Малафрена

Ле Гуин Урсула Кребер

— Неправда, этого вы сделать не можете, — сказал Итале медленно и отнюдь не весело.

— Иди один, — прошептал Эстенскар. — Один.

В огромном квадрате распахнутого окна восхитительно сияли звезды — в зените Вега, чуть в стороне созвездие Льва, похожее на серп, забытый среди серебристых колосьев пшеницы, дальше созвездие Лебедя, качающегося на волнах звездной реки, а на юго-западе — созвездие Скорпиона, значительно более крупное, чем прочие созвездия, и холодно светившееся в теплой земной ночи. Внизу похрапывали и посапывали лошади и скотина, спали чутким звериным сном. Еще пели запоздалые сверчки, которым более не нужно было перекрикивать голоса людей. Итале уснул довольно быстро и, проснувшись еще до рассвета, увидел в окне сереющие небеса, точно бесцветные воды реки, в которых еще светил блекнувший Орион, охотник и воин зимней поры.

В тот день они добрались

до Copra, небольшого городка у слияния рек Сорг и Рас, а затем, проехав несколько миль по берегу Раса, пересекли границу провинции Фрелана и оказались в Полане. И сразу же поднялся восточный ветер, словно поджидавший их там и принесший с собой холод тех бескрайних и пустынных горных просторов, над которыми он пролетал. Друзья остановились в деревенской гостинице, где их всю ночь будило блеянье множества овец, сгрудившихся на ближнем лугу, позвякиванье овечьих колокольчиков и громкие голоса гуртовщиков, пировавших внизу, в общей гостиной. На следующий день стало совсем холодно; с рассветом легкий туман рассеялся, и на небе от края до края разлилось бледное сияние зари, но всходившее солнце казалось маленьким и тусклым. Теперь они ехали на юго-восток, и ветер бил им прямо в лицо. Пахотные земли вокруг становились все беднее и вскоре сменились заросшими травой лугами, которым, казалось, не будет ни конца ни края. За весь день им никто не встретился, и они пребывали как бы в полном одиночестве между небом и землею; лишь изредка недалеко от дороги они видели деревья, или ручей, или чей-то явно обитаемый дом вдалеке, но вряд ли жившие там люди способны были составить им компанию. Дорога шла вверх, и всадникам потребовался целый день, чтобы подняться метров на триста. По мере приближения к Эстену горы вокруг становились все круче, а изредка попадавшиеся крестьянские домики все беднее; эти лачуги жались со своими хлевами и овчарнями к западным склонам гор и холмов, надеясь укрыться от непрерывно дующих в этих местах холодных ветров. Путники миновали деревушку Колей, когда солнце клонилось к западу; до Эстена им оставалось преодолеть еще километров семь, и туда они добрались уже в полной темноте. Итале смог разглядеть лишь огни огромного дома среди деревьев под холмом, своей округлой вершиной защищавшим дом от восточных ветров и делавшим невидимой всю восточную часть неба, усыпанного звездами. И повсюду вокруг виднелись силуэты холмов, темные на фоне звездного неба, а на земле — ни огонька, только призрачный звездный свет да ярко горящие окна господского дома, казавшегося одиноким, точно корабль в морском просторе. Быстро поужинав вместе с братом и невесткой Эстенскара, путешественники отправились спать. Комната Итале находилась в юго-восточной части дома; он успел заметить, что в этой комнате высокий потолок, очень немного мебели и выскобленные добела полы; собственно, весь дом показался ему примерно таким же. Все здесь пахло сельской жизнью и покоем. И стояла полная тишина.

Проснувшись поздно, Итале открыл глаза, и навстречу ему хлынул поток яркого солнечного света. Во дворе, видимо прямо под его окошком, распевал мальчишка-конюх, чистя скребницей похрапывающего и нервно переступающего коня. Итале никогда не слышал этой песни и местный говор тоже разбирал с трудом.

В Ракаве, за стеной ее высокой,

Я милую свою оставил навсегда.

Живу средь диких скал, в стране далекой,

Где в реках и ручьях не плещется вода…

Старинная сложная мелодия, которую выводил хрипловатый, но звучный голос парнишки, вилась, точно ручей меж валунов, и все это было как бы частью живого ясного ветреного утра за окном. Итале вскочил, полный энергии и готовый к любому следующему повороту своей судьбы.

Завтракали он с Амадеем в длинной столовой; Ладислас Эстенскар «ушел в поля», как сказала его юная жена. Она тоже присела за стол вместе с ними, но завтракать не стала: она встала уже давным-давно, вместе с мужем. Это была тихая, темноволосая восемнадцатилетняя женщина. Замуж она вышла всего пять месяцев назад и держалась скорее как девочка у себя дома в присутствии гостей, а не как хозяйка. Деверя своего она явно побаивалась и искренне им восхищалась. Зато с Итале они общий язык нашли сразу, и он заявил Амадею, когда они, отправившись на прогулку, поднялись на вершину нависавшего над домом холма:

— А знаешь, мне очень нравится эта твоя сестренка!

— Что ж, Ладислас — человек разумный.

— И со вкусом! В городе таких девушек не бывает. Я знал одну, очень похожую на нее, — у нас, в Малафрене…

— И что с ней стало, с той девушкой из Малафрены?

— Ее

послали в монастырскую школу в Айзнар, а потом выдали замуж за богатого вдовца… Я бы на месте ее отца никогда не позволил ей в город уехать. Город таких девочек только портит. Господи, какой потрясающий вид!

Теперь дом и хозяйственные постройки оказались прямо под ними и горбились в конце небольшой долины у опушки довольно редкого, беспорядочно растущего леска. А повсюду вокруг холма, на голой вершине которого они стояли, до самого горизонта видны были такие же бледные округлые холмы, слегка будто подсиненные сухим, чистым, пронизанным солнцем воздухом. Холмы были покрыты густой короткой травой, как на свежеподстриженном газоне. Меж холмами тут и там виднелись отары овец, похожие на сероватые головки отцветшего одуванчика; овечьи колокольчики легонько позванивали, наполняя все это огромное пространство странной, фантастической музыкой. К северу, за лесом, на морщинистой щеке горы, возвышавшейся над холмами, виднелось нечто, издали напоминавшее то ли стену крепости, то ли башню.

— Что это там, Амадей?

Эстенскар, смотревший в другую сторону, обернулся к нему; и тут же ударивший в лицо ветер и яркий свет заставили его зажмуриться. Итале показалось, что худощавое, даже резковатое лицо друга сделано из того же материала, что и эти высокогорные, блеклые, засушливые равнины.

— Башня. Она называется Радико.

— Это замок?

— Крепость. Ее взорвали, когда шла война Трех Королей. От нее мало что осталось.

— А кого из королей эта крепость поддерживала?

— Претендента. Здешние жители никогда не были сторонниками победителя…

У подножия холма бешеный ветер чувствовался значительно меньше, и можно было наконец вздохнуть с облегчением. Приятно было также увидеть наконец такие знакомые вещи, как стены домов и деревья, дававшие человеку убежище среди этих бескрайних бледных просторов.

В воротах они встретились с Ладисласом и вместе с ним отправились на конюшню посмотреть на тех коней, которых Амадей купил в Красное. Ладислас искренне похвалил гнедого, потрепал его по холке и заявил:

— Ты всегда, Амадей, в лошадях хорошо разбирался. — Было совершенно ясно, что он очень рад приезду младшего брата, любит его, восхищается им и немного его побаивается.

После обеда они втроем оседлали коней и поехали осматривать поместье. Старший из братьев оживленно беседовал с Итале о хозяйстве, младший в основном молчал. В Монтайне тоже выращивали овец, но Итале с ними дела практически никогда не имел и никогда не видел таких больших отар и столь обширных пастбищ; все это произвело на него огромное впечатление, он был совершенно очарован здешними местами и без конца задавал Ладисласу вопросы, на которые тот отвечал все более обстоятельно и конкретно, обнаружив, что разговаривает с человеком, «поработавшим в полях». В какой-то момент Ладислас даже начал забывать, что его гость — тоже «столичный литератор». Они привязали лошадей неподалеку от одного из глубоких, обложенных камнем колодцев и подошли, чтобы заглянуть в его бездонную пасть; потом снова вскочили в седла, но с места так и не тронулись: Ладислас и Итале живо и страстно обсуждали главную проблему земледелия в Монтайне — нехватку поверхностных источников воды. Амадей молча и терпеливо сидел на старой спокойной кобыле из здешней конюшни и задумчиво рассматривал далекие холмы.

Уже на пути домой он заметил, обращаясь к Итале:

— Как все-таки это странно — вернуться после стольких лет. Словно приехал в чужую страну, совершенно чужую, и вдруг обнаруживаешь, что прекрасно говоришь на здешнем языке…

В тот вечер после ужина они вчетвером сидели у камина и беседовали. Жена Ладисласа постепенно освоилась с гостями и, когда Амадей что-то сказал об уже сданной в типографию своей новой книге, спросила негромко:

— А вы ее с собой не привезли?

— Только черновик. Рукопись сейчас у Рочоя в издательстве; он обещал, что к началу 28-го года книга выйдет.

— Дживана ведь только о тебе и говорила все время, — заметил Ладислас, с улыбкой глядя на Амадея. — Очень ей было интересно, как выглядит младший из братьев Эстенскар.

— Ну вот, это я и есть, и я очень рад, что меня хоть кто-то ждал. И что впервые моя отвратительная репутация никому не вредит.

— Амадей просто устал от славы, — сказал Итале. — Но я надеюсь, что скоро ему надоест быть от нее усталым. К тому же он всегда довольно презрительно относился к собственным творениям; причем чем лучше у него получилась книга, тем больше он ее презирает! Та, что вот-вот должна выйти, по-моему, просто прекрасна. Если судить по собственным замечаниям нашего знаменитого писателя.