Максим и Фёдор
Шрифт:
Так говорил Максим.
"Воистину в яд превратил я кровь свою – и даю вам: вот, пейте, а ты хочешь дать мне таблетку аспирина?
Я тот, кто приуготовляет путь Жнецу. Умирать учу тебя, и удобрить почву для пришедших после Жнеца – а не умереть, как слякоть всякая, под серпом.
Отравленное вино лакали твои отец и мать под грохот маршей – и первый твой крик, когда ты вышел из чрева матери – был криком похмельного человека.
Вот ты ропщешь на Господа – зачем Он не отодвинет крышку гроба, в котором ты живешь?
Но не горше ли тебе станет – ведь ты и тогда не сможешь подняться, похмельный.
Ты добр и задумчив – ибо немощен и пьян. О, хоть добродетелью не называешь этого!
Знаешь, что делают с деревом, не приносящем плодов? До семижды семидесяти раз окопает его Добрый Садовник.
Но что, скажи, делать с сухим
Обойдет ли Жнец вас? Движение жизни для вас – верчение одного и того же круга: БЛЕВОТИНА РАСКАЯНИЯ ОТ ВИНА БЛУДОДЕЯНИЯ.
И что вино блудодеяния! – любой яд уже пища для вас; боюсь, что опоздал со своим чистым ядом за вашей эволюцией.
И вы еще лучшие из этой слякоти!
Закат окраски лучшее в тебе – но тяжесть заката не оправдание – ни Вальсингам, ни Боничках с проколотым горлом – не канючат отсрочки у Жнеца!"
Так говорил Максим; и, сказав, разбудил Федора, и тот вышел в кальсонах на кухню, молча сев напротив.
И Максим разлил портвейн.
Переписка Максима и Федора
Здравствуй, дорогой Максим!
Приехал в деревню я хорошо. Брат очень рад, он очень хороший и добрый. Высказываю такое соображение: ты все мои письма не выкидывай, а ложь в шкап, а я твои не буду выкидывать.
Тогда у меня будет не только "Записная книжка", а и "Переписка с друзьями", еще потом буду вести "Дневник писателя".
Больше писать нечего.
До свидания.
Здравствуй, дорогой Максим!
Забыл тебе вот чего написать: приехал я когда, на следующий день говорю брату -- пойдем в магазин. А он мне выразил такую мысль: магазина в их деревне нет, и в следующей нет, а есть только в Ожогином Волочке, а самогону нет.
Я спросил: как же вы тут живете? Он мне ответил, что собираются все мужики и идут в Ожогин Волочок весь день, а если там ничего нет, то идут до самой ночи дальше, вместе с мужиками из других деревень.
Тогда я говорю: ну, пошли. Пошли мы в Ожогин Волочок с заплечными мешками, какие тут специально у всех мужиков есть.
Больше писать нечего.
До свидания,
Здравствуй, Федор.
А… иди в жопу.
Здравствуй, дорогой Максим.
Я все удивляюсь многозначительному факту, что в нашей деревне нет магазина. От этого многие мужики наутро умирают или убивают сами себя. Потому что не могут идти далеко.
И на могиле написано: умер от похмелья.
Все это происходит на фоне того, что тут нет вытрезвителя. Поэтому по улице можно ходить сколько хочешь.
Получил твое письмо. Пиши еще.
Больше писать не о чем.
Очень по тебе соскучился; трижды кланяюсь тебе в ноги до самой мать-сырой-земли.
До свидания.
Здравствуй, Федор.
Не могу писать, похмелье ужасное.
Вот поправился, получше.
Здравствуй, дорогой Максим.
Все тут меня полюбили за то, что я городской. Многим мужикам я на память написал свое стихотворение "На смерть друга".
Если ты его не помнишь, я напомню:
– А сМеРТь ДРУГА
Шла машина грузовая. Эх! Да задавила Николая.Мужики тут все хорошие, добрые. Читал им твои письма, понравились. "Ишь, говорят, конечно, оно похмелье… А поправился, так и хорошо ему, Максиму-то!" Но мои письма, говорят, складнее.
Я их тут так научил делать: не идти из Ожогина Волочка обратно домой, а прямо там все выпивать. Жжем там по ночам костры, я учу их дзен-буддизму, поем песни. А наутро -- пожалуйста, магазин!
Больше писать не о чем.
Бью тебе челом прямо в ноги.
До свидания,
Здравствуй, Федор!
Мне сейчас тяжело писать, Василий за меня напишет.
Здравствуй, Федор.
С интересом читал твои письма -- и вспомнилось из Андрея Белого:
"Вчера завернул он в харчевню, Свой месячный пропил расчет, А ныне в родную деревню, Пространствами согнут, идет…"И дальше:
"Ждет холод да голод -- ужотко! Тюрьма да сума впереди. Свирепая крепкая водка, Огнем разливайся в груди!"Но, Боже, сейчас-то положение хуже! И, оказывается, везде!
Ведь вся страна -- да что страна, нет никакой страны, -- весь народ начнет вот-вот вырождаться.
Пьяные слезы закапали все прямые стези и вот-вот превратятся в болота.
"Приуготовьте пути Господу, сделайте их прямыми!" -- как же! "Все в блевотине и всем тяжко, гуди во все колокола -- никто и головы не поднимет…" -- писал классик.
Да не хуже ли? Все в блевотине и всем ХОРОШО, и все в умилении и пьяной надежде, радужное искусственное небо развесили над адом.
Ну ладно… до свидания.
Здравствуй, дорогой Максим.
Получил твое письмо и Василия. Спасибо, Василий, пиши почаще.
Я живу хорошо. Сделали себе в лесу около Ожогина Волочка землянку. Некоторые мужики из Ожогина Волочка живут в этой землянке с нами хорошо и дружно.
Я написал стихотворение, которое они читают всяким женщинам, когда женщины приходят к нашей землянке. Вот это стихотворение:
– еЗНАкОМОЙ жеНщИНе
Отойди! Взад иди!Есть второй вариант:
– еЗНАкОМОЙ жеНщИНе
Отойди! В зад иди!Но второй вариант я никому из мужиков не говорил, а то неудобно.
Больше писать не о чем.
До свидания.
Здравствуй, дорогой Максим.
Как ты напишешь, так и будет, сам даже не знаю, что делать. Вот все тебе расскажу, как было.
Приходим мы с мужиками утром в магазин, один мужик, Николай (хороший мужик, добрый), говорит: "Тетя Маша! Дай нам десять бутылочек косорыловки".
И вдруг продавщица говорит: "Хватит! А вчерася приходили председатель, говорит: сенокос начался. Не давай им больше ничего! И завозить больше ничего не будут, пока сенокос не кончится".
Николай говорит: "Сенокос -- сенокосом, а косорыловку-то дай".
Она ему: "Хватит!"
Николай тогда так оформил свою мысль: "Так лучше бы тебе, стерва, председатель сказал: расстреляй их всех, а то сенокос начался!"
А она ему: "Уйди, Николай, креста на тебе нет!"
Тут все мужики стали меня подталкивать -- скажи, мол, ты городской.
И только я собрался высказать ей свои соображения, она говорит: "А городского вашего видеть не могу! Он вас подбил, это вы через него в землянке жить стали!"
Максим, Максим! Мне стало так плохо и стыдно, я даже закрыл лицо руками, вышел из магазина и сел на крыльцо.
Тут все мужики тоже вышли, и мы пошли по дороге куда глаза глядят.
Напиши мне телеграмму, Максим.
Больше писать не о чем.
Трижды бью тебе челом в ноги.
До свидания.
Федор, хватит тебе там околачиваться, приезжай обратно!
Здравствуй, дорогой Максим.
Я получил твою телеграмму, спасибо.
Знаешь, Максим, я подумал и вижу, что не могу же я взять всех мужиков с собой, потому что поселить всех в нашей комнате мы, наверное, не сможем, не поместимся (а может, как-нибудь поместимся?); а вырыть в нашем дворе землянку -- там будет холодно зимой.
Поэтому я сейчас приехать еще не могу, я останусь и буду думать, что делать.
До свидания.