Малахит
Шрифт:
— Одумайтесь! Что вы говорите, господа? — разгневанная Бирюза едва смогла взять себя в руки и сохранять спокойствие хотя бы в рамках приличий. — Что вы говорите?! Во-первых, вся эта история с метисами и Выселками — все это плод больного воображения людей, стоящих за Ломней и его приближенными. — (Паша отметил, что она не произнесла вслух имени Алмазника). — Во-вторых, господа камни, я чрезвычайно уважаю вас, ваши взгляды на жизнь. Я сама далеко не последний камень в этом государстве, но позволю себе заметить, что сейчас это уже не только наша страна. Крестьян и кузнецов в Камнях живет больше, чем нас. Мы только охраняем их, да и
Никто не возразил, но Паша понимал, что отнеслись к этому замечанию скептически.
К завтраку проголосовали: за Обсидиана едва набралась сотня голосов.
В полной растерянности отправились завтракать и отсыпаться. К ночи собрались вновь.
Возможно, Паше и показалось, но народу в зале будто прибавилось. По крайней мере, появилась Рубин, и, кажется, кто-то из гостиной бывшего регента. Обсидиан почему-то пересел в зал. «Из гордости, что ли?» — подумал Паша.
Снова Бирюза повторила свои слова о кандидатах, и снова никто не ответил ей. В зале поднялся шум, будто бурчал огромный, голодный, недовольный желудок. Бирюза молча слушала этот гул и хмурилась все больше и больше. Наконец она сделала шаг вперед и, тряхнув головой так, что прядь волос выбилась из идеальной прически, сказала:
— Я на правах наследницы древнейшего рода прошу вас о чести занять престол государства.
Зал застыл в изумлении и кто-то, видимо, неожиданно даже для себя, громко сказал:
— Баба?! Баба и наследницы-байстрючки?!
Бирюза покраснела, вскочил с места и схватился за эфес шпаги Авантюрин. Паша с ужасом подумал о кровавой драке. Но ее не случилось.
За спиной Авантюрина на возвышении встал во весь рост Александрит. Он вышел вперед, слегка отстранив растерянную и униженную Бирюзу, и вытянул руку ладонью вниз. Шум стих. Пашино сердце забилось в радостном предвкушении развязки. Он увидел будущего короля Камней. Похожие чувства, видимо, овладели всем залом. С надеждой люди смотрели вперед. Но Александрит молчал и начал говорить, лишь когда удивленный шепоток змейкой заструился по рядам.
— Я прошу, — сказал он так тихо, что задние ряды почти не услышали его слов, — я прошу вас о чести быть назначенным регентом государства, пока не найдется более достойный претендент.
Сначала Паша подумал, что ослышался, и видимо, подумал так не только он один. На осознание потребовалось время, но через пару минут в зале поднялась настоящая буря. Это было похоже на землетрясение, на подвижку земных пластов, на горный обвал.
В этой буре никто не заметил маленького мальчика, который вбежал в зал и направился к окаменевшей Бирюзе. Он что-то говорил ей, а она, все еще оскорбленная и раздавленная, стояла и не слышала.
Люди начали оборачиваться лишь тогда, когда Алмазник прошел половину зала. За ним, трусливо кося глазами на членов большого совета, двигалась свита Ломни.
Отдав свой посох первому следовавшему за ним дворянину, Алмазник взошел на королевское возвышение легкой, упругой походкой. Обернувшись к залу и приняв царственную позу, он четко и громко, хорошо поставленным голосом произнес:
— Я не прошу вас о чести. Я прошу признать мое законное право на престол. Я наследник по крови и наследник по закону о наследовании. Ибо сказано: после смерти правителя престол
Он не стал ничего пояснять. Он просто замер, ожидая ответа.
Зал онемел, будто пораженный параличом. Но не Бирюза. Она, напротив, ожила от этих слов и стояла, гневно сжимая в руке длинную бирюзовую иглу.
— По какому праву ты являешься сюда, преступник? По какому праву ты, вор и убийца, смеешь заявлять права на этот престол?
— А по какому праву ты, женщина-кухарка, называешь меня всеми этими дурными словами? Что ты, шлюха древнего рода, можешь предъявить мне, наследнику великих королей? Сколько лет я живу здесь, сколько лет свободно хожу по этой земле, и никто никогда не обвинил меня в грехах, о которых ты говоришь. Так что же? Я жду.
— Однако не ты ли три дня назад начал войну против собственного народа? Не ты ли привел врагов в собственный дом?
— Нет, не я. Не я. Эти люди действовали по собственному усмотрению и пришли ко мне, лишь когда столица была захвачена. Я не одобрял их, но выслушав, почему они начали эту войну, я признал, что намерения их были благими, и принял их предложение занять престол. Впрочем, большинство из сидящих здесь слышали все собственными ушами. И кто поспорит, что все сказанное их предводителем — правда? Теперь же я подумал, что мне и впрямь отказывают в праве на престол незаконно, и вот я перед вами. Я повторяю, что здесь и сейчас заявляю о своих правах. А если кто-нибудь желает обвинить меня в преступлениях и предъявить веские тому доказательства — что ж, сейчас самое время.
— В любом случае, у вас нет больше ни одного претендента, — сказал Алмазник, убедившись, что все молчат.
— Нет, есть!
Паша взошел по ступеням, встал впереди Алмазника и произнес так же, как и тот несколькими минутами раньше:
— Я не прошу вас выбрать меня, я заявляю о своем праве на этот престол!
В этот момент он чувствовал себя так, будто душа его уже отделилась от тела и парит высоко под сводами зала, наблюдая, как бездушное это тело движется и что-то говорит.
— А что дает тебе такое право? — насмешливо спросил Алмазник.
— Я наследник по праву крови и законам этого государства. Я потомок старшего сына Великого Малахита.
— Старшего? Того, который пропал? — Алмазник едва мог скрыть удивление и легкий страх.
— Да, старшего. Вы — потомок младшей ветви, я — старшей. У меня прав на престол больше, чем у вас. Больше, чем у любого человека в этом мире.
У Паши звенело в ушах. Он не понимал, откуда берется у него этот уверенный, даже самоуверенный тон, как находятся слова, почему так легко рождаются фразы. Он не видел почти ничего — серое пятно вместо зала, расплывчатый контур соперника и то, что пугало его больше всего — глаза Агат.
— У тебя нет доказательств, — выкрикнул в ярости Алмазник, и по его тону Паша понял, что тот поверил и боится.
— А кто поставил на место малахитовую колонну?! И все это видели!
Снова началась суматоха. Кто-то что-то кричал, кто-то просто орал и ругался. Паша устал и вымотался. Он жаждал избавления. Он видел звезды за распахнутыми дверями и всем сердцем стремился к черному прямоугольнику неба, к тишине и прохладе сада. Что-то жгло его руку. Это был перстень. Он ухватился за этот перстень, как утопающий за соломинку, и крикнул в ватный гул зала: