Мальчик-менестрель
Шрифт:
Я так долго не отвечал тебе, поскольку просто-напросто не мог сообщить ничего хорошего. Мое душевное состояние, поверь, оставляет желать лучшего. Я постоянно подавлен и чувствую себя несчастным, а мне не хочется обременять тебя своими невзгодами.
Знаешь, по-моему, бытующее романтическое представление о Голливуде — не более чем миф, взлелеянный для того, чтобы чарующая сила кинематографа заставляла людей толпиться у билетных касс. Могу с уверенностью заверить тебя, что на самом деле киносъемки — это тяжелая, изнурительная работа на износ, когда в слепящем белом свете приходится из раза в раз повторять какое-то действие, или диалог, или эпизод, который в фильме займет всего минуту, а иногда и вовсе может быть вырезан. А если на тебя в данную минуту не направлены слепящие огни юпитеров, ты сидишь в продуваемой всеми ветрами студии и уныло ждешь, когда тебя вызовут, или просматриваешь ежедневные газеты, чтобы узнать, что происходит в мире. Именно нечеловеческие условия толкают многих актеров — если, конечно, так можно назвать марионеток, которых дергает за ниточки режиссер с мегафоном, — к безумным ночным эскападам, описание которых попадает потом на первые полосы газет, в очередной раз подкрепляя общепринятые представления о яркой и шикарной жизни в кино.
Все это мне пришлось испытать на себе, когда я начал сниматься в первом фильме. И я решил, что мне надо продержаться три года, чтобы сыграть в трех фильмах, на которые у меня подписан контракт, и заработать хорошие деньги, что позволит мне незаметно исчезнуть навсегда из этого фальшивого города с его мишурным блеском.
И сейчас я живу, стараясь держаться выбранной линии, а Фрэнк Халтон, один из моих немногих друзей в этой пустыне, дает мне хорошие советы и прекрасно ведет мои дела. Фрэнк постоянно уговаривает меня хоть чуть-чуть расслабиться, поиграть в гольф в Бель-Эр или вступить в теннисный клуб в Палм-Спрингс. Он даже посоветовал мне выбрать хорошую девушку из толпы смазливых старлеток — бедных пустоголовых кукол, — которые постоянно вьются вокруг меня в тщетной надежде привлечь мое внимание и тем самым проложить себе дорогу к деньгам и славе. Увы, со мной им абсолютно ничего не светит. Я хорошо запомнил
Так как же тогда я провожу свободное время, когда меня отпускают большие боссы? Живу я в одном из коттеджей в Беверли-Хиллз и полностью свободен от хозяйственных забот. В выходные дни сажусь в свой скромный «ровер», еду в Малибу, оставляю там машину и иду пешком вдоль побережья, по широкой песчаной полосе, о которую неустанно бьются волны Тихого океана. Людей здесь совсем мало, ибо здесь нет цивилизованных пляжей или пляжных домиков, и я обычно встречаю только двух любителей пеших прогулок: Чарли Чаплина, настолько ослепленного своей гениальностью, что он никого, кроме себя, не замечает, и еще высокого, атлетически сложенного человека, который гуляет с книгой в руках, а завидев меня, кивает и улыбается. Вот и все. Больше здесь нет абсолютно никого, и никто не может помешать мне бороться со своими невеселыми мыслями.
Как тебе прекрасно известно, поначалу я разуверился в религии из-за горькой обиды, ибо мне казалось, что я был слишком жестоко и несправедливо наказан за грех, в котором, собственно, не был виновен. Но постепенно ярость моя улеглась, да и обида уже проходит, и, должен тебе признаться, у меня вдруг возникла сперва слабая, но затем все более острая потребность ощутить спокойствие и тишину той церкви в Беверли-Хиллз, причем не для молитвы, а из желания проверить, как это на меня подействует и поможет ли унять сосущую боль в груди.
Но самое интересное, Алек, было дальше, причем, ты ведь знаешь, я никогда не лгал и не лгу. Все три раза, когда я подходил к церкви и поднимался по ступеням с твердым намерением войти, у меня вдруг начинались дикие спазмы, потом я чувствовал ужасную слабость, неукротимую дрожь, и мне казалось, что меня вот-вот стошнит. Борясь с недомоганием, я открывал рот — и оттуда извергался словесный поток. Как тебе, наверное, известно, я не употребляю бранных слов. Но эти слова были поистине грязными, нечестивыми и непотребными. Корчась от чудовищных спазмов, я поворачивался и шел обратно. И только ступив на тротуар, я успокаивался и переставал браниться. Кровообращение в руках и ногах восстанавливалось, и уже через несколько секунд я снова становился самим собой.
Когда такое приключилось со мной в первый раз, я, естественно, насторожился; более того, я был настолько потрясен, что твердо решил впредь не повторять подобных экспериментов. И все же меня мучило любопытство по поводу природы такого внезапного приступа, хотя я и решил, что, скорее всего, это какая-то физиологическая реакция, возможно связанная с сердечной недостаточностью.
Чтобы проверить свою теорию, я отправился на вершину Бель-Эр. Припарковав машину, я спустился с горы, а примерно через сотню ярдов повернул обратно и быстро вскарабкался на крутой склон. Добравшись до машины, я почувствовал, что слегка запыхался, но не более.
Тогда я вернулся домой и, хорошенько обдумав сложившуюся ситуацию, действительно встревожился. Я стал жертвой странной фобии, связанной с церковью в Беверли-Хиллз. Ведь, как ты, наверное, помнишь, я наотрез отказывался сопровождать тебя туда.
Следующие несколько недель я был занят на киностудии, изображая страсть в любовных сценах голливудской постановки «Аиды». Но в первую же свободную субботу я отправился в новую католическую церковь на бульваре Сансет в Лос-Анджелесе. Припарковался, встал лицом к храму, постарался внушить себе, что и душевно и физически абсолютно здоров, сжал зубы и стал медленно подниматься по ступеням, ведущим в церковь.
Боже мой, Алекс! Я не в силах даже описать того, что мне пришлось пережить. Было еще хуже, чем в первый раз. Мне стало так плохо, что я упал и скатился со ступенек. Очнулся я среди толпы зевак, а какой-то полицейский осторожно придерживал меня за голову.
К счастью, он меня узнал и понял, что я абсолютно трезвый.
— Вы здорово кувыркнулись, сэр. Причем не вы первый. Уж больно крутые здесь ступеньки.
Я поднялся с земли, поблагодарил его и заверил, что ничуть не ушибся. Но на обратном пути в Беверли-Хиллз понял, что это уже начинает меня серьезно беспокоить.
В таком вот настроении я вернулся на студию, где мне предстояла пересъемка дурацких любовных сцен с ведущей актрисой, которая уже давно тщетно пыталась меня заарканить.
На следующий день, в воскресенье, я поехал в Малибу и, отойдя подальше, присел, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию. Не было никаких сомнений, что в определенных условиях я начинаю терять контроль над своими эмоциями и поведением. Мне почему-то вспомнилась строка из выученного еще в детстве стихотворения: «Я был хозяином его души». Я больше не был хозяином своей души. А если так, что ждет меня впереди?
Раздавленный и напуганный, я обхватил голову руками, отчаянно пытаясь взять себя в руки. Похоже, мне необходимо с кем-то посоветоваться. С психиатром? Среди моих знакомых таких не было. И тут я услышал чей-то голос.
— Вам нехорошо? Могу я вам чем-то помочь? — склонился надо мной высокий мужчина, которого я видел на берегу с книгой в руках.
— Нет… нет, благодарю вас. Через минуту я буду в полном порядке.
Он посмотрел на меня с сомнением, затем присел рядом.
— Если не ошибаюсь, вы Десмонд Фицджеральд? Кинозвезда.
Я лишь молча кивнул. Этот сильный человек с изборожденными морщинами умным лицом не был похож на охотника за автографами. Неожиданно у меня возникло предчувствие, что наша встреча — не случайное совпадение.
— Мне очень понравился ваш первый фильм. Может быть, потому, что в свое время я слышал Карузо в Италии. И признаюсь, мне трудно сказать, чей голос лучше — ваш или его, — произнес он и, помолчав, добавил: — Мне кажется, что в свое время вы тоже пели в Италии.
Теперь у меня уже не оставалось и тени сомнения. Этот человек меня знал. Причем знал о всех перипетиях моей жизни. Неожиданно у меня возникло непреодолимое желание снять камень с души. Я был в беде, и чем черт не шутит — вдруг это именно тот, кто сумеет мне помочь. Но меня тут же стали одолевать сомнения, ибо не хотелось выглядеть полным дураком в глазах совершенно незнакомого человека. Я быстро вскочил на ноги.
— Пожалуй, пора возвращаться, — сказал я.
— Если не возражаете, я пройдусь с вами. Мне уже давно хотелось с вами заговорить, так как я уже давно замечал, что вы чем-то опечалены и очень несчастны.
— Вы что, врач?
— В некотором роде.
— Похоже, вы очень много обо мне знаете.
— Да, это правда, — ответил он. — Я пастырь церкви Святого Беды в Беверли-Хиллз. Ваш друг, писатель и бывший врач, приходил ко мне. Он очень переживает за вас. И очень обеспокоен тем, что у вас изменился характер, и не в лучшую сторону, вы стали вести себя по-другому. Мы с ним долго разговаривали. Конечно, я не имею права вмешиваться. Наша встреча произошла совершенно случайно, но, осмелюсь сказать, была предопределена свыше. Я часто прихожу сюда подготовиться к проповеди и подышать морским воздухом. Но раз уж мы встретились, давайте посидим в вашей машине или в моей и немного поболтаем.
Моим первым желанием было послать его к черту, но я все же сел в его старенький «Форд». Мой собеседник подавлял меня силой своей личности, и я в результате сдался, выложив ему свою историю от начала до конца.
— Что со мной? Я одержим дьяволом или просто схожу с ума?
— Все. Больше ни слова, — сказал он. — Садитесь в машину и следуйте за мной.
Я молча повиновался. Куда он направлялся? Во двор пресвитерии Святого Беды. Там мы оба вышли. Он взял меня за руку и волоком подтащил к лестнице, ведущей в церковь. Не дав опомниться, он схватил меня и чуть ли не на руках внес в церковь, прямо к алтарю, где неожиданно отпустил.
Я упал лицом вниз и остался лежать, извиваясь и дергаясь в бесконечных конвульсиях, а пот ручьями стекал по лицу. Наконец последний спазм — и я застыл.
— Не шевелись, Десмонд.
Священник обтер мне полотенцем губы, лоб и помог сесть.
Мы молча сидели рядом минут пять, не меньше, потом он сказал:
— Десмонд, ты все еще очень слаб. И тем не менее приказываю тебе выйти из церкви и спуститься по лестнице. Затем ты должен снова подняться и вернуться ко мне.
Я сделал все, как он сказал, и без особых усилий поднялся по ступеням, подошел к алтарю и опустился возле него на колени.
Здесь рассказ Десмонда обрывался. Но ниже он сделал приписку:
«Все. Пора заканчивать. Надо возвращаться на студию. Надеюсь, мое пространное послание не слишком тебя утомило. Мне действительно необходимо было поделиться с тобой, мой дорогой, дорогой друг. О том, что было дальше, напишу потом».
Дочитав до конца, я протянул письмо Нэн, которая была растрогана не меньше меня. Наконец она спросила:
— Боже правый, неужели он действительно был одержим?!
— Кто знает? У сатаны множество самых разных уловок. Хотя все можно объяснить с рациональных позиций. После неудачного брака в нем накопилось слишком много ненависти. Ненависти, отвратившей его от Церкви и Господа.
— Какой ужас!
— Да, но такое случается. Я рад, что догадался поговорить с отцом Дэвисом.
— Это было Божьим произволением.
— А теперь нам остается только ждать и надеяться.
И вот я снова встречал Десмонда, но уже не на Юстонском вокзале, а на вокзале Виктория, и снова приехал слишком рано. Чтобы пропустить поток пассажиров и носильщиков, что спешили на поезд, согласованный с расписанием парохода компании «Пи энд Оу», я решил пройти в зал ожидания и снова еще раз прочитать удивительное письмо, написанное в типичном для Десмонда сентиментальном и витиеватом стиле. Письмо, высланное неделю назад, хотите верьте, хотите нет, было отправлено из семинарии Святого Симеона, Торрихос, Испания.
На коленях молю тебя об отпущении моих грехов, умоляю простить меня за непростительную задержку с рассказом о том, что произошло с твоим старым другом: о его злоключениях и несчастьях и, наконец, о чудесном разрешении — или, скорее, о посланной ему Небесами решительности, которая позволила ему поднять склоненную голову, вдохнула в него жизненные силы, энергию и вдохновение. Я снова стал прежним Десмондом и теперь точно знаю, что меня ждет новый этап жизни и прекрасное будущее, направленное на служение страдающему человечеству и Господу. Дорогой Алек, как мне отблагодарить тебя за твою мудрость? Как предусмотрительно с твоей стороны было предупредить отца Дэвиса, что мне может понадобиться его помощь! Он позволил мне снова стать самим собой, каким я был раньше, и, хотя мне более не суждено вернуть себе сан священника, я снова активный, кающийся сын Церкви.
Ты даже представить себе не можешь, с каким бесконечным терпением и добротой отец Дэвис направлял мою жизнь в нужное русло, куда я безотчетно стремился еще в бытность в семинарии Святого Симеона в те далекие горячие юношеские дни. И кто бы тогда мог поверить отцу Хэкетту, любившему повторять: «Я еще сделаю из тебя миссионера, Фицджеральд!»?
Ты понимаешь, что мне уже никогда больше не разрешат стать священником, а если и разрешат, что может ждать меня в ирландском или английском приходе, где о моем прошлом будут судачить на каждом углу. Отец Дэвис сделал особое ударение на этой проблеме, и мне волей-неволей пришлось согласиться с ним. Итак, мы решили, что свои грехи я должен искупать только за рубежом. Именно тогда отец Дэвис произнес судьбоносные для меня слова: «Ты должен поехать к отцу Хэкетту, чтобы узнать, что он может для тебя сделать».
И я, естественно, согласился, ибо был полностью согласен с отцом Дэвисом.
С огромным трудом мне удалось покинуть голливудскую киностудию, где у меня не было ни одной счастливой минуты. Они изо всех сил пытались заарканить меня новым контрактом, но мне удалось избежать ловушки с помощью отца Дэвиса под тем предлогом, что моему голосу нужен отдых. И вот я поехал, как кающийся грешник, в семинарию Святого Симеона. В знак смирения и примирения с собой я вез точную копию Золотого патира, который всего лишь год находился на хранении в семинарии.
Дорогой Алек, я хочу избавить тебя от сантиментов драматического возвращения в свою альма-матер. Нет нужды говорить тебе, что я был тронут до глубины души тем, что келья, где я когда-то жил, была специально приготовлена к моему приезду.
Добрейшего отца Петита, увы, уже больше нет на этом свете. Я оплакал своего учителя на его могиле. Мой давний враг, отвратительный Дафф, на поверку оказался гораздо лучше меня. Сейчас он в Конго, не в самом уютном месте для свершения подвигов во имя Христа.
Отец Хэкетт, несмотря на то что вынужден терпеть адские муки от непрерывных приступов лихорадки, не сильно изменился. Он не только очень отважный, но и удивительно терпеливый человек. Принял он меня весьма сдержанно, но был несказанно рад получить в дар Золотой патир.
Мы обсудили с ним мою проблему, и решение далось ему нелегко.
— Теперь я точно знаю, Десмонд, что мне с тобой делать, — наконец сказал отец Хэкетт. — Поскольку ты уже не священник, на миссионерской ниве от тебя проку мало. В любом случае со своими физическими данными для джунглей Центральной Африки ты не годишься. И все же, — продолжал он, пристально посмотрев на меня, — у тебя есть возможность, и весьма подходящая, найти приложение своим силам в Индии. Десмонд, ты ведь знаешь о том, какую работу я вел в Мадрасе среди детей неприкасаемых, этих едва прикрытых лохмотьями несчастных, что живут прямо на мостовой, можно сказать в сточных канавах этого города, всеми презираемые, отвергнутые и без крыши над головой. Я организовал для них бесплатную амбулаторию и школу, а когда мне пришлось уехать, этот нелегкий труд взял на себя замечательный священник из Америки, отец Сибер. Он прекрасно справляется со своими обязанностями, и сейчас у него уже большая школа, где беспризорных детей одевают, обучают и постепенно превращают в счастливых и полезных членов общества. Некоторые даже становятся учителями, священниками и докторами.
Но сейчас отец Сибер уже далеко не молод. Из его писем я знаю, что это бремя стало для него непосильным. И он будет рад помощнику, особенно такому, который любит ребятишек и умеет найти с ними общий язык. Для него будет большой удачей найти нужного человека, способного расширить и усовершенствовать школу, да к тому же помочь финансово, ибо, уверяю тебя, ему вечно не хватает денег. — Тут отец Хэкетт замолчал и посмотрел на меня со значением. — Ну что, хочешь я телеграфирую ему насчет тебя?
Алек, не описать словами радость, вспыхнувшую в моей душе.
Это дар, ниспосланный мне Небесами! Ты ведь знаешь, что я всегда любил детей и, как говорили в Килбарраке, «умел найти к ним подход». И вот мне выпал шанс найти применение своим талантам, да еще и в чужой стране, что придаст моей работе привкус новизны и приключений. Естественно, я стал умолять отца Хэкетта поскорее отправить телеграмму в Мадрас. Что он и сделал.
Весь день, да и следующий тоже я, мучаясь неизвестностью, нетерпеливо расхаживал по саду семинарии. Затем пришел ответ. Меня берут. И выезжать надо немедленно. Я тут же пошел в церковь и прочел благодарственную молитву.
Затем начались приготовления к отъезду. Уверяю тебя, Алек, это оказалось довольно хлопотным делом, поскольку ничего нельзя было упустить из виду. Лайнер судоходной компании «Пи энд Оу» отплывает из Саутгемптона в Бомбей уже через шесть дней, и я спешно, по телеграфу, забронировал каюту. В Мадриде мне придется прикупить кое-какую одежду, пригодную для тропиков, оттуда я отправляюсь прямо в Париж, потом — в Лондон, где очень надеюсь встретиться с тобой. Думаю, будет разумнее не предпринимать поездку в Ирландию, но когда я искуплю свою вину, то непременно когда-нибудь туда вернусь. Итак, вперед в Лондон, где я смогу хоть немного побыть с тобой! Какой радостной будет наша встреча после разлуки!
Должен сообщить тебе, что мое пребывание в Голливуде — в этом чистилище — было не столь уж небесполезным, и заработанное там состояние, благодаря руководству Фрэнка Халтона, было разумно инвестировано, что обеспечило мне годовой доход, позволяющий не только заниматься благотворительностью, но и с большим удовольствием выполнить определенные моральные обязательства.
Тебе может быть интересно, что я определил своей дочери ренту, способную обеспечить ее будущее. Я также послал подарок госпоже Донован, который, надеюсь, она оценит по достоинству. Это восхитительная старинная серебряная статуэтка Девы Марии, подлинный пятнадцатый век; автор, конечно, не Бенвенуто Челлини, но скульптор, не уступающий ему в мастерстве. Статуэтку я нашел в Нью-Йорке, на Пятьдесят седьмой улице, перед отплытием в Геную. На той же улице я случайно обнаружил изумительную Мари Кассат — естественно, мать и дитя, — перед которой не смог устоять. Я уже отправил тебе картину, дорогой Алек, и уверен, она тебе понравится. Не забыл я и о миссис Мален с Джо, которые были так добры ко мне в Дублине. Доброта их достойно вознаграждена. Вот с каноником Дейли дело обстоит труднее. Я мог бы послать ему «Маунтин дью», но знаю, что уж чего-чего, а этого добра у него всегда хватает, и потому послал, вместе с наилучшими пожеланиями, великолепно расшитый алтарный покров.
О Господи, как больно вспоминать то блаженное и счастливое время в Килбарраке, которое я по недомыслию бросил на ветер! Но я смогу искупить вину в трущобах и вонючих переулках Мадраса. Я даже взял у отца Хэкетта англо-хиндустанский разговорник.
Но все, Алек, заканчиваю. Я обязательно сообщу тебе телеграммой дату своего приезда, а также где и как мы можем встретиться. Надеюсь, ты сможешь дать приют счастливому путнику и своему любящему другу.
Сложив это сентиментальное и выспренное послание, столь характерное для Десмонда, я положил его в карман, где уже лежала телеграмма следующего содержания:
«ЗАДЕРЖИВАЮСЬ НАДЕНЬ ИЗ-ЗА ПРИВИВОК ПРОТИВ ЖЕЛТОЙ ЛИХОРАДКИ В ПАРИЖЕ ВСТРЕЧАЙ МЕНЯ НА ВОКЗАЛЕ ВИКТОРИЯ ДЛЯ ПОСЛЕДНЕГО ПРОЩАЙ ДЕСМОНД».
Поезд уже подходил к платформе, и вот-вот должен был появиться Десмонд. Я встал и покинул зал ожидания.
На перроне внимание мое неожиданно привлекла странная личность в низко надвинутом на лоб черном сомбреро, чем-то средним между головным убором священника и бандита, но ближе к последнему, в широкополом коротком черном пальто, препоясанном широким кожаным поясом, черных узких брюках до щиколотки и мягких кожаных башмаках. С видом первооткрывателя человек шагал за двумя носильщиками, согнувшимися под тяжестью огромного, обитого медью сундука. Ну конечно же, это был Десмонд. Он уже вошел в новую роль и явно хотел извлечь из нее максимум удовольствия.
Заметив меня, он протянул ко мне руки.
— Мой дорогой, дорогой Алек! Какое счастье вновь видеть тебя! Жаль только, что наша встреча будет такой короткой. Ох уж эти проклятые прививки! — Он посмотрел на огромные наручные часы со знаками зодиака, которые, похоже, могли служить также и компасом. — Пошли! У нас еще есть в запасе десять минут! — воскликнул он и, подтолкнув меня в сторону зала ожидания, добавил: — Я заплатил носильщикам, чтобы поставили багаж прямо в вагон. — А ты ничуть не изменился, Алек. Ни капельки не постарел, — произнес Десмонд, внимательно оглядев меня. — Это, наверное, благодаря твоим ужасным холодным ваннам. А как ты меня находишь?
Передо мной был все тот же Десмонд, что послал торт отцу Бошампу, однако я сказал:
— Ну, ты вроде изменил манеру одеваться.
— Алек, мне пришлось пройти через все круги ада, но теперь я уже совершенно другой человек, — расплылся он в довольной улыбке.
— Ты, должно быть, добирался сюда в жуткой спешке. Позавтракать хоть успел?
— Да так, chota hazri [60] в дуврском поезде, — с нарочитой небрежностью бросил Десмонд. — Одним словом, позавтракал. Кстати, ты получил Мари Кассат?
60
Chota hazri — легкая закуска перед завтраком (хинди).
— Да, Десмонд. Спасибо тебе огромное. Прелестная картина.
— Я надеялся, что она понравится мисс Рэдли.
— Очень понравилась. И моей жене тоже. Это ее даже немного взбодрило. Последнее время ей что-то нездоровится.
— Сочувствую, Алек, — вздохнул Десмонд, после чего, слегка распахнув пальто, продемонстрировал мне внушительный нож в ножнах, прикрепленный к бедру.
— Десмонд, а ты, оказывается, вооружен! — удивился я.
— Dacoits [61] , — лаконично ответил Десмонд. — В Мадрасе их полным-полно. Так что надо быть ко всему готовым. Жутко неудобно, натирает кожу, но я хочу привыкнуть его носить. — И после небольшой паузы спросил: — Есть какие-нибудь новости из Ирландии?
61
Dacoit — грабитель, бандит (хинди).
— Да, Десмонд. Последнее время мы довольно часто встречались с госпожой Донован. Мы продолжили наше швейцарское знакомство, и, оказавшись в Лондоне, она специально приехала повидаться с моей женой. Они очень друг другу понравились. Госпожа Донован любезно пригласила меня половить лосося в реке Блэкуотер. Могу доложить тебе, что она в порядке, а твоя дочь растет настоящей красавицей и умницей. И добрейший каноник держится молодцом.
— Пожалуйста, расскажи им, каким я тебе показался, — немного помолчав, произнес Десмонд с несколько драматическим надрывом в голосе. — Как я в боевой раскраске решительно и бесстрашно иду в наступление.
Я с трудом сдержался, чтобы не улыбнуться. В этом был весь Десмонд, который, похоже, никогда так и не повзрослеет. Ему еще здорово повезло, что в Голливуде он встретил таких замечательных людей, как Фрэнк Халтон и, естественно, отец Дэвис. Иначе голливудские волки просто-напросто сожрали бы его. Не сомневаюсь, в Индии у него все будет хорошо, если, конечно, найдутся подходящие поклонники его талантов. Возможно, какой-нибудь юной магарани [62] понадобится учитель для расширения кругозора. Но я отбросил эту крамольную мысль и сказал:
62
Магарани — супруга магараджи.