Мальчишки, мои товарищи
Шрифт:
– Ха…– сказал Тоник.
Не поворачиваясь, Тимка проворчал:
– Если «ха», прыгнул бы сам.
– Ну и прыгнул бы…
– Прыгни! – оживился Генка. Он приподнялся на локтях. Его серые, широко посаженные глаза смотрели на Тоника с ядовитым прищуром. – Спорим, не прыгнешь!
– Мухин же не пустит.
– А ты спрашивал?
– Все спрашивали. Никого же не пустил.
– А Тимку?
– Сравнил! Он же вон какая оглобля.
– Сам оглобля, – сказал Тимка и зевнул.
Подползли на животах (подниматься-то
– Айда, спросим Женьку, – наседал Генка. – Боишься?
Петькам захотелось знать, кто чего боится.
– Антошка прыгнуть обещал, а теперь трясется. Спорим, не прыгнешь?
– На что спорим? – спросил Тоник и встал.
– Хоть на что… На твой фонарь и на мой ножик.
Генка знал вещам цену: у старого, никудышного на вид фонарика был большой зеркальный отражатель. Свет вырывался как из прожектора.
Луч бил метров на сто.
Но и ножик был хороший, охотничий. Рукоятка его кончалась двумя бронзовыми перекладинками с зацепами, чтобы вытаскивать из ружейных стволов застрявшие гильзы. Из-за этих перекладин, когда открывали главное лезвие, нож делался похожим на кинжал.
Мальчишки уже обступили Тоника и Генку. Ждали. Тоник молча раздвинул их плечом и пошел к Женьке.
Мухин сидел в дверях фанерной будки, построенной рядом с вышкой. Он читал. Он не взглянул на Тоника.
– Жень, – сказал Тоник.
– Ну?
– Прыгнуть бы, Жень, а? – сказал Тоник громко, чтобы слышали.
– Не плохо бы.
– Можно?!
Тоник этого совсем не ждал. Сейчас? Так сразу? Серебристые сплетения тонкого металла уходили высоко в синюю пустоту. Казалось, вышка тихо звенит от несильного и высокого ветра. Там, наверху, этот звон становится, наверно, тревожным и напряженным…
– Можно? Да? – уже тихо проговорил Тоник.
– Нельзя, – сказал Мухин, не отрываясь от книги. Его смуглое горбоносое лицо было невозмутимым.
– Ну, Женя, – по молчав, начал Тоник. – Ведь никто же не видит. Никого же нет. Ну, Тимка же прыгал.
– Он тяжелый, – сказал Мухин, перелистывая страницу.
И далась ему эта книга! Хоть бы интересная была, а то одни цифры да значки какие-то. Уж захлопнул бы ее скорее и прогнал бы всех от вышки!
Генка, Тимка и оба Петьки молча ждали.
– Жень, – сказал Тоник.
Женька пятерней поправил нависшую на лоб курчавую шевелюру и наконец отложил книгу.
– Вы отвяжетесь, черт возьми?!
Мальчишки не двинулись. Тоник царапал каблуком вытоптанную траву.
– Сколько в тебе весу?
– Сорок почти, – соврал Тоник.
Мухин раздраженно усмехнулся:
– Почти… У парашюта противовес как раз сорок кило. Повиснешь над всем городом и будешь болтаться, как клоун на елке. Не понятно, да?
– Понятно, – вздохнул Тоник. – А если я карманы камнями набью? Или дроби насыплю? А? Она тяжелая…
Женька
– Загрузишь карманы – штаны вниз и улетят. А сам повиснешь.
Это было уже издевательство. Тоник повернулся к ребятам и пожал плечами. Мальчишки его поняли. И Тимка, почти забыв обиду, проворчал:
– Айда отсюда…
Там, где Тоник лежал раньше, место было уже занято: пришли какие-то малыши и восторженно галдели, задрав головы.
Тоник молча прошел дальше, к забору, и лег там среди шелестящих высохших стеблей. Он как-то сразу устал после разговора с Мухиным.
У левой щеки его начиналась полянка, заросшая луговой овсяницей. Там среди спелой желтизны рассыпался сухой стрекот кузнечиков. Справа нависали покрытые седоватой пыльцой кусты полыни.
Полынь пахла заречной степью и теплом позднего лета. Тонику нравилось, как она пахнет. Иногда он растирал в пальцах ее листья, и потом ладони долго сохраняли горьковатый и какой-то печальный запах…
Зашуршали шаги, и Тоник увидел над собой Генку Звягина. Генка держал на ладони свой ножик.
– Бери…
– Зачем?
Глядя в сторону, Генка небрежно сказал:
– Выспорил, ну и бери.
– Я же не прыгал, – сказал Тоник. – Ты в уме?
– В уме. Все равно ты бы прыгнул, если бы Мухин пустил…
– Если бы да кабы… Ну тебя… – Тоник отвернулся.
– Слушай, – тихо сказал Генка. Наклонился, сгреб Тоника за рубашку и заставил сесть. – По-твоему, у меня совести нет? Если я нож проспорил, буду его зажимать?
– Ну-ка отцепись. – Тоник встал. – Я к тебе не лезу. И ты не лезь.
Генка стоял напротив. Тонкий, жилистый, будто сплетенный из коричневых веревок. И каждая жилка была в нем натянута. Генка считал себя справедливым человеком и не терпел, когда ему мешали проявить свою справедливость. Он сжал губы, и широкие скулы с редкими-редкими веснушками стали бледными и острыми.
– Значит, не прыгнул бы? Сам признаёшься? – тихо спросил Генка.
– Я?!– Тоник оттопырил губу.
– Ну и не брыкайся.
Генка быстро сунул ему ножик в карман рубашки и зашагал в сторону калитки. Прямой, быстрый, легкий. Уверенный, что сделал все как надо…
Беспокойные мысли чаще всего приходят вечером, когда вспоминаются радости и обиды отшумевшего длинного дня.
Сначала появляется просто мысль, такая же, как другие, не печальная, не радостная – воспоминание о чем-то. Но вот она застревает в голове, не укладывается как надо, царапает острыми краями. Словно та железная штука в кармане, которую Тоник сегодня нашел на дороге. Недовольно крутятся с боку на бок другие мысли, ворча на беспокойную соседку. Потом вскакивают и вступают в перепалку. Но беспокойство трудно победить. Оно растет, прогоняет сон, который подкрадывался раньше времени…