Максим и Фёдор
Шрифт:
Можно купить в гастрономе индульгенцию. За два сорок две. Или за четыре двенадцать.
Видно, нет мне благодати, нет ее. А без нее не жизнь -- одно название. Вот как в кино -- занавесь окошечко, откуда луч, и на экране уже ничего нет, одни разговоры. Одни разговоры. Только в луче Бога получится жить. Чтобы жить вне этого луча -- какое напряжение нужно. Да ну… Как бы ни напрягалась фигура на экране при занавешенном окошечке -- вряд ли выживет.
А вдруг все-таки сможет? А все-таки, Господи?
Ох, и зануда же я! Что делать, что делать…
Петр дико махнул рукой, сплюнул и энергично перебежал улицу. Даже не замедлив шага, он толкнул дверь бара. Она не поддалась.
Швейцар смотрел, как рыба.
– - Пусти, говорю!
– - крикнул Петр.
– - Ты смотри, -- сказал Максим, открыв дверь.
– - Федор заболел.
– - Как заболел? Чем?
– - удивился Петр.
– - Кто его знает… Никогда вроде не болел.
– - Да что у него, температура? Болит что-нибудь?
– - Температура, Кобот сказал. Не говорит ничего, в карты играть стали, а он, вижу, не может, как дохлый.
Петр быстро прошел в комнату, как бы извиняясь, присел на пол рядом с раскладушкой Федора.
– - Что, Федор?
– - Мутит чего-то. Портвею бы надо, да денег, сказал, нету.
– - И у меня нет… -- Петр виновато обшарил заведомо пустые карманы брюк.
– - Ты аспирин-то принимал?
– - Кобот дал чего-то.
– - Ну, ты спи главное. Спал сегодня?
– - Весь день спал.
– - Ну вот и ладно, завтра и выздоровеешь. Или врача вызовем.
– - Нет, не надо. Завтра лучше выздоровлю.
– - Ну уж в жопу врача, -- сказал Максим, входя.
– - Я как-то вызвал врача, так потом хлопот не оберешься, а толку никакого. Кобот понимает, он таблеток дал.
– - Каких, покажи.
– - Вон, на полу лежат.
На полу лежали пачки аспирина и барбамила.
– - Я завтра еще принесу, других, -- сказал Максим, -- и вообще, кончай ты… Может, он и не болеет вовсе, а так, рыбы объелся.
Петр потыкал рукой таблетки на полу, журналы, взял тетрадку, в которой Федор время от времени записывал, что придется, -- или сам сочинит, или услышит.
Посмотрел последние записи:
Если человек ест в темноте, хоть и называется темноедом, это ничего.
Одинаковое одинаковому рознь.
Нужно твердо отдавать себе отчет, зачем не пить.
Хоть и умные бывают, а все равно.
Разливное и дешевле, и бутылки сдавать не надо.
Надо верить жизни, она умнее. Вплоть до того, что -- как выйдет, так и ладно.
Ты надеешься, что как выйдет, так и ладно? Значит, выбор за тебя сделает дьявол.
– А сМеРТь ДРУГА
Шла машина грузовая. Эх! Да задавила Николая!– - Ишь ты. Это ты когда написал?
– - спросил Петр.
– - Это он сегодня, -- гордо ответил Максим.
– - И стихотворение сегодня?
– - И стихотворение.
Петр хлопнул по лбу, достал из портфеля книгу:
– - Сейчас послушайте внимательно, не перебивайте.
Федор сел и спустил босые ноги на пол, Максим чуть нахмурился. Оба закурили.
"Для отрока, в ночи глядящего эстампы…"ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ЯПОНИИ
Максим и Федор, опершись друг о друга, сидели на небольшой поляне, покрытой густым слоем аллюминиевых пробок; пробки покрывали это волшебное место слоем толщиной в несколько сантиметров и драгоценно сверкали золотым и серебряным светом.
На опушке поляны застыли брызги и волны разноцветных осколков. Жаль уходить, да скоро поезд.
Федор давно перестал ориентироваться – куда ехать, в какую сторону, зачем, но Максим все-таки настаивал на возвращении. Впрочем, можно было и не думать о нем, о возвращении – оно медленно совершалось само собой; то удавалось подъехать на попутной машине, то спьяну засыпали в каком-нибудь товарном поезде – и он неизменно подвозил в нужную сторону, в сторону Европы.
Возвращение неторопливое и бессознательное – как если бы Максим и Федор стояли, прислонившись к какой-то преграде, и преграда медленно, преодолевая инерцию покоя, отодвигалась.
– - Максим, ты говорил поезд какой-то? – спросил Федор.
Максим чуть приподнял голову и снова уронил ее.
Федор не нуждался в поезде; он не испытывал ни отчаянья, ни нетерпения, не предугадывал будущего и не боялся его. Но раз Максим говорил про поезд…
– - Эй, парень, как тебя, помоги Максима до поезда довести, – обратился Федор к парню, лежащему напротив – случайному собутыльнику.
Тот поднял мутные, невидящие глаза и без всякого выражения посмотрел на Федора: