Мальчик
Шрифт:
Он ничего не сказал. Опустил голову и пошел дальше. Тут я смутно разглядел, что он тащит на плече какую-то штуку, бревно или шест, форму я не сразу заметил. Он шагал. А я смеялся. Болван несчастный! С этаким светом - и попасть в лапы Черным!
Он все шагал, согнувшись в три погибели, чуть не падая, и это навело меня на мысль. Я подобрал на земле сухой сук и швырнул ему под ноги.
Он шмякнулся и разбил себе морду. Насилу поднялся, по подбородку течет кровь. Ну и посмеялся же я!
– Стой смирно, малый!
– велел мне Черный.
Наверно,
– Видно, для тебя это удовольствие оскорбить арестованного, - сказал он.
Он попал в точку. Понимаете, люди добрые, я уж давно размышляю о разных вещах - и хоть мне только пятнадцать, понимаю больше других, потому что лучше вижу. От папашиных проповедей меня уж давно смех разбирает: "Надо быть честным. Надо быть справедливым. Надо быть поласковей со слабыми". И прочее в том же роде. Вы-то сами во все это верите? Кто в нашем мире хозяева? Черные. Знаю я, какие они честные, справедливые, ласковые... Смех, да и только! Стало быть, папаша порет чушь, и таким манером в жизни ничего не добьешься. Хотите доказательств? Поглядите на него: сколько я его знаю, вечно он надрывается на работе, а живем мы впроголодь...
– До обыкновенных арестантов мне дела нет, - отвечаю, - а такие, у которых света больше, чем положено... я их терпеть не могу.
Черный так на меня поглядел - вот-вот набросится с кулаками.
– Ты про что?
Я ему улыбнулся - прямо как учителю в субботу, когда стараешься его умаслить, чтоб не задал штрафной урок на воскресенье.
– За кого вы меня принимаете?
– говорю.
– Вы не думайте, мой отец состоит в Союзе Друзей Уполномоченного, уж за меня-то Генерал-Уполномоченному беспокоится нечего.
Черный малость смягчился.
– Объясни толком. Стало быть, ты не любишь таких, у кого света больше, чем положено?
– Еще бы!
– А почему?
Я чуть не прыснул, мне давным-давно известно, как на это отвечать: с тех самых пор, как мы, ребята, научились понимать, что у Черных на уме. Но от смеха я, конечно, удержался.
– Да вот, - говорю, - у меня есть свет, и у вас, и у всякого человека. А только если кто-то светится сильней меня, а я даже не знаю, кто он такой, меня зло берет. С удовольствием дал бы ему в морду.
– Все люди таковы, - говорит Черный и смотрит на меня с любопытством. Ну, а дальше что?
– Ну, и когда я вижу такой свет, как сейчас на холме... такой, что видно за тысячу Взглядов... понимаете? Я скорей бегу к нему!
– Потому что ненавидишь такого человека?
– Еще как!
– Стало быть, ты не за тем бежал, чтоб ему помочь?
Я так и подскочил и недоверчиво посмотрел на Черного:
– Вы что, чумовой? Может, не видели, как я ему кинул под ноги палку?
– Да, верно, -
– Верно.
Остальные шагали своей дорогой, мы двинулись следом. Но этот Черный все еще сомневался. Право слово, он оказался чересчур хитер для Черного...
– Послушай, паренек. Вот ты ненавидишь тех, у кого светы сильней твоего... Ну а как же Генерал-Уполномоченный?
Понятно, я ждал этого вопроса. Я гордо улыбнулся и пошел наизусть шпарить начало трудов Генерал-Уполномоченного. Черный, качая головой, вторил мне густым басом, а тем временем арестант опять упал, и опять поднялся, будто из последний сил, и наконец поплелся дальше.
Но вот мы дошли до слов "Генерал-Уполномоченный - отец всего народа. Без него Большие светы захватили бы власть, а Малые светы страдали бы" - и тут Черный спросил:
– Ты по-настоящему в это веришь?
Я поглядел ему прямо в глаза самыми что ни на есть чистыми детскими глазами.
– Не понимаю, что это вы такое говорите?
– И прибавил подозрительно: Может, вы сами не верите в Генерал-Уполномоченного?
– Нет-нет! Что ты!
Он испугался, как бы я на него не донес. Это кончилось бы для меня плохо, а все-таки остался бы какой-то след и в его досье. Ему вовсе не выгодно было приставать к мальчишке, который назубок знает труды Генерал-Уполномоченного. И он живо переменил разговор:
– Как тебя зовут?
– Микаэль.
Он даже не спросил мой гражданский номер.
– Слушай, Микаэль, а ты не пробовал поступить в Школу Черных? Для твоих лет ты очень здраво рассуждаешь. Учиться три года. А кончишь - будешь носить мундир...
– Нет, - говорю, - не пробовал.
– Что же так?
Ох, и опасную игру я вел - и отлично это понимал, люди добрые! Впервые в жизни я разговаривал с глазу на глаз с Черным... вдруг бы я напал на дурака. Среди Черных этого добра сколько угодно!
– Я не смел, - говорю ему.
– Из-за очков.
– А что у тебя за очки?
– Сильные. Я вблизи неважно вижу.
Он снял с меня очки, нацепил себе на нос и поморщился.
– Ну и ну, - проворчал он.
– Вот уж действительно!
Дурак несчастный! Где ему догадаться, какую комедию я разыграл, чтоб доктор выписал мне эти стекла? Они очень помогают мне не выдать себя. Признаться, что я вижу на два Взгляда, даже на три - куда ни шло. Но сказать правду... ни за что! Они вырвали бы у меня глаза!
– Ну и ну!
– повторил Черный.
– С такими очками ты, верно, и того дерева слева не разглядишь.
Он мне расставляет западню, но я должен взять верх. Хоть тресни, а надо втереться к Черным и заполучить шлем. Не могу я притемняться с утра до ночи, все время, когда не сплю. Невозможно. В конце концов непременно себя выдашь. А тут я впервые говорю с Черным один на один...
– Дерево?
– переспрашиваю самым честным голосом.
– В очках, понятно, мне его не разглядеть. А так, без очков, отлично вижу - это вяз.