Маленькая книга жизни и смерти
Шрифт:
Нам говорят, что этот свет, являющийся общим элементом всех предсмертных переживаний, — хотя и неописуемо сияющий, но не ослепляющий и не мешает чётко видеть окружающие предметы. С ним чувствуешь себя непринуждённо, он притягивает, в некоторых случаях поглощает вас. И вы возвращаетесь на людскую сцену, совершенно не сомневаясь в реальности того, что вы пережили. Однако вы быстро понимаете, что мало кто жаждет воспринять ваш рассказ серьёзно. В любом случае, у вас нет особого желания вербовать последователей. Очевидно, достаточно и того, что жизнь теперь становится более ценной, что вы больше живёте в настоящем, становитесь менее эгоистичны, и у вас сильно ослабевает или полностью исчезает страх смерти. Таковы (как мы знаем от тех, кто вернулся с «порога смерти») возможные в большей или меньшей степени преимущества этих переживаний.
Учёные подтверждают, что у таких людей, как правило, действительно меняется жизнь. Переживание света, испытанное ими, в ретроспективе кажется — по крайней мере некоторым из них — таким ценным, что
Можно ли сказать, что эти предсмертные переживания — нечто вроде нашей собственной подлинно западной и современной версии переживаний тибетских посвящённых? Можно ли сравнить описанный ими яркий, но приятный свет с тибетским Чистым Светом Пустоты, который, повторю, освещает каждого мужчину и каждую женщину, покидающих этот мир? И, что ещё более важно, можно ли считать, что эти предсмертные переживания — по крайней мере, самые завершённые, наилучшие из них — это незаслуженный и неожиданный образец той совершенной самореализации, которую описывают мудрецы? Как утешительно, как трогательно было бы узнать, что какой бы недуховной и недостойной ни была ваша жизнь, по её окончании у вас будет хороший шанс получить подлинный мистический опыт! Как будто сострадательный Отец или заботливая Вселенная даёт нам эту заключительную милость и утешительный приз, этот вкус радости, скрытый у самых истоков всего.
И всё же в конце концов не так уж удивительно было бы обнаружить, что (как заметил Плутарх) «в момент смерти душа переживает то же самое, что испытывают посвящённые в великие таинства». Ибо именно тогда (если этого не произошло раньше) ваши привязанности отсекаются волей-неволей; вы видите, что ваши оставшиеся амбиции недостижимы; вас больше не волнует, что думают другие, и вас толкает по направлению к той степени свободы — если не в свободу — от традиционных ценностей и социальной обусловленности, которая является предварительным условием всех настоящих духовных прозрений. Именно тогда Очевидное — которое всё время казалось неочевидным — наконец должно снизойти. Умирание — это непременно момент истины. Поэтому искусство жить — в том, чтобы предвосхитить этот момент, умереть прежде, чем наступит смерть, перестать отсрочивать свою смерть. Поэтому лекарство от смерти — гомеопатическое.
Короче, хотя исторически Тибетскую книгу мёртвых можно было бы свести к missa solemnis, заупокойной мессе, она на самом деле путеводитель по жизни, в котором речь идёт о «повороте кругом на кресле сознания» прямо сейчас. И, аналогичным образом, хотя популярный интерес к предсмертным переживаниям возникает из озабоченности вопросами о жизни после смерти, эти переживания, по-видимому, приобрели бы большую ценность в отношении жизни до смерти, в отношении самого этого момента, в отношении того, что такое, в любом случае, реальность, сейчас и всегда.
Насколько же значимы для нашего исследования эти захватывающие истории — древние и современные — о пограничной полосе между жизнью и смертью? Намного ли, в конце концов, их статус как свидетельств выше по сравнению со статусом некоторых снов, которые могут быть даже более живыми, убедительными и содержательными, чем обычная жизнь в состоянии бодрствования? Что предсмертные переживания в действительности доказывают? И учёные, которые без особых колебаний отмахиваются от них как от «галлюцинаций, вызванных выбросом эндорфинов организмом в критическом состоянии», или как от «околопсиходелических побочных эффектов некоторых широко применяемых медикаментов» или чего-нибудь в этом роде, — наверняка ли эти учёные не правы?
Со своей стороны, большее, в чём я могу быть уверен, — это, во-первых, в том, что умирающие, как правило, сталкиваются — помимо других явлений — с особого рода ярким светом, который ощущается как очень милосердный и (по крайней мере вначале) исходящий полностью «извне», и, во-вторых, в том, что было бы странно, если бы это чудесное свечение не имело никакой особенной связи с чудесным (и при этом совершенно обыкновенным) Внутренним Светом Осознания, о котором говорят Видящие и Мудрецы. Из этого не следует, что описанное выше — две версии одной и той же реальности, и тем более не следует, что они идентичные. Из этого также не следует, что свет, который видят при предсмертных переживаниях, существует в «объективной реальности» (в том смысле, как объективен солнечный свет), а не только в «психологической реальности» (в том смысле, что это нормальное, а не патологическое переживание). Открытие о том, что многие люди, находясь на грани смерти, — даже большинство — испытывают этот, вначале внешний, свет, несомненно говорит нечто важное о человеческом уме, но не говорит ничего определённого о внутренней Природе человека или о Вселенной в целом. (Если бы это было не так и подобные широко распространённые сильные переживания были бы объективно действенными, мы бы очутились в ужасном мире, населённом множеством богов, титанов и демонов, — не говоря уже о мифологически-психологических сущностях, начиная с ман [4] и кончая архетипами Юнга, — энергию которых чувствовало большое количество людей и/или которых — по утверждению этих людей — они реально воспринимали.)
4
Маны — у древних римлян души умерших, почитавшиеся божествами. — Прим. перев.
В данном исследовании я не могу позволить себе самообман и подмену действительного желаемым, если этого можно избежать. Не что иное, как моё истинное Я — ибо только оно решит вопрос, смертен я или бессмертен — поставлено на карту; и оно заслуживает — оно требует — скрупулёзного научного рассмотрения [5] . Ведь основание, на которое опирается наука, — это сомнение, основополагающая неуверенность, которая открывает нам глаза на факты. Настоящая наука не строится на ярких снах, или воображении, или интуиции, или чувстве, или рассказах, или рассуждениях, или гипотезах. (Хотя всё вышеперечисленное занимает в науке определённое место и вносит в неё свой вклад, всё это в разной степени — предвзятые мнения, упрямые и догматичные.) Она также не основывается на вере, или непроверенных утверждениях других, или их обоснованных мнениях, или их честных описаниях того, что они однажды испытали в особых условиях. Критерии научного факта следующие: он должен поддаваться проверке сейчас, кем угодно, по желанию и многократно — при условии применения соответствующих приборов и лабораторного оборудования; и он должен восприниматься органами чувств — чтобы, в конечном счёте, можно было посмотреть и увидеть. Научный факт зависит от скромного и терпеливого снятия показаний измерительных реек, термометров, хронометров, весов, лакмусовых бумажек и т. п. Взлёт средневековой науки начался только тогда, когда люди осмелились подвергнуть сомнению освящённые временем стереотипы мышления и искусную аргументацию о том, как всё должно происходить, осмелились начать с начала и проследить, как всё в действительности происходит, посмотреть, какие экспонаты открыто представлены на этой выставке, и поэкспериментировать с ними. Знание об объекте не может быть глубже, чем сенсорное основание, на которое оно опирается.
5
Д. Т. Судзуки, который принёс дзэн на Запад, согласился бы. Он описал сатори — т. е. реализацию своего истинного Я — как безличное, прозаичное, непривлекательное, как переживание, «на удивление лишённое человеческих эмоций». Далее он говорит: «В нём, напротив, есть нечто, что можно назвать сухим научным доказательством или фактом» (Essays in Zen Buddhism, 2nd series, London, Rider, 1950, pp. 35, 36, 52).
И абсолютно то же самое верно в отношении знания о субъекте, об этом Первом Лице. Изменение направления научного поиска на 180°, от наблюдаемого к наблюдателю, не уменьшает необходимости постоянно возвращаться от того, что мы постигаем, к тому, что мы воспринимаем. (Это немалое достижение. «Будды и чувствующие существа совершенно ничем не отличаются», — говорит дзэнский мастер Хуанбо. Как осознать это? «Просто в один миг отбросьте концептуальное мышление, и вы достигнете всего».) Скорее, это увеличивает необходимость наблюдать, наблюдать и ещё раз наблюдать.
Конечно, маловероятно, что мне удастся полностью соответствовать идеалу «смирения перед фактами» на протяжении всего этого исследования — наверняка не более, чем учёным, исследующим объект или третье лицо, удаётся преуспеть в своей области. Но я намерен сделать всё от меня зависящее, непрерывно возвращаясь к моим чувствам и уходя от любой бесчувственности.
И если в конце концов — уже создаётся впечатление, что такое вполне вероятно, — окажется, что в общем и целом рассказы о предсмертных переживаниях других людей, восточных и западных, не противоречат нашим переживаниям и находят подтверждение в наших собственных экспериментах, данные которых получены из первых рук и воспринимаемы органами чувств по эту сторону смерти, — что ж, тем лучше. Пока достаточно отметить, что любые сведения, которые предсмертные переживания могут предоставить касательно нашей природы и судьбы, вторичны по отношению к результатам экспериментов, которые вы и я сейчас будем проводить. Экспериментов, которые — поскольку они воспринимаемы чувствами и могут быть повторены — способны увести нас от многословных споров о смерти и привести к согласию, увести от пугающих сомнений по поводу смерти и привести к спокойной уверенности сейчас.
Я — то, чем я кажусь
Дзэнский мастер Дуншань: Я показываю истину живым существам.
Монах: И кто они после этого?
Дуншань: Больше не живые существа.
И вот я возвращаюсь к тому, что для меня является настоящим вопросом, по отношению к которому все другие вопросы второстепенны: что я сейчас?
Чем бы ещё я ни был, я несомненно проявлен как что-то. Я воплощён, я произвожу впечатление на других и (через них) на себя. Что такое это «что-то», наблюдаемое просто и беспристрастно, без предубеждений, как будто в первый раз?