Мальчик с сердцем цвета индиго
Шрифт:
Не заметив, как он вошел в свою роль, он взял несколько таких коробок столбом и решил передвинуть к окну, чтобы они там сверкали своими лентами и вызывали восхищение у покупателей. Непременно всем бы понравилось видеть такую красоту. Он не заметил, что уже давно ходил с развязавшимся одним шнурком на левой ноге, но так как он ходил, доверяясь подсознательному, то шаги были ровно настолько правильно рассчитанными, что шнурок не мешал его бодрой походке. А тут взяло верх сознательное: чтобы пройтись максимально аккуратно между стойками товара, он начал отсчитывать каждый шаг, который не видел за столбом из коробок в руках. Не прошел он и 2 шагов, как свалился с коробками лицом на пол, а рядом лежащий товар из сладостей различного состава, вкуса, цвета и формы свалился сверху. Произошел некий маленький погром лавки отца, хотя намерения были самые благие. Ему хватило одного только взгляда отца, чтобы понять, насколько он опрометчиво поступил. Илан вскоре оказался дома, отец сообщил Ханне, что мальчишку пока рано брать в магазин, а вечером они вместе будут обсуждать и распределять его новые
Учитывая постоянные грубые замечания папы, связанные со всеми кондитерскими изделиями в его магазине, в какой-то момент жизни Илан осознал, что вообще не любит сладкое, и мало понимал других ровесников, которые стремились всегда к лакомствам подобного характера. Он мало понимал и осознавал, что те лишения, которыми обычно одарял его самый значимый взрослый в его жизни, что все грубые замечания по поводу его состоятельности как оптимально удобного ребенка, тихо точили в нем эту защитную позицию отказа. Отказа от сладкого, порой даже красивого. Отказа от своих потребностей и своих желаний. Отказа от себя. Он всегда хотел и желал оправдать ожидания отца, хотел быть таким, каким его хочет видеть Исмаил, быть хорошим сыном, но чем больше он старался, тем хуже почему-то получалось. Он никак не мог подобрать тот ключ, который бы идеально подошел. Если это было относительно учебы, то всегда возникали вопросы вместо поддержки и похвалы. Если был получен не наивысший балл, то отец спрашивал, сколько детей в классе получили именно его. Если самый высокий балл был у Илана, то вопрос относился к количеству других учеников, кто получил также. В общем, всегда наступало обесценивание. Обесценивание любого вклада. Самым сложным были уроки чистописания. Особенно если учесть, что Исмаил всегда славился своим красивым почерком, который он перенял у своего отца. И в молодости он был одним из самых известных мастеров по созданию вывесок на магазинах. Уроки по чистописанию иногда мальчику приходилось переписывать до пяти, иногда даже десяти, раз. Пока все дети гуляли и радовались действительности, Илан провел несчетное количество часов жизни за тем, чем он никогда так и не занялся в последующем в жизни.
С тех пор, как он уронил те ненавистные теперь коробки сахара с вишневой пудрой, прошло 3 года. На день рождения в десять лет отец подарил ему огромный многофункциональный калькулятор. Илан был счастлив. Ему нравилось, что этот аппарат мог все посчитать, красиво сверкая цифрами. Самое неприятное, что было связано с этим аппаратом, это то, что частенько мальчика посещала мысль, от которой становилось безумно страшно: «А что, если его разобрать его и посмотреть, что там внутри за механизм?» Но он прекрасно понимал, что это практически было бы равноценно катастрофе, поэтому, защищая себя от этих дурных мыслей, от которых ему становилось перед собой даже стыдно, он ненавидел порой свою фантазию и считал, что в эти моменты в его голову поселялись бесы. Он много о них слышал от мальчишек во дворе. Иногда так выражался его отец, когда кто-то совершал злодеяния по оценке отца. Также он слышал, что от них можно избавиться, и о методах избавления успел хорошо расспросить у своих друзей. Поэтому каждый раз при мыслях о разборе калькулятора он исправно и дотошно выполнял все обряды по изгнанию бесов из своей головы.
Дела в магазине шли тоже не самым лучшим образом. Калькулятор мало помогал в понимании, что надо сделать, чтобы «бизнес взлетел». А этого непременно надо было добиться, так как отец один все тянет на себе, и ему никак не удастся этого добиться в одиночку. Илан – именно тот, на кого можно положиться, и только он сможет быть опорой отцу в этом вопросе, когда вырастет. Юноша мало понимал, почему, раз он такой единственный и неповторимый, такой интеллектуально развитый и сильный, каким отец его описывал перед знакомыми и друзьями, он в один момент превращался в «малосостоявшегося сопляка», который ни на что не способен. Он никак не мог сопоставить эти две чаши весов, чтобы они смогли, наконец, прийти в равновесное состояние. Чем больше расходились чаши, тем больше он стремился к этому равновесию. Он продолжал стараться быть лучше и работать над собой, чтобы максимально удовлетворить ту чашу, которая его хвалила, и нагрузить ее, чтобы она чуть хотя бы спустилась. Но почему-то чем больше он клал в нее силы, старания, оценки, знания, книги… тем легче она становилась, и требовалась больше усилий.
К началу подросткового периода жизни Илан был уже в глубокой фрустрации в отношениях с отцом. Учитывая то, что наладить отношения и найти поддержку и нить связи с отцом у юноши так и не получалось, наступила пора принятия и отдаления от этой связи. К четырнадцати годам Илан уже мало был ориентирован на отца и больше укреплял свои связи со старшими братьями, которые ему казались уже совсем взрослыми. Оба брата посещали высшее учебное заведение, куда поступили сами на бюджетной основе, чему отец несказанно был рад и чем гордился. Избранная Идит, окончив с самыми наивысшими баллами во всем городке школу, поступила по квоте в иностранный университет и уже год, как обзавелась крыльями и улетела в дальние края. Илан изрядно тосковал по старшей сестре и очень хотел, чтобы Ирит навсегда оставалась с ними. Разговоры о помолвке и свадьбе сестры и отъезде в чужой дом очень расстраивали его, хотя он понимал, что это обычная вереница событий жизни и все идет своим чередом. Ему было сложно принять эти расставания своим сердцем. Каждый раз, когда отец его пытался приструнить указами о том, что необходимо делать и как надо жить, он приходил к маме, ничего не говоря, просто просил рассказать ему свои сказки из детства. Залечивание ран души не знает времен и поколений, это он узнал и научился у мамы и сестер— обладательниц этой древней тайны пробуждения жизни в любом израненном и даже убитом сердце. А также он в своем еще столь раннем возрасте уже хорошо проследил, что передаются эти тайные знания и мудрость от матери к дочери уже много тысячелетий вертикальной струей энергии тепла, доброты, принятия и бесконечной любви. Ибо он имел очень зоркое, наблюдательное и чувствующее сердце.
Чем больше Исмаил пытался привлекать Илана в дела своего бизнеса и настаивать на его образовании в области экономики, требуя самых высоких успехов в математике, тем более он замечал отдаление сына и его сопротивление, что приводило его порой в ярость. Юноша напрочь невзлюбил как сам этот школьный предмет, так и учителя. Ему гораздо ближе были его краски и кисти, которые ему дарили Амирам, Ашер и Ирит на накопленные средства, выдаваемые отцом на карманные расходы. Мама и братья с сестрой всегда восхищались его умением передавать самые тонкие, еле различимые тоны красок, переливающиеся в целостной живой картине. Он мог часами смотреть в одну точку и видеть десятки различных оттенков одного только голубого цвета в медленных, тихих волнах моря в теплые дни. Наблюдая за небом, рисовал картины, в которых были облака, словно ожившие, они двигались и летели, как мягкая пушистая вата. А порой, особенно в пасмурные дни, когда солнце светило ярко сквозь местами серые облака, у него получалось передать даже то свечение ярких лучей светила, которое ослепляло наблюдателя своим желтоватым сиянием. Однажды маме он на день рождения нарисовал небольшую картину ее любимых цветов сирени в оттенках от светло-лилового до баклажанного цвета. Картина получилась такая, что смотрящему с определенного угла хотелось взять и поднять красивую ветвь с листа черной бумаги. Он очень любил рисовать на черном фоне, так как контраст получался еще ярче, а картина более живой и объемной. Подарок он преподнес, когда отца еще не было дома. Все были в очередной раз восхищены его работой. Ханна знала, что Исмаил считает это занятие тратой драгоценного времени, которое можно израсходовать на более важные и ценные дела. И знала, что, увидь это он, Илану крупно достанется в виде длинного монолога нравоучений отца. Недолго думая, она спрятала картину в свой сундучок с драгоценностями, которые ей дарил Исмаил.
Вечер маминого дня рождения ждали все. Позвонила Идит, с которой вдоволь пообщалась не только мама. Исмаил каждый раз, разговаривая с дочерью, не мог сдержать слезы, отчего сильно нервничал, особенно когда вся семья была в сборе. Он так и не смог принять то, что отпустил свою девочку в столь далекое путешествие. После разговора с Идит все сели за праздничный стол, и отец семейства был очень доволен, что мама в красном платье, которое он ей так долго выбирал ко дню рождения в подарок. Он держал большую, красиво украшенную мелкими узорами ложку для того, чтобы взять себе салата в тарелку, и понял, что во всей красоте Ханны чего-то не хватает – украшений. Внезапно он встал и направился в спальню, чтобы самому выбрать украшения к платью супруги. На вопросы, куда он пошел, он лишь улыбнулся ей и подмигнул. Открыв сундучок с бережно хранимыми сокровищами своей любви, он заметил маленькую картину сирени. Конечно, в первую очередь он был поражен красотой веточки, но потом какая-то неизвестная сила в нем разбудила того, кого остановить было уже нельзя.
Вернувшись в обеденный зал, он обратился к Илану:
– Ты где сегодня был?
– Делал дополнительные задания по математике, я же тебе говорил,– ответил с колебанием в голосе юноша.
Он ненавидел говорить отцу неправду, но это был единственный вынужденный способ выбираться смотреть на волны и рисовать закаты. Молодой человек еще сам не понимал, что для него это как вода для растений, без которой их ждет увядание, как воздух, без которого невозможно выжить. Он не понимал, что в доме его души погаснет навсегда свет, если он оставит свою страсть созерцать красоту и покинет кисть и краски. Он сам еще этого не понимал, что говорить об отце.
– Я тебя сегодня попросил заменить меня в магазине, пока я отъеду за товаром и встречусь с клиентом, а ты мне еще и нагло в лицо лжешь?
Ярость его охватила его в первую очередь из-за того, что сын занимался недостойными и нелепыми в его глазах занятиями, да еще и украдкой. А вдобавок его и обманули. Это была высшая точка, которую можно было кому-то в семье достичь в его пирамиде злодеяний. И тогда он добавил практически шепотом, сквозь стиснутые зубы:
– Где эти твои девичьи игрушки? Где твои краски?
Ничего не оставалось, как встать и пойти принести все свои краски и кисти с бумагой. Больше их Илан не видел. Несколько последующих лет. Он из этой истории помнил только то, что мама плакала, что было для него гораздо больнее, чем сломанные кисти и выброшенные краски, купленные на лишения, которые себе создавали Амирам, Ашер и Ирит. А еще он очень четко запомнил, что возненавидел рисовать. Потому что это доставляет боль маме. Причинно-следственная связь все еще была не очень отточенной в его светлой голове и добром сердце. Все, что он пока умел делать, – это ограничивать себя в наказание. Конечно, от этого мало было плодов: жизнь мамы не облегчалась, ситуация не менялась, отношение с отцом не становилось более понимающим, а сам Илан не приобретал новые навыки и способности к развитию, но так его существование воспринималось легче. Ведь защитные механизмы все равно срабатывали, пусть и не всегда правильно и с пользой.