Шрифт:
Джон Кроули
Большой, маленький
КНИГА ПЕРВАЯ ЭДЖВУД
"Люди есть люди, но Человек - это женщина". Честертон.
Июньским днем 19... года молодой человек неспешным шагом шел из северо-западной части большого города по направлению к небольшому местечку под названием Эджвуд, о котором он кое-что слышал, но в котором ему не пришлось побывать. Юношу звали Смоки Барнейбел, и он шел в Эджвуд, чтобы жениться; то, что он шел пешком, а не ехал, было одним из условий его прибытия в Эджвуд.
Хотя он вышел из своей городской квартиры ранним утром, солнце стояло высоко, когда он перешел по высокому мосту по узенькой пешеходной дорожке и оказался в упомянутом местечке на северном берегу реки. Целыми днями он вел переговоры и заключал сделки в этих местечках с индейскими названиями; транспортный поток был таким плотным, что он не мог даже двигаться по прямой,- приходилось лавировать, выбирая маршрут. Переходя из одного местечка в другое, он сворачивал в небольшие улочки, заходил на склады и в универсальные магазины. Прохожих было немного, встречались в основном местные жители, несколько подростков проехали на велосипедах; молодой человек не переставал удивляться, как они могут жить в этих местах, которые казались ему мрачными окраинами, хотя дети выглядели довольно жизнерадостными. Четкие прямоугольники торговых авеню и жилых кварталов постепенно теряли порядок; домов становилось меньше, а улицы разбегались в разные стороны, как тропинки в густом лесу; стали появляться пустыри, заросшие сорняками; тут и там из-под земли тянулись запыленные, низенькие деревца, попадались замусоренные лужайки - было похоже на то, что здесь находился какой-то промышленный парк. Смоки остановился у скамейки, где люди могли сесть на автобус в ту или другую сторону. Присев на край широкой скамьи, он сбросил с плеча небольшую дорожную сумку, достал сэндвич, сделанный им собственноручно - и это тоже было условием - и развернул ярко окрашенную карту дорог. Он был не совсем уверен, можно ли ему воспользоваться картой, не нарушив условий, но так как полученные указания с объяснением дороги в Эджвуд были не очень точными, он, немного поколебавшись, заглянул в карту. Итак, голубая линия, очевидно, обозначала старую, засыпанную щебенкой дорогу, вдоль которой стояли заброшенные кирпичные заводики. Он шел как раз по этой дороге. Смоки свернул карту, так как указанная дорога шла параллельно автобусной остановке, где он сейчас находился. Он не очень хорошо разбирался в картах, но ему показалось, что щебеночная дорога уведет его далеко влево от того места, куда он направлялся. Местечко Эджвуд не было обозначено на карте, но оно находилось где-то здесь, среди пяти небольших городков, отмеченных на карте незначительными точками. Двойная жирная красная линия обозначала начало и конец дороги. Четкая голубая линия на карте показывала наиболее удобный путь к тому или иному городку или населенному пункту. Была и почти незаметная тоненькая голубая линия. Сначала юноше показалось, что она никуда не ведет - будто картограф забыл довести ее до конца, но линия, выбравшись
ДОЛГИЙ ГЛОТОК ВОДЫ В пути она не очень занимала его мысли, хотя за последние два года, что он любил ее, он часто думал о ней; мыслями он часто возвращался в ту комнату, где встретил ее в первый раз, и вспоминал то чувство трепета, которое охватило его тогда; сейчас это чувство переросло в ощущение благодарности и счастья; тогда он заглянул в комнату в поисках Джорджа Мауса и нашел его в обществе двух его кузин: это была она и ее застенчивая сестра. Это был арендованный Маусом дом в конце городского квартала. Наша встреча произошла в библиотеке на третьем этаже. Окна комнаты были закрыты картоном, на полу расстелены светлые дорожки. Это была та самая комната. Она была высокой. Ее рост был почти шесть футов, она была на несколько дюймов выше, чем Смоки; ее сестра, которой едва исполнилось четырнадцать лет, была с него ростом. Их вечерние платья были короткими и блестящими - красное у нее и белое у сестры; их длинные чулки тоже сверкали и поблескивали. Необычным был в них не только их высокий рост, но и их застенчивость, особенно у младшей сестры, которая улыбнулась, но не пожала протянутой руки Смоки, а только спряталась за спину сестры. Изящные великанши. Старшая бросила быстрый взгляд на Джорджа, когда он, сделав изящный поклон, вежливо представился. Она вежливо улыбнулась в ответ. Ее вьющиеся волосы отливали золотом. Джордж сказал, что ее звали Дэйли Алис. Он взял ее руку. "Длинный глоток воды" - сказал он тогда, а она начала смеяться. Ее сестра тоже засмеялась, а Джордж Маус, слегка присев, хлопал себя по коленям. Смоки, не понимая, почему они так смеются, стоял с протянутой рукой и идиотской улыбкой, переводя взгляд с одного на другого. Это был самый счастливый момент его жизни.
НЕИЗВЕСТНОСТЬ До того момента, когда он встретил Дэйли Алис Дринквотер в библиотеке городского дома Мауса, его жизнь была не особенно счастливой; но случилось так, что жизнь предоставила ему возможность ухаживания. Он был единственным ребенком, рожденным во втором браке своего отца, когда тому было уже около шестидесяти лет. Когда его мать осознала, что наследство Барнейбла испарилось, благодаря неумелому ведению хозяйства, и что ей не стоило выходить за него замуж и тем более рожать ребенка, она, в присутствии гнева, оставила его. Для Смоки это было очень плохо - из всех своих родственников он меньше всего знал свою мать; по сути дела она была всего лишь родственницей, чье лицо он едва мог вспомнить, когда стал постарше, хотя он был не таким уж маленьким, когда она бросила их. Смоки в основном унаследовал внешность Барнейблов - от матери ему досталось совсем немногое. Те, кто знали его, говорили, что у него такой же нежный румянец, как и у матери. Семья была большая. От первой жены у отца было пятеро сыновей и дочерей. Все они жили в каких-то малоизвестных пригородах, названия которых начинались с "ай". Смоки и его друзья не смогли бы отличить их друг от друга. Временами Смоки смущался, разглядывая свою внешность. Среди знакомых считалось, что у отца много денег и никто толком не знал, как он использует их, поэтому его всегда принимали во многих домах. Когда жена бросила его, он решил продать дом, в котором родился Смоки, и со своим маленьким сыном, как бездомная собака, переезжал от одного приятеля к другому и семь дорожных сундуков всегда стояли наготове в его библиотеке. Барнейбл был образованным человеком, хотя его знания были такими слабыми и ограниченными, что как собеседник он не представлял никакого интереса. Его старшие сыновья и дочери относились к сундукам с книгами как к большому неудобству,- для них это было равнозначно тому, чтобы стирать чужие носки вместе со своими собственными. Уход жены не сделал Барнейбла менее жизнерадостным, однако в нем появилась некоторая замкнутость; его старшим детям казалось, что сначала он как бы слился с их собственными семьями, а потом внезапно исчез из их жизни и его существование таило в себе все больше неизвестности. Только Смоки он мог передать этот дар, которым он владел - свои знания. Смоки не имел возможности регулярно посещать школу, так как они часто переезжали, а к тому времени, когда они обосновались в одном из городков, Смоки был уже слишком взрослым, чтобы ходить в школу. К шестнадцати годам Смоки знал классическую и средневековую латынь, греческий язык, основы математики, умел играть на скрипке. Он прочитал несколько книг в кожаных переплетах из библиотеки своего отца, мог более-менее правильно прочитать наизусть сотню-другую строк из Виргилия, писал каллиграфическим почерком. Его отец умер сморщенным, ссохшимся старичком, казалось, что все свои жизненные силы он передал сыну. Смоки продолжал скитания еще несколько лет. Ему было очень трудно получить работу, так как у него не было диплома. Наконец, ему удалось устроиться на какие-то курсы в захолустном районе, он научился печатать на машинке и получил работу клерка. Он долго жил в трех разных пригородах и в каждом его родственники называли его разными именами - его собственным именем, именем его отца и Смоки, и это последнее имя очень подходило ему, так как он жил то в одном, то в другом месте, испаряясь незаметно, как дым. Смоки никогда не знал, что его отец был бережлив, но когда ему исполнился двадцать один год, он получил неожиданный сюрприз - небольшую сумму денег. Смоки сел в автобус в сторону Города и как только за окнами промелькнул последний дом пригорода, он забыл все те места, где жили его родственники, а заодно и самих родственников. Спустя много лет он с трудом вспоминал их лица. Очутившись в Городе, он с удовольствием окунулся в городскую жизнь и растворился в ней подобно каплям дождя, падающим в море и исчезающим в набегающих волнах.
ИМЯ И НОМЕР У него была комната в доме, который принадлежал когда-то приходскому священнику очень старой церкви. Эта церковь, правда, заброшенная и варварски разрушенная, стояла и теперь позади дома. Из своего окна он мог видеть и бывший церковный двор. Утром его будил шум машин - он так и не смог научиться засыпать под звуки уличного движения, так же как и под перестук колес утренних электричек - и он шел на работу. Он работал в просторной светлой комнате, где малейшие звуки уходили в потолок и возвращались эхом, гулко отскакивая от стен. Если кто-нибудь кашлял, то казалось, что кашляет потолок и извиняется с закрытым ртом. Весь день Смоки водил по строчкам увеличительным стеклом, разбирая мелкий шрифт, рассматривая каждое имя, служебный адрес и номер телефона, делая красным карандашом пометки на просмотренных карточках и складывая их стопками одна на другую. Этих карточек ежедневно набирались целые кипы... Поначалу имена ничего не значили для него, впрочем также, как и телефонные номера. Единственное различие в именах было случайное, но неизбежное распределение их в алфавитном порядке. Если какойнибудь идиот все же допускал ошибку, она так и вводилась в компьютер, а Смоки платили за то, что он находил и исправлял ошибку. То что компьютер мог допускать ошибки не так поражало Смоки, как странная глупость машины: например, она не могла отличить, когда сокращенное слово означает "улица", а когда "святой", поэтому иногда адрес выглядел так: Седьмой Святой гриль-бар или Церковь Всех Улиц. Так проходили недели и Смоки, чтобы чем-то заполнить вечера, прогуливался по Городу /не зная о том, что люди обычно сидят дома с наступлением темноты/, он начал знакомиться с улицами и переулками, с окрестностями, с барами и автобусными остановками. Постепенно названия, которые мелькали перед ним сквозь увеличительное стекло, начали обретать реальность; люди, которые перекрикивались через улицу из тесно стоящих многоквартирок, стояли на автобусных остановках и спорили с кондукторами и молоденькими продавщицами все эти люди проходили перед ним на страницах регистрационной книги; да и сама книга напоминала ему теперь эпической поэмой городской жизни с ее трагедией и фарсом, она была так же переменчива и полна драматических событий. Он узнавал вдов с древними датскими именами, которые, как он знал жили на больших улицах в домах с высокими окнами. Их мужья были управляющими недвижимостью; их сыновей обычно звали Стил или Эрик и жили они в Богемских пригородах. Он читал об очень большой семье, в которой все носили древнегреческие имена. Семья занимала несколько зданий в зловонном квартале - он однажды проходил там. Он знал людей, чьи жены и дочери-подростки имели отдельные телефоны и болтали со своими любовниками, пока их мужья и отцы вели многочисленные переговоры с различными финансовыми фирмами. У него вызывали подозрение люди, которые использовали только свои инициалы или неполное имя, потому что это, как правило, были или кол еры или адвокаты, которые открывали конторы для ведения дел в том же доме, где они жили, иногда это могли быть полицейские или работники пожарной охраны, которые занимались продажей подержанной мебели. Он узнал, что почти каждый житель по имени Синглтон или Синглтери обычно селился в довольно мрачной северной части города, где мужчины обычно носили имена последних президентов, а женщины любили к своим именам добавлять гордое "миссис" - он представлял их всех - больших, темнокожих, румяных в небольших комнатках с многочисленными детишками. Имена и номера, написанные мелкими буквами, казалось, рассказывают ему свои истории. Смоки слушал, смотрел в свою карточку и поворачивался, чтобы отложить ее в растущую стопку. Клерк, сидящий рядом с ним и просматривающий карточки, тяжело вздохнул. Потолок кашлянул, потом громко засмеялся. Все, сидящие в комнате, подняли головы. Молодой человек, которого только что приняли на работу, рассмеялся. - Я только что нашел в списках Мост Беспокойной Удочки и Ружейный клуб. Он никак не мог успокоиться и Смоки удивлялся, что даже молчание остальных корректоров не смущало его. - Вы не находите это смешным?
– обратился молодой человек к Смоки.- Наверняка, на этом мосту будет довольно шумно. Неожиданно для себя Смоки тоже рассмеялся и его смех тоже взлетел под потолок. Молодого человека звали Джордж Маус; он носил широкие брюки, которые поддерживались широкими подтяжками; когда рабочий день заканчивался он надевал огромных размеров шерстяной плащ с воротником, который плотно закрывал его длинную черную шею и Джорджу приходилось время от времени отбрасывать его в сторону и вытягивать шею - это делало его похожим на девушку. Из-под полей его шляпы весело блестели темные глаза. Не прошло и недели, как его взяли на работу в помощь корректорам, а он и Смоки уже стали неразлучными друзьями. Со своим другом Джорджем Смоки научился всему понемногу: он начал понемногу дебоширить, выпивать, он даже попробовал наркотики; как и Джордж, он научился менять наряды, вести пустую болтовню, ходить по девочкам. Через некоторое время имя Смоки окуталось ореолом таинственности, он стал чем-то наподобие человеканеведимки в своих кругах. В семье Маусов его принимали хорошо; Смоки был благодарен Джорджу не только за новые привычки и жаргон, который он у него перенял, но и за его семью. Смоки мог часами сидеть незаметно в уголке и в то же самое время находиться в самом центре семейной жизни - с ее спорами, шутками, вечеринками, шарканьем домашних тапочек, угрозами самоубийства и шумными примирениями; неожиданно его замечали и дядя Рэй или Франц или Мом пристально смотрели на него и говорили: "Смоки здесь!" - У тебя нет родственников в деревне?
– как-то спросил Смоки Джорджа, когда они пережидали метель в маленьком уютном кафе-баре, расположенном в любимом старом отеле города. Оказалось, что родственники действительно существуют.
С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА Они очень набожны,- говорил Джордж, подмигивая, когда уводил его от хихикающих девушек, чтобы представить своим родителям Мистеру и миссис Дринквотер. - Я не практикующий доктор,- говорил Дринквотер морщинистый, с волосами, похожими на шерсть, неулыбчивый, он был похож на маленького зверька. Его жена была высокой женщиной, на плечи ее была наброшена обрамленная бахромой шелковая шаль; кисти бахромы вздрагивали, когда она пожимала Смоки руку и просила называть ее Софи; в свою очередь, Софи не была так высока, как ее дочери. - Все Дэйли были высокими,- говорила она, поднимая глаза вверх, как будто все они были где-то над ней. Она дала свое имя двум старшим дочерям - Алис Дэйл и Софи Дэйл Дринквотер; но мать была единственной, кто называл их так. В детстве другие дети называли ее Дэйли Алис и это имя так приклеилось к ней, что когда она выросла, ее так и называли Дэйли Алис, а ее сестру просто Софи. Однако, кто бы ни посмотрел на них, каждый мог наверняка сказать, что они были из семьи Дэйли и все оглядывались им вслед. Набожность не мешала девушкам выкурить трубку с Францем Маусом, когда они усаживались рядышком на диване, а Франц пристраивался на полу у их ног; она также не мешала им выпить чашечку горячего пунша, приготовленного Мом, или посмеяться над очередной глупостью Франца. Смоки смотрел на девушек. Хотя Джордж Маус и приучил его к городской жизни и научил не робеть перед женщинами, жизненную привычку было не так-то легко преодолеть, и он продолжал молча смотреть После затянувшейся паузы, во время которой он чувствовал себя как бы парализованным от неожиданности, Смоки наконец решился и заставил себя ступить на ковер и подойти к ним. Джордж всегда говорил ему: "Ради бога, не будь размазней". Стараясь изо всех сил не быть размазней, он сел на пол рядом с ними с застывшей на лице улыбкой, которая придавала ему слегка придурковатый вид. У него была привычка крутить стакан в руках, чтобы кусочек льда растворился и быстрее охладил напиток. Он и сейчас не изменил своей привычке и кубик льда, касаясь стенок стакана, звенел, как колокольчик, привлекая всеобщее внимание. Молчание, наконец, было нарушено. - Вы часто приходите сюда?
– спросил он. - Нет,- равнодушно ответила она,- иногда, когда у отца есть дела. - Он ведь доктор. - Не совсем, по крайней мере, он больше не практикует. Он писатель. Она улыбалась, а Софи хихикала за ее спиной. Алис продолжила разговор с таким видом, как будто ее целью было проверить, сколько времени она сможет сохранять серьезное лицо. - Он пишет рассказы о животных для детей. - Да? - Он пишет раз в день. Он посмотрел в ее ясные улыбающиеся глаза цвета темного бутылочного стекла. Его начинали одолевать очень странные чувства. - Они, должно быть, не очень длинные,- проговорил он, делая вид, что принимает все за чистую монету. Он не понимал, что происходило. Конечно, он влюбился с первого
ЮНЫЙ САНТА КЛАУС Он спустился по единственной сохранившейся в доме узкой лестнице и остановился перед широким зеркалом в оправе, покрытой черными крапинками. Ну кто бы мог подумать? Из зеркала на него смотрело в общем-то знакомое лицо, но было такое впечатление, что он видит его впервые. Это было круглое открытое лицо, чем-то напоминающее лицо юного Санта Клауса, как мы привыкли видеть его на фотографиях: в меру серьезное, с темными усами, с круглым вздернутым носом и разбегающимися лучиками морщинками у глаз, хотя ему еще не было и двадцати трех лет. В глазах, да и во всем лице было что-то бессмысленное, нерешительное; ему казалось, что в его внешности чегото недостает и он никогда не сможет восполнить этот недостаток. Этого было достаточно, более того, это было удивительно. Он с улыбкой кивнул своему новому знакомому и, поворачиваясь, бросил на него быстрый взгляд через плечо. Когда он поднимался вверх по лестнице, на одном из поворотов ему неожиданно встретилась Дэйли Алис, которая спускалась ему навстречу. На его лице теперь уже не было глупой улыбочки, да и девушка больше не хихикала. Увидев друг друга, они замедлили шаг; проходя мимо, она слегка прижалась к нему и повернула голову. Смоки стоял на ступеньку выше, ее волосы коснулись его щеки, а губы оказались на расстоянии поцелуя. Его сердце отчаянно забилось от страха и переполнивших его чувств, вся кровь бросилась в голову и он поцеловал ее. Губы девушки шевельнулись в ответ, длинные руки обняли его за плечи и, зарывшись лицом в ее волосы, Смоки чувствовал себя так, будто в кладезь его мудрости прибавилась еще одна драгоценность. Наверху послышался шум и они отпрянули друг от друга. Это была Софи, которая стояла, широко раскрыв глаза и закусив губу. Заметив, что ее присутствие обнаружено, она пританцовывая, двинулась дальше. - Ты скоро уезжаешь,- сказал Смоки. - Да, сегодня вечером. - Когда ты вернешься? - Не знаю. Он снова обнял девушку и это второе объятие было спокойным и уверенным. - Я боялась,- сказала она. - Я знаю,- торжествующе ответил он. Господи, какая же она высокая. Как бы он обнимал ее, если бы не лестница?!
МОРСКОЙ ОСТРОВ Смоки был довольно сильным молодым человеком, к тому же его не очень хорошо знали в городе. Он всегда задумывался над тем, как женщины выбирают мужчин, какими критериями они пользуются может быть, это зависит от их каприза, а, может быть от вкуса женщины. Как бы то ни было, он всегда предполагал, что женщины действуют в соответствии с заранее принятым решением - неизбежным и вполне определенным. А ему оставалось ждать их, ждать, пока его заметят. Посмотрим, думал он, стоя тем вечером на ступеньках лестницы, посмотрим, как все повернется. Она так же возбуждена, как и я, она так же сомневается, она так же борется с желанием и ее сердце бьется так же, как и мое, когда я держу ее в руках. Я знал, чувствовал, что все было именно так. Он долго стоял на лестнице, подставляя легкому ветерку разгоряченное лицо. Ветер дул с океана и приносил с собой запах морского прилива, берега, прибрежных скал; он был одновременно кислым и соленым и горьковато-сладким. Я осознавал, что огромный город был, в конце концов, всего лишь маленьким островком в море. Морской остров. Но в то время, пока вы жили там, вы забывали об этом немаловажном факте. Это было удивительно, но это была правда. Он спустился со ступенек и пошел по улице, а ветер подхватывал звук его шагов по тротуару и уносил прочь.
ПЕРЕПИСКА Джордж сказал, что у них нет телефона и назвал ее адрес, который был очень прост: "Эджвуд" - это и все. Так как у него не было выбора, Смоки уселся, чтобы выразить свою любовь при помощи почты. Он делал это с тщательностью, которая редко встречается в мире. Его толстые конверты с письмами отправлялись в Эджвуд и он ждал ответа, а когда ожидание становилось невыносимым, он снова писал письмо и так их письма путешествовали, как полагается настоящим любовным посланиям. Она перевязывала их бледно-лиловой лентой и тщательно скрывала от постороннего взгляда - спустя много лет ее внуки нашли эти письма и прочитали историю невероятной страсти этих людей. - Я нашел парк,- писал он,- на колонне у самого входа есть мемориальная дощечка, на ней написано, что это памятник Маусу Дринквотеру и стоит год 1900. Там есть маленький павильон Времен года и статуи, а дорожки настолько заросли травой, что по ним невозможно идти. Парк, конечно, маленький, но здесь, как нигде, мне все напоминает тебя. - Я нашла стопку старых газет,- говорилось в ее письме, которое встретилось с письмом Смоки в дороге /два почтальона помахали рукой друг другу из голубых почтовых кэбов, встретившись туманным утром на шоссе/. - В газете было несколько смешных строчек о мальчике, который мечтает,- писала она.- Все его мечты смешны. Его страна Грез замечательна: дворцы и слуги всегда отступают и исчезают или наоборот становятся огромными, а когда ты подходишь ближе, чтобы лучше разглядеть все это, все происходит, как в настоящих снах - огромная женщина, напоминающая облако, говорит, что она спасла их ради человека по имени Стоун, который был архитектором Города. Этот мальчик-мечтатель всегда выглядит заспанным и удивленным одновременно, и он напоминает мне тебя. Начавшись довольно робко, их письма постепенно становились настолько личными, что когда они, наконец, встретились в баре старого отеля, за окнами которого падал снег, они оба удивлялись, не произошла ли какая-то ошибка - может быть, их письма попадали не по адресу, и их получал какой-нибудь рассеянный и нервный незнакомец. Через некоторое время это ощущение исчезло без следа. Снег перешел в метель, в кафе стало холодно, а они все говорили, перебивая друг друга, и настроение их поднималось. - Вам не пришлось скучать здесь в одиночестве все время? спросил Смоки, когда они немного привыкли друг к другу. - Скучать?
– казалось, она была удивлена. Было похоже, что эта мысль никогда не приходила ей в голову.- Нет, и к тому же мы не одиноки. - Ну... я не имел в виду... А что они за люди? - Какие люди? - Люди, с которыми вы не чувствуете себя одинокими. - Ах, эти? Ну, обычно это фермеры. Сначала они были эмигранты из Шотландии - Макдональд, Макгрегор, Браун. Но теперь здесь не так много фермерских хозяйств, хотя, конечно, они есть. Многие из этих людей стали в своем роде нашими родственниками. Вы понимаете это? Он толком не понял. Временами их разговор прерывался молчанием, потом они начинали говорить одновременно и снова замолкали. - Это большой дом?
– спросил Смоки. - Огромный,- улыбнулась она. Ее карие глаза казались бархатными.- Вам понравится наш дом,- продолжала девушка,- он всем нравится, даже Джорджу, хотя он и утверждает обратное. - Но почему? - Он всегда теряется там. Смоки улыбнулся при мысли о том, что Джордж - следопыт, лучше всех ориентирующийся в пользующихся дурной славой ночных городских кварталах, опозорился в самом обыкновенном доме. - Могу я сказать тебе кое-что?
– спросила она. - Конечно,- его сердце неожиданно беспричинно сильно забилось. - Я знала тебя, когда мы встретились. - Что ты имеешь в виду? - Я хочу сказать, что я узнала тебя.- Она наклонила голову и золотые завитки волос закрыли ее лицо, потом девушка бросила быстрый взгляд на Смоки и украдкой оглядела полупустой бар, как будто проверяя, не может ли кто-нибудь подслушать ее. - Мне говорили о тебе. - Наверное, Джордж,- предположил я. - Нет, нет. Это было давным-давно, когда я была еще ребенком. - Обо мне?
– я был чрезвычайно удивлен и заинтригован. - Ну, не именно о тебе. Вернее о тебе, но я не знала этого, пока не встретила тебя.- Опершись локтями о стол, покрытый скатертью в крупную клетку, сложив руки и подавшись вперед, она снова заговорила.- Мне было девять или десять лет. Я помню, что шел дождь, который не прекращался несколько дней. Потом, однажды утром я отправилась прогулять Спака в парке. - Кого? - Спаком звали нашу собаку, ну, а парк - ты знаешь, что это такое. Дул ветер и было похоже, что дождь прекратится. Мы промокли до нитки. Я посмотрела на запад и увидела радугу. И я вспомнила, как моя мама говорила: "Если утром увидишь радугу на западе - жди улучшения погоды". Он ясно представил себе девочку в желтом плаще и высоких резиновых ботиках, ее волосы - еще красивее и кудрявее, чем они были сейчас; он молча удивлялся про себя, откуда она тогда знала, с какой стороны находится запад. Для него самого это и сейчас была проблема, которую он не мог разрешить. - Это была настоящая радуга и такая яркая, и казалось, что она упирается прямо в землю совсем рядом со мной; ты знаешь, я видела, что трава сверкает и переливается всеми цветами радуги. Небо сразу стало высоким, знаешь, таким как оно становится после затяжных дождей, когда наконец проясняется и казалось, что до всего можно дотронуться рукой: радуга была совсем рядом и больше всего мне захотелось подбежать и взобраться на нее и посмотреть сверху вниз, и тоже переливаться всеми цветами радуги. Смоки рассмеялся. - Это трудно было сделать. Она тоже засмеялась, слегка опуская голову и прикрывая рот рукой жестом, который показался мне до боли знакомым. - Конечно,- ответила она,- казалось, так будет вечно... - Ты имеешь в виду... - Каждый раз, когда тебе кажется, что ты уже рядом, то, к чему ты стремился, оказывается далеко от тебя и совсем в другом месте; а когда ты подходишь к тому месту, оказывается, что цель опять недоступна; ты бежишь, задыхаясь, но не становишься ближе. А знаешь, что нужно сделать? - Не рваться к цели, а уходить прочь,- сказал я и сам удивился тому, как уверенно прозвучал мой голос. - Конечно. Правда, это легче сказать, чем сделать, но... - Нет, я так не думаю.- Он перестал смеяться.- Но если ты сделаешь все правильно... - Подожди,- сказал Смоки,- это нереально. - Слушай дальше,- продолжала девушка.- Я шла за Спаком. Я дала ему полную волю, потому что он не был так озабочен, как я. Я сделала еще шаг, повернулась и... угадай, что. - Я не знаю. Ты оказалась внутри радуги? - Нет, не совсем так. Когда ты находишься снаружи, ты видишь цвета внутри, а когда попадаешь внутрь... - Знаю. Ты видишь цвета снаружи. - Да. Весь мир становится цветным, как если бы на него смотреть сквозь пламя свечи, нет, как если бы он был сделан из радуги. Нежный и легкий мир красок окружает тебя, насколько хватит глаз. Ты хочешь бежать и окунуться, и как следует рассмотреть его. Но ты не можешь сделать ни шагу, потому что каждый шаг может оказаться неверным и тебе остается только смотреть и смотреть. И ты думаешь: наконец я здесь. Она задумалась, а потом нежно повторила: - Здесь... - А причем здесь я?
– запинаясь проговорил я.- Ты сказала, что ктото сказал тебе... - Спак,- ответила она,- или кто-то такой... Она придвинулась ближе и он постарался придать своему лицу выражение заинтересованности. - Но ведь Спак - собака,- сказал он. - Да.- Ему показалось, что у нее пропало желание продолжать разговор. Она взяла свою ложку и принялась изучать все ее вогнутости и выпуклости, а потом медленно положила на стол и отодвинула в сторону.- Или кто-то такой...,- повторила она. Ну, впрочем это неважно. - Подожди,- сказал он. - Это продолжалось всего минуту, пока мы стояли там. Я подумала,- осторожно сказала девушка, не глядя на него,- я подумала, что Спак сказал...- Она посмотрела на Смоки.- В это трудно поверить, не правда ли? - Ну, да, конечно. В это трудно поверить. - Я и не думала, что это сбудется. Во всяком случае, не с тобой. - Почему не со мной. - Потому что,- сказала она, сжимая ладонями щеки. Ее лицо стало печальным и даже разочарованным.- Потому что Спак говорил именно о тебе.
ПРИТВОРСТВО Возможно, этот трудный вопрос вырвался у Смоки потому, что ему нечего было сказать в тот момент, а может быть, потому, что он весь не выходил у него из головы. - Да,- повторила она, не отнимая рук от пылающих щек и с какойто новой улыбкой, озарившей ее лицо, как утренняя радуга на западе. Снег валил все сильнее. В неясном свете городских фонарей снежинки залетали даже на подоконник, где они сидели. Упругие белые звездочки падали им за воротники - отопление в отеле не работало,- а они все говорили. Им не хотелось спать. - О чем ты говоришь?
– спросил он. Она засмеялась, сплетая пальцы рук. Он почувствовал какое-то непривычное головокружение, такого чувства он не испытывал со времени полового созревания. Это удивляло его, но это было именно так. Чувство так переполняло его, что он ощущал трепет от головы до кончиков пальцев. Ему даже казалось, что если бы он в тот момент мог взглянуть на себя, то увидел бы, что его пальцы светятся. Все было возможно. - Это притворство, не так ли?
– сказал он, а она с улыбкой оглянулась на него. Притворство. Когда он был еще ребенком, то вместе с другими мальчишками они находили разные предметы - горлышко бутылки темно-коричневого цвета, потускневшую ложку, заостренный камень, напоминающий наконечник древнего копья - тогда, в детстве, они убеждали друг друга, что все это было очень древним. Это было давно еще когда был жив Джордж Вашингтон. Даже раньше. Все это представляло собой большую ценность. Они убеждали в этом друг друга, потому что хотели в это верить и в то же время, они скрывали истину сами от себя; это тоже было похоже на притворство, только другого рода. - Посмотри,- сказала она,- это все должно было случиться и я знала об этом. - Но почему?
– спросил он с восторгом и сладкой мукой.- Почему ты так уверена? - Потому что это сказка, а сказки сбываются. - Но я не знаю об этом. - Люди в сказках всегда не знают, но все-таки это так. Однажды зимней ночью, когда он был еще мальчишкой и учился в пансионе со своим другом, который был ему почти как брат, он первым заметил вокруг луны какой-то круг. Он уставился на него, чувствуя как леденеет внутри. Круг был широким, в полнеба и в мальчике росла уверенность, что это было не что иное, как конец света. Он с содроганием ждал в ночном дворе, что ночь разразится апокалипсисом, осознавая в душе, что этого не может быть: ничто в мире не предвещало этого и не стоило так удивляться. Той ночью он мечтал о Небесах. Небеса были для него, как темный восхитительный парк, маленький и радостный; ему казалось, что по небу проезжает сквозь мрачную арку колесница и отправляется в вечность на радость всем верующим. Он очнулся от своего видения с облегчением и никогда больше не верил в свои молитвы, хотя продолжал читать их для своего брата без затаенной обиды. Он мог бы рассказать ей об этом, если бы она попросила, но она промолчала. - Волшебная сказка,- сказал он. - Я догадалась,- сонно проговорила она. Девушка взяла его руку и положила на свои плечи,- я догадалась, если хочешь знать. Он знал, что ему придется поверить, чтобы идти к ней; он знал, что если он поверит, ему придется идти, даже зная, что это притворство. Он обнял ее и провел рукой по ее длинному телу, а она с легким стоном прижалась к нему. Он прислушивался к себе, ожидая, что появится то старое желание, которого он давно не испытывал. Если она пошла на это, он не хотел отставать, ему захотелось всегда ощущать ее близость.