Мальчик на главную роль
Шрифт:
— Меня Репа в школу не пускает, — сказал он и дёрнул верхней губой, как будто хотел заплакать.
— Заходи! Как это Репа тебя не пускает?
— Он в подворотне стоит, у мусорных баков, и не пускает. Говорит: «Дай открытку, тогда пущу».
— Какую открытку?
— Папину, японскую, с женщиной.
— А тебе что дороже: школа или открытка?
— Школа… — Кирюха пролепетал это, не понимая, что я издеваюсь над ним. А раз он не понимал, то и издеваться уже расхотелось и расхотелось дать ему по уху за то, что припёрся, когда
— Только открытки-то уже нет. Папа отобрал.
— «Папа, папа»! — передразнил я. — А ко мне ты чего пришёл?
— Чтобы вместе идти в школу.
— А я как раз не иду.
— Почему?
— Не хочу. У меня сегодня ответственная съёмка. Драку на крыше вагона снимаем.
— Какую драку? Какую? — пристал Кирилл.
Я говорить не хотел, но он так привязался, что пришлось сказать. Поезд идёт на большой скорости. Человек в маске взбирается на крышу вагона. Он подкрадывается ко мне сзади, даёт мне по шее, хочет скинуть меня вниз, прямо под колёса, но не тут-то было! Я подсекаю его, он падает, хватает меня за руки, мы сцепляемся и катимся по крыше. А поезд — тук-тук, тук-тук…
— Настоящий поезд?
— А ты думал?
— Как же на настоящем-то?
— А вот так. В кино увидишь. Поезд мчится мимо домов, лугов, въезжает на мост, и здесь, на мосту, он поднимается вот так, а я ему — короткий хук, вот так, и он…
Я замолчал.
— И он? — спросил Кирюха. Он как пришёл, так и стоял в пальто, в шапке, с большим своим министерским портфелем, и глаза у него были круглые.
Я пошёл в комнату и залез под одеяло.
— Ну, и чего же он? — поплёлся следом Кирюха.
Но мне надоело врать.
— Так чего же он дальше? — пристал Кирюха.
— Упал и его поездом надвое перерезало.
— Как? — Глаза у Кирюхи вылезли на лоб. — Как же это делают?
— Наезжают, и всё. Ты, между прочим, в школу опоздаешь.
— А я тоже не пойду. Буду с тобой сидеть.
Только этого не хватало! От Кирюхи мне ещё тоскливее, ещё хуже будет.
— Наталье Васильевне что завтра скажешь? Скажешь: «Меня Репа не пускал, он мне морду обещал набить». Да?
— Скажу, что я анализ делал.
Я захохотал. Вот это Кирюха, вот это молодец! А-на-лиз! Ай да Кирилл!
— Ладно, пошли!
Я поднялся, быстро оделся, и мы выскочили из дома. Репы в подворотне не было. Он, как видно, смотался в школу. Кирюха смело протопал мимо мусорных баков.
На русского меня вызвали. Пока я на доске образовывал причастия, учитель смотрел мою тетрадку.
— Грязно, Янкин, очень грязно пишешь. И что вот это такое: «певый»? «Певый соловей». Вы не знаете, ребята, что это такое?
В классе захохотали.
— Может, ты имел в виду «левый соловей», Янкин? Но разве для соловьёв существует лево и право?
Конечно, он теперь мог издеваться сколько хотел. Я сам, дурак, виноват: пожалуйста, поиздевайтесь надо мной, я вот вам напишу: «певый».
— Он имел в виду «первый», — крикнул с места Кирюха. — «Первый соловей».
— А что это такое: первый соловей? — спросил учитель.
— Это Милка — первый соловей. Раньше всех начинает свистеть, — сказал Кирюха.
И все засмеялись, только теперь уже над Милкой. Милка покраснела и засмеялась тоже. Но было видно, что ей не смешно.
— С заданием на доске ты, Янкин, справился, но твои домашние упражнения оставляют желать много лучшего. Какие суффиксы образуют действительные причастия настоящего времени?
— «Ущ», «ющ», «ащ», «ящ»! — крикнул я.
— Садись. Четыре с минусом.
Первая четвёрка по русскому за всю мою жизнь! Я не рад вовсе. В голове у меня какой-то подозрительный шум, и весь класс вместе со столом учителя, доской и картой на стене начинает отодвигаться, становится всё меньше, как будто я смотрю на них в перевёрнутую подзорную трубу, и все их разговоры и галдёж даже не долетают до меня. Я рассматриваю маленький класс, и маленькие ученики выходят к маленькой доске и пишут на ней маленькие буквы. А у меня растут и становятся горячими уши. Они такие большие, что я могу завернуться в них и согреться, потому что мне холодно и меня бьёт озноб.
— Алёша, — говорит Наталья Васильевна и кладёт прохладную руку мне на лоб, — ведь Кирилл прав: ты действительно болен.
Оказывается, уже перемена, и учитель ушёл из класса, а я всё сижу, и около меня стоят Наталья Васильевна и Кирюха. Наталья Васильевна поднимает меня с парты и говорит:
— Идём, Алёша, в медпункт.
— По медицинской части для образования причастий, — улыбаюсь я.
— Для общего образования! — шутит Наталья Васильевна, и мы идём с ней в медкабинет.
Оказывается, температура у меня тридцать восемь с чем-то.
— Тебе надо лечь в постель и вызвать врача. Отец когда с работы вернётся?
— Он уже вернулся.
— Вот и хорошо. Пусть вызовет врача, а я завтра навещу тебя, — говорит Наталья Васильевна.
Я не вру, что отец уже дома. Я действительно думаю, что он уже дома, и от того, что я так думаю, мне не хочется идти домой. Он ведь, наверное, спит на диване, сбросив прямо на пол пиджак, и храпит и стонет во сне.
Но никакого отца дома нет. И не было. Постель моя раскрыта, и все вещи в том самом беспорядке, в каком я их оставил. Я бросаюсь в постель и тут же засыпаю.
Бывает ли у вас так, что вы спите и в то же время обдумываете что-нибудь важное? Иногда во время этого обдумывания приходят в голову далее какие-то решения. У меня так бывает. Но в этот раз я не только спал и обдумывал свои дела, но ещё и сон смотрел. Как это всё сразу получалось, не знаю. Знаю только, что от всех этих действий получалось в ответе. А в ответе получалось, что на студию я вернуться не могу. Как я встречусь с Глазовым, Ляминым и Елизаветой Ивановной? Что скажу, когда меня спросят про костюм?