Мальчик, которому не больно
Шрифт:
— Ах, — говорит Мама, — я привыкла. А привычка — страшная вещь.
Она привыкла ходить в парадных платьях и костюмах по дому, потому что весь день проводит в них. Люди от мира сего скорей бы переоделись, чтобы удобнее себя чувствовать. А Мама вот ходит как на работе — значит, она не от мира сего. Или вот вместо того чтобы идти ко мне в тапочках, приходит, цокая, на каблучках.
Мама у меня известный человек, говорит папа, — председатель совета директоров. Они там всё время советуются, эти директора. А Мама
Бабушка однажды сказала про всех про них:
— Не пашут, не сеют, не жнут, а урожай имут.
Имут — это такое старинное словцо. Имеют, значит.
Мама легко рассмеялась, а Папа кивнул головой:
— Это тоже надо уметь.
— Что же ты-то не умеешь? — удивилась бабушка.
— Не всем дано, — ответил он.
— Не спорьте, — примирила их Мама. — Одним дано одно, другим — другое.
— А третьим — третье, — пошутил я. Они как раз все в моей комнате собрались. Почему-то вдруг притихли. Я Маму спросил:
— Но что же ты все-таки делаешь?
— Понимаешь, — ответила она бойко, — вот когда хлеб пекут, в печку ставят тесто. В тесто добавляют дрожжи. И тесто с добавкой из дрожжей в тепле поднимается! Увеличивается в размере! Хлеб всегда больше по размеру, чем тесто, которое ставят в печь. Эта разница называется припёк.
Она всех по очереди оглядела: понятно ли говорит? И все ей кивнули, даже я. Чего тут непонятного?
— Послушайте, похоже звучит: припёк, приход, прибыль. Ну вот! Хлебопёк печёт хлеб, а мы печём деньги. Кладём их в большую печку. И получаем прибыль. На наши деньги люди строят дома, покупают товары, что-то, в общем, делают. А потом их возвращают. Немножко больше, чем взяли. С процентами! И это наш припёк. Что тут неясного?
— Да ясно-то ясно, — вздохнула Бабушка. — Только непонятно!
— На этом остановимся? — спросил Папа голосом, не предполагающим продолжения.
Папа
А Папа мой — от мира сего. Это уже не Бабушка сказала, а я сам знаю. Он бегает по магазинам и покупает продукты. Конечно, он не бегает, — у нас ведь есть машина, — а ездит. Но как что — так Папа. В аптеку за лекарствами для меня — Папа. На рынок за овощами и фруктами — тоже Папа. Уж про врачей говорить не приходится, ведь он их не только привозит, но отыскивает.
Бабушка говорит:
— Скоро твоему Папе можно будет присвоить степень кандидата медицинских наук. По детской неврологии.
Это такая наука, которая изучает мой Паралич-Параличевич.
Папа все книги об этом прочитал. Со всеми врачами познакомился, которые считаются специалистами.
И это Папа сказал мне:
— Когда тебе не больно — это нехорошо. Если же будет больно — значит, ты поправляешься.
Он сказал это при Бабушке, и она хотела что-то возразить. Но Папа ей не позволил.
— Мама, — твёрдо произнес он, — я прочитал много книг. Лучший признак — возвращение чувствительности.
Папа гуляет со мной. Это значит — носит меня на руках. Он носит меня с моих самых малых лет. И я привык к этому.
Мы гуляли по лесу, в котором стоит дом, и Папа показывал мне разные травы, летом мы даже засушили целый гербарий между страницами толстой медицинской книги по неврологии.
Папа показывал птиц, которые летают возле дома, и я хорошо знаю, жёлтеньких синиц, красногрудых снегирей, серых поползней, нарядных щеглов — их название произошло от слова «щёголь», значит, модник.
Папа прочитал мне много сказок и вместе с Бабушкой выучил грамоте. Теперь я люблю читать. Папа — единственный человек, который привозит мне новые цветные книги — ведь бабушка не выходит из дому из-за меня, а Мама работает допоздна.
Папа тоже работает, конечно. Когда-то он был конструктором на большом заводе и придумывал самолёты. Ну не все самолёты, а их детали, что-то там связанное с хвостом. Ведь на хвосте существуют части, называемые элеронами, которые поворачивают самолёт в разные стороны, а еще вверх и вниз. Как и крылья.
Ну и вот Папа придумывал, придумывал, работал, работал, а завод возьми да и закройся. Ну — почти закройся.
Папу не уволили, он был хороший конструктор. Но работы стало мало. Потом совсем мало. Наконец, она совсем исчезла.
Мама предлагала папе перейти в знакомый банк. В зависимую фирму. На другой завод, который делал оборудование не для самолётов, а для производства колбасы «салями». Там, оказывается, для чего-то требовались конструкторы. Наконец, она предлагала ему идти на работу к ней.
Папа все предложения встречал усмешкой. Сам устроился на какой-то маленький таинственный заводик, который что-то незаметное делал, а Папа получал там совсем маленькую зарплату.
— Деньги значения не имеют, — утвердила его решение Мама. — Главное, чтобы ты успокоился. Даже хорошо. У тебя будет больше времени для сына.
Этот вердикт, почти приговор, был вынесен на кухне, где мы все собрались. И я ожидал, что своё слово произнесет и Бабушка. Но она только опустила голову. Как и Папа, у которого на руках сидел я.
— Хорошо ещё, — проговорил он, обращаясь к Маме, — что у нас есть ты.
Как живёт паучок?
Вы думаете, я забыл о нём? Но разве о друзьях забывают?
Я думаю про Папу, про Маму, про Бабушку и всякие наши домашние происшествия, но я же никуда не деваюсь. Лежу себе в своей постели, и после того, как о чем-нибудь подумаю или почитаю, беру большое увеличительное стекло, замечательную вещь, подзабытую человечеством, и смотрю сквозь него на паучка.