Мальчик во мгле
Шрифт:
Вот тут Козел зашел чересчур далеко, что и понял мгновенно, оказавшись придавленным к полу. Над ним нависала трясущаяся, как в лихорадке, мускулистая мгла Гиены. Челюсти Гиены раззявились до предела, явив багровый мир, обнесенный зубами, которые совсем уж готовы были сомкнуться с треском, подобным ружейному выстрелу, когда по воздуху снова поплыл флейтовый голос воззвавшего к ним обоим Агнца…
– Принесите мне отрока, чтобы я мог коснуться его виска. Он в беспамятстве?
Гиена, упав на колени, вгляделся в Мальчика. Потом покивал. Он еще не оправился от измышлений Козла – ни от испытанного только что приступа
Мальчик, который все прекрасно видел и слышал, ощутил новый прилив тошноты и понял нутром, что самое главное сейчас – притворяться лишившимся чувств, а то и вовсе мертвым, и когда Козел склонился, чтобы вглядеться в него, на двадцать долгих секунд задержал дыхание. Близость Козла снести было трудно, но наконец эта тварь распрямилась и негромко крикнула в мрак:
– Бесчувствен, о Агнец. Бесчувствен, как мое роговое копыто.
– Так принесите его ко мне, мои милые крикуны, и забудьте о вашем ничтожном гневе. Не вы и не голоса ваши интересуют меня, но человеческий отпрыск. Я очень стар и потому способен ощущать супротивную мне юность его: я очень молод и потому ощущаю близость его моей душе. Принесите дитя сейчас, прежде чем омоете его, приоденете и дадите ему пищу и сон. Принесите, ибо у меня зудят пальцы…
И тут из горла Агнца изошел внезапно вопль столь пронзительный, что если б Гиена или Козел смотрели в эту минуту на Мальчика, то не могли б не увидеть, как тот весь дернулся, точно его кольнули иглой. Крик этот был столь мучительно резок и столь неожидан, что Гиена с Козлом, при всей их взаимной ненависти, припали друг к другу. Они никогда, за долгие десятилетия, ни разу не слышали от своего повелителя подобного вопля. Казалось, что Агнец, при всем его самообладании, утратил способность владеть чувствами, распиравшими его млечно-белое тело, – оттого-то эта звуковая струя и прорезала тьму.
Немало прошло времени, прежде чем замерло визгливое эхо и возвратилось зияющее безмолвие.
Да и не в том только дело, что вопль был визглив и внезапен: что-то еще содержалось в нем. Никак не связанное ни с легкими, ни с голосовыми связками. Он выпростался из бездомной пропасти зла – стрекало, пика, герольд ужасной угрозы. Все, что Агнец таил в себе долгими столетьями, вырвалось, вереща, из темноты на свет.
Впрочем, внешне он остался все тем же – разве сидел прямее, чем когда-либо: вся разница только к тому и сводилась, что белоснежные ладошки его больше не были сложены. Агнец поднял их до высоты плеч в жесте почти молящем – или в жесте матери, держащей незримого младенца. Вот только указательные пальчики были немного присогнуты, словно маня кого-то к себе.
Голова Агнца чуть клонилась к плечу, как будто могла в любой миг нанести достойный кобры удар. Затянутые плевой глаза с их тусклой синеватой непрозрачностью, казалось, все сквозь нее видели. Гиена с Козлом приближались, поддерживая Мальчика под локотки.
Шаг за шагом подходили они к Агнцу, пока не достигли стены, окружавшей самое нутро святилища, и тогда, в нескольких футах от тяжелых завес, обозначавших вход, услышали блеяние, такое призрачное, такое далекое, – подобное ему издает невинность или истома любви на сладких пастбищах апреля.
Этот звук они знали (Козел и Гиена) и потому содрогнулись – поскольку любви в нем было не больше, чем в шипении вампира.
– Как только я проведу пальцем по его лбу, – послышался мягкий голос, – и палец мой спадет вдоль профиля к подбородку, заберите его от меня, накормите и дайте поспать. Я чувствую запах его усталости. Если же один из вас или оба потеряют его в копях, – продолжал тот же голос, сладкий, как мед, и легкий, как пение птицы, – я заставлю вас жрать друг друга.
Гиена стал под гривой своей белым, как кости, которые он угрызал, а к горлу Козла подступила рвота, да так там и осталась.
– Войдите, мои дорогие, и внесите сокровище ваше.
– Иду, Хозяин, – хрипло крикнул Гиена. – Иду, о мой Император!
– Это я нашел его для тебя, – эхом отозвался Козел, не позволяя себя обойти; и пока они протискивались сквозь завесы, Мальчик, неспособный больше противиться искушению, чуть-чуть приоткрыл веки и глянул из-под ресниц. Только на миг – глаза его сразу закрылись, но за это краткое время он увидел, что обитель Белого Агнца залита светом многих свечей.
– Почему вы заставляете меня ждать, джентльмены? – неестественно сладостный говор наплывал сверху, поскольку кресло, в котором сидел Агнец, было высоким, лепным, намного выше обычных. – Или я должен велеть вам лечь на спины и немного помучиться?… Ну ладно… ладно, где он?… Поднесите мне смертного.
Вот тогда Мальчик прошел через ад, самый темный из всех: долгая боль в теле, как ни была она мучительна, забылась или каким-то образом вытеснилась, потому что его наполнила боль бестелесная, немощь столь всепроницающая, столь страшная, что получи он возможность умереть, Мальчик тут же и ухватился бы за нее. Никакое обычное чувство не могло отыскать пути сквозь наполнившую его, все заглушившую тошноту души.
Ибо он подвигался все ближе и ближе к висевшей вкруг лика Агнца льдистой ауре. Ауре, подобной смерти, студеной и страшной, – но и лихорадящей также, и ужасной в живости своей, – и все это вмещалось и удерживалось чертами длинного, непостижимого лика, поскольку даже когда Агнец визжал, лицо его оставалось неподвижным, как будто голова и голос Агнца были чужими друг другу.
Длинное это лицо с его подрагиваньями и ледяными эманациями было теперь совсем близко от Мальчика, который не смел поднять глаз, хоть и знал, что Агнец незряч. Затем наступило мгновение, когда левый мизинец Агнца выдвинулся вперед, подобный короткой белой гусенице, и, повисев немного над головой жертвы, опустился, и Мальчик почувствовал лбом прикосновение, от которого сердце его подпрыгнуло к горлу.
Мизинец Агнца, казалось, прилип к виску, точно присоска на щупальце осьминога, затем палец сполз вдоль профиля, оставляя тонкий, как волос, след, от которого лоб Мальчика сжала боль.
Одного прохода оказалось довольно – Агнец выяснил все, что желал узнать. В одно скольженье мизинца он обнаружил, что перед ним стоит в темноте существо высоких достоинств, полное молодости и изящества, некто гордый – человек, еще не оскотинившийся.
На сокровеннейшее нутро Агнца это подействовало, надо думать, и впрямь ужасно, хотя никаких признаков волнения в том, как он поднялся на ноги и воздел слепое лицо ко мгле вверху, видно не было; и все же, в миг, когда мизинец его оторвался от подбородка Мальчика, подобие алчной, воспаленной спешки раскатилось под шерстью Агнца, и почудилось, будто млечно-белые локоны его свернулись, покраснев в смущении от головы до пят.