Малахит
Шрифт:
— Но я могу прямо сейчас пойти к Золотко и привести ее сюда.
— Ага, так бабка ее и отпустит.
— Не отпустит, это точно, — Крысеныш говорил зло, но с какой-то долей облегчения. — Она к ней точно приклеенная ходит, никого не подпускает.
— Ну, видишь? Лучше будет, если мы сами решим эту проблему. Только нам надо знать, где Золотко сейчас.
Вот так и получилось, что через полчаса Крысеныш вел к землянке Липы нескольких хорошо вооруженных всадников. Он шагал бодро, но одна мысль, как побег настырного растения, все время росла у него в голове: может быть, стоило спросить обо всем маму Золотко, раз уж он был от нее так близко?
Они подошли к землянке около полудня. Знойный воздух томил набравшие полную силу растения, и они дарили ему густые ароматы своих стеблей и листьев. Солнце слепило глаза. Кони едва перебирали ногами и время от времени наклоняли вниз свои отяжелевшие головы.
Перед жилищем Липы было пусто, но ждать пришлось недолго. Спустя четверть часа девочка и обе старухи показались из леса. Каждая несла по корзине, наполненной травками и корешками. Крысеныш вскочил на ноги, вскинул вверх руки в приветственном жесте, но крикнуть ничего не успел. Сильный удар в висок свалил его под куст. Сознания мальчик не потерял, но страх и боль лишили его возможности двигаться. Сквозь легкий серый туман он увидел, как выскочили из засады всадники, как кнут Алмазника обвил тонкую морщинистую шею Липы, как она осела на землю, не успев даже поднять к горлу руки, а из-под кнута начали просачиваться и капать ей на грудь яркие капли крови. Он слышал тяжелый и гулкий хлопок, прозвучавший с той стороны, где стоял Берковский, и увидел, как падает, едва не придавив хрупкую испуганную внучку, Бронза.
Девочка застыла от ужаса и не пыталась бежать. Берковский подошел к ней, сгреб в охапку и посадил на лошадь. Уже забравшись в седло, он цепко ухватил ее рукой за подбородок и, наклонившись к ее лицу близко-близко, сказал:
— Не бойся. Я отвезу тебя к маме.
Они уехали. Боль прошла. Страх тоже. Крысеныш лежал под кустом, прижав колени к груди, и конвульсивно содрогался от плача, который никак не хотел пролиться слезами. Он наконец вспомнил, что произошло с ним в ту ночь, когда он плясал под дождем и грозил тучам своим хилым кулачком. Он вспомнил, что тогда едва не отдал жизнь, чтобы Золотко не досталась Алмазнику.
Глава 12 Первый бой
Вернув дочку матери, Алмазник и Берковский легли спать и проспали до вечера. Они хотели быть свежими и отдохнувшими к той минуте, когда падут каменные стены старого города. Рассчитано все было точно. Ровно в семнадцать тридцать по часам Берковского он сели на коней, а через полчаса уже по-хозяйски осматривали малахитовый зал королевского дворца.
А защитникам крепости в этот день было не до сна. Если ночью выпады неприятеля были единичными и наносящими небольшой ущерб, то к утру стрельба стала плотнее и нескольких солдат Камнелота уже заворачивали в холщовые полотна.
Штаб принял решение перейти в наступление.
Вадим оседлал коня и готовился к бою. Он был, как всегда, деловит и спокоен. Паша не хотел воевать, но не воевать было как-то стыдно. Он нашел возле штабной палатки Александрита и сказал:
— Ваше Высочество, могу ли я тоже быть полезен?..
— А что вы можете делать?
— Вадим готовил меня, я немного уже умею ездить верхом и обращаться с боевым топором…
— Хорошо, я зачислю вас в отряд. Скажите Бирюзе, она выдаст вам коня и топор.
Паша отправился к Бирюзе, стараясь не показать, насколько он напуган таким простым решением вопроса. «Запомнил, как я его тогда», — подумал он, и тут же сам решил, что, наверное, не прав. Разве могло зачисление в отряд быть местью — если он сам об этом попросил?
Выстрелы противника не смолкали. Ближе к полудню у стен города начали рваться снаряды. Паша и Вадим сидели на лошадях среди других кавалеристов. Пытаясь побороть волнение, Паша смотрел по сторонам. Он видел, как строится особняком Кровавый взвод Рубин, смотрел, как чуть поодаль собираются пехотинцы, которые должны будут защищать крепость в случае поражения кавалерии, как натягивают тенты и устанавливают столы для знахарей.
И вот ворота раскрылись. Прядая ушами, шагом тронулась вперед вороная Пашина лошадь. Потом она перешла на рысь и наконец, повинуясь больше стадному инстинкту, чем неумелой руке наездника, пустилась вскачь. В первые минуты Паша смотрел только на ее красивую шею с взлетающей и опадающей гривой. Потом заставил себя поднять голову и посмотреть вперед. Врага он не увидел, не услышал ни выстрелов, ни разрывов гранат. Только топот сотен лошадиных копыт и море разномастных крупов впереди.
Справа скакал Кровавый взвод — отдельно ото всех, будто война у этих женщин была своя, особая. Паше пришло в голову, что если кавалерия во время этой скачки слилась в один единый организм, то этот взвод — копье в руке всадника. И, как положено, копье встретило врага первым. Потом говорили, что на счету этих женщин было уже два десятка врагов, когда остальные даже не успели вступить в бой. Они стреляли из луков прямо на скаку. Наконечники их стрел были сделаны из идеально ограненных, заостренных, прозрачных красных камней.
Паша едва оторвал от них восхищенный взгляд, но, посмотрев вперед, слегка растерялся: всадники, ехавшие перед ним, куда-то делись, рассеялись по полю, и теперь он скакал в первых рядах. Вадим тоже исчез. Но и врага Паша не видел. На полном скаку он врубился в подлесок.
Кусты и молоденькие деревья росли здесь не плотно. То тут, то там редели прогалины. И вот, наконец, на одном из таких открытых мест Паша увидел хоть какие-то признаки боя. Здесь яростно дуэлировали два дворянина. Паша приготовил боевой топор, но не смог разобраться, где свой, где чужой.
Чуть дальше, уже в самом лесу, послышался выстрел. Паша устремился туда. Миновав узкую полосу соснового леса, он оказался на длинной и узкой поляне. Здесь было пусто. С высоты лошадиного роста Паша разглядел внизу целое море начинающей краснеть земляники.
Он поворачивал лошадь влево и вправо, стараясь разглядеть или расслышать хоть что-нибудь, но не ничего замечал. Через пару минут он так закрутился, что, к своему стыду, уже не знал, откуда приехал. «Странная какая-то война», — подумал он со злостью и раздражением, и тут прогремел одиночный выстрел. «Совсем близко», — решил Павел и начал падать вместе с лошадью. Падали строго влево, и нога неминуемо оказалась бы прижатой тяжелым лошадиным трупом, если бы перед самым падением, лошадь не дернулась и не подбросила наездника вверх — совсем немного, но достаточно, чтобы падал он уже отдельно от нее. Паша шлепнулся на землю как куль с мукой. Боли от падения не почувствовал — так резко и тяжело ощущалась раненая правая нога. Пуля прошила ее насквозь и впилась в лошадиный живот. Ошарашенное животное хрипело и било ногами в тщетных попытках подняться. Паша почти ослеп от боли и страха. Периферийное зрение не работало совсем, будто на голову надели шоры. Впереди все застил серый в черную точку туман. И только в самом центре по направлению взгляда оставалось яркое разноцветное пятно, будто Паша смотрел в игольное ушко. Больная нога стала большой и тяжелой, как якорь. Паша, подобно волчку, крутился вокруг нее. Он не видел своего врага, который уже вышел из леса и подходил ближе, целясь из пистолета. Это был мужчина лет тридцати пяти, в камуфляже, с короткой стрижкой и ярким, в красноту, южным загаром. Он не мог добить Пашу с того места, с которого сделал первый выстрел — лошадь заслонила его почти полностью. Теперь он приближался медленно и спокойно — понял, что противник слаб, неопытен и не способен защищаться.
Паша увидел его, когда он был уже совсем рядом и даже не успел сфокусировать на убийце взгляд ослепших от боли глаз. Мелькнула черная молния.
Паша подумал, что это конец, но удивился, почему нет звука у этого странного черного выстрела.
Рубин слетела с дерева так же стремительно, как хищная птица слетает на свою добычу. Быстрое движение головой еще в полете, и тонкие нити, унизанные острогранными рубинами, обвились вокруг шеи врага. Удушить они не могли, но как бритвы распороли кожу в нескольких местах. Обильно потекла кровь. Убийца растерянно поднял руки, ощупывая горло, и потерял драгоценные секунды, начал оборачиваться слишком поздно: точным сильным движением Рубин свернула ему шею. Враг упал на лошадь, которая доживала последние минуты, Рубин тенью исчезла в лесу. Паша остался лежать там, где и лежал, но уже спокойно, не двигаясь.