Шрифт:
П. Павленко
МАЛЬЧИК С ОСТОЖЕНКИ
В рассказе повествуется о первых днях революционных боев в Москве и о том, как маленький мальчик - ученик сапожника принимал в них участие.
Полковник Славин, тяжело раненный при взятии Берлина, приехал на поправку в Москву. Он был очень слаб и не вставал. Говорили, что ему придется пролежать все лето, до осени, и жалели полковника: у него не было ни родных, ни знакомых.
Несмотря на сложное ранение, он был самым нетребовательным больным. Просыпаясь, он оставался в том же положении,
Книг он не просил: чтение его утомляло. В разговорах соседей не принимал участия. Никогда не рассказывал он и о своей ране. Он знал, что она тяжела, и не обманывал себя.
Долгое бездействие и скука госпитальной жизни ослабили его. Решено было развлечь его чем-нибудь, и это поручили молоденькой медицинской сестре Зине Горбуновой.
Она всегда была такая веселая, такая сияющая, такая жизнерадостная, что ей ничего не стоило расшевелить и полковника Славина.
И вот однажды она подсела к нему и спросила, не хочет ли он, чтобы она почитала ему.
– Нет, не стоит. Не тратьте на меня времени, - ответил он, улыбаясь одними губами.
– А может, патефон завести?
– не сдавалась Зина.
– У нас, знаете, очень хорошие пластинки. Вы что любите: арии, песни или просто музыку?
– Шумно. Не надо, - морщась, ответил полковник.
– А то, может, напишете кому-нибудь письмо? Вы не стесняйтесь, товарищ полковник, я напишу под вашу диктовку. У меня почерк разборчивый.
– Некому, милая Зиночка.
– Вы сами откуда?
– теряя надежду на успех, спросила Зина.
– Москвич.
– Так слушайте, что же вы!
– Она вскочила и едва не хлопнула полковника по раненому плечу.
– У вас же, наверно, куча знакомых! Ну, говорите, кому позвонить, чтобы пришли в гости.
– Не знаю, - грустно ответил больной.
– Не знаю, Зиночка. Своих знакомых я так давно не видел, что и они забыли меня и я их не помню.
– Да вы только скажите, где их искать, я уж узнаю, помнят или нет.
И такая она была настойчивая, что полковник Славин согласился, чтобы она кое-кого поискала.
– Но это трудно, - сказал он, - это будет очень трудно.
– Фу! Подумаешь! Я люблю трудное!
– Зина так лихо взмахнула рукой, словно ей действительно ничего так не хотелось, как делать одни трудные дела.
– Говорите, где искать-то?
Но тут полковник удивил ее так, как до сих пор никто не удивлял в жизни. Он сказал:
– Пойдите на Остоженку, в Коробейников переулок, и расспросите у стариков, не помнят ли они мальчика с Остоженки. В семнадцатом году, в октябре, мол, конопатый парнишка дрался у них тут с юнкерами.
Зина до того удивилась, что даже растерялась до слез.
– Кого же я буду спрашивать?.. Так вот просто идти по улице и спрашивать? Вы мне хоть какой-нибудь след дайте.
– Следа нет. Это было давно, двадцать восемь лет тому назад. С тех пор я редко бывал в Москве.
– Ох, это трудно!
– покачала головой Зина.
– Я еще тогда даже не родилась, представьте себе. Я совершенно не знаю, о чем расспрашивать.
– Трудно, - согласился полковник.
– Почти неисполнимо. Да и не к чему. Просто вспомнил я от безделья те времена, и мне вдруг ужасно захотелось повидать, с кем я бок о бок сражался тогда. Но я забыл...
– Что забыл?
– Что прошло, Зина, много-много лет и что все они изменились, перезабыли многое, умерли, что во мне теперь никто и не узнает мальчика с Остоженки, да и я сам никого из них не узнаю...
– Видите ли, надо начинать все сначала, - вздохнула Зина.
– Надо начинать с этого мальчика. Кто он и что он, чем занимался, какая его биография...
– Никакой биографии у него тогда еще не было, дорогая моя. Мальчик служил у сапожника, в Коробейниковом переулке... Деревянный домик по левой руке, если идти от Остоженки, красные латаные ворота, грязный двор с одним деревом посредине...
Зина стала быстро записывать приметы.
– Мальчика только что, месяца за два, привезли из деревни, - продолжал полковник.
– Отца убили на германском фронте, мать погибла в тифу. Сапожник... Ах, ну как же его фамилия? Трифонов, Топорков, Трофимов... Нет! Черт знает, забыл!.. Хороший мужик!.. Лет пятьдесят - пятьдесят пять ему было...
– Вы лучше о мальчике говорите, - сказала Зина.
– Сапожника-то я все равно не смогу узнать, ему сейчас, если он жив, больше семидесяти.
– У мальчика примет не было, имени его тоже никто не знал.
– Ну вот видите...
– Но в те дни, Зина, мы все как бы сразу родились на глазах друг у друга и то, что запомнили тогда, никогда больше не забывали. Октябрьские бои за Москву уже начались, а у нас на Остоженке пока еще было тихо. Вдруг на рассвете...
– Какого числа?
– перебила Зина.
– Гм... Числа двадцать седьмого - двадцать восьмого октября... Вдруг на рассвете слышим - замоскворецкие красногвардейцы пробиваются к нам через Крымский мост, захватили Крымскую площадь и с боем продвигаются по нашей Остоженке, к храму Христа Спасителя. Хозяин велел мне одеться, говорит: "Ну, Алешка, революция до самого нашего переулка дошла, пошли помогать".
Вышли мы - стрельба, суета, крики. Белые бьют по Остоженке из пулеметов, стреляют из форточек и чердаков, из подвальных окон. Где свои, где чужие - не разберешь. Смотрим, роют наши окопы как раз у Коробейникова переулка, а в чайнушке на углу - красногвардейский штаб. Мы к ним: дайте, мол, винтовки, пойдем в окопы. "Винтовок, говорят, нам самим не хватает, а вы лучше разведку тут нам организуйте". Хозяин мне говорит: "Беги домой, возьми две пары сапог, заверни в узелок, неси будто бы заказчикам на Зачатьевский".