Маленький человек, что же дальше?
Шрифт:
Голос фрау Пиннеберг звучит теперь несколько по-другому.
— Я не видела господина Яхмана два месяца с лишним, — говорит Овечка.
— Овечка, — говорит фрау Пиннеберг. — Овечка, если знаешь, скажи мне, где он, Овечка? — она делает паузу. — Овечка, ну, пожалуйста, скажи мне, где он?
Овечка поворачивается и смотрит на свекровь.
— Не знаю. Правда не знаю, мама!
Обе женщины пристально глядят друг на друга.
— Ну ладно, — говорит фрау Пиннеберг. — Я хочу тебе верить. Я верю тебе, Овечка. Что, он и
— По-моему, даже один.
— А что он говорил обо мне? Скажи, он здорово меня крыл?
— Ничего не говорил, — отвечает Овечка. — Ни слова. Он вообще не говорил со мной о тебе.
— Так, — произносит свекровь. — Ни слова. — Она тупо глядит в одну точку. — В общем, у вас очаровательный ребенок. Он уже говорит?
— Что ты, мама? Это в полгода-то?
— Нет? В таком возрасте они еще не говорят? Я все позабыла, а может, никогда толком и не знала. Но позволь…— Следует долгая пауза. Пауза тянется все дольше, что-то страшное таится в ней: ярость, страх, угроза…
— Вот! — наконец произносит фрау Пиннеберг и указывает на чемоданы, лежащие на шкафу. — Это его чемоданы. Я их знаю. Это его чемоданы. Ах ты врушка, этакая беленькая голубоглазая врушка! Я-то тебе поверила! Где он? Когда он придет? Ты приберегаешь его для себя, и этот колпак Ганс согласен? Ах ты врушка!
— Мама…— вне себя от изумления говорит Овечка.
— Это мои чемоданы. Он мне задолжал сотни, тысячи, эти чемоданы принадлежат мне. И уж он вернется, если чемоданы будут у меня…
Она тащит к шкафу стул.
— Мама, — робко говорит Овечка и пытается удержать ее.
— Отпустишь ты меня или нет? Сию же секунду отпусти меня!! Это мои чемоданы!
Она встает на стул и дергает за ручку чемодана. Карниз шкафа держит его.
— Он оставил у нас свои чемоданы! — кричит Овечка.
Но свекровь не слушает. Она дергает. Карниз отламывается, чемодан сдвинулся с места. Чемодан довольно тяжелый, ей его не удержать, и он падает на пол, с грохотом ударяется о кроватку. Малыш поднимает рев.
— Оставь чемоданы! — кричит Овечка, сверкая на свекровь глазами, и бросается к ребенку. — Не то я вышвырну тебя за дверь…
— Это мои чемоданы! — кричит свекровь и дергает за другой. Овечка держит плачущего ребенка на руках и старается сохранить спокойствие — через полчаса надо кормить Малыша, ей нельзя волноваться.
— Оставь чемоданы, мама! — говорит она. — Они принадлежат не тебе, они должны остаться здесь. — И, напевая вполголоса:
Ай-яй-яй! Какой большойХочет спатеньки со мной!Нет, сейчас мы все исправим…— Оставь чемоданы, мама! — снова говорит она.
— То-то он обрадуется, когда вернется к вам вечером! Второй чемодан с грохотом падает на пол.
— А вот и он!
Она поворачивается к двери, которую кто-то открывает снаружи.
Но это не Яхман, это Пиннеберг.
— Что тут происходит? — тихо спрашивает он.
— Мама хочет забрать чемоданы господина Яхмана, — отвечает Овечка. — Она говорит, это ее чемоданы. Господин Яхман задолжал ей.
— Договорись обо всем с Яхманом, мама, чемоданы останутся здесь, — произносит Пиннеберг. И на этот раз Овечка восхищается своим мужем, так прекрасно он владеет собою.
— Ну, разумеется, — говорит фрау Пиннеберг. — Так я и знала, что ты во всем будешь подпевать жене. Пиннеберги всегда были колпаками. Постыдился бы, тюфяк ты, вот ты кто…
— Милый! — умоляюще кричит Овечка. Но ей нечего бояться за него.
— Погостила, мама, пора и честь знать, — говорит Пиннеберг. — Нет, чемоданы оставь в покое. Неужели ты думаешь, что сможешь снести их по лестнице, если я не захочу? Так, а теперь сделай еще один шажок. Ты не хочешь проститься с женой? Впрочем, это не обязательно.
— Я напущу на вас полицию!
— Осторожно, мама, тут порог.
Дверь с грохотом захлопывается, и Овечка слышит, как шум постепенно удаляется. Она напевает колыбельную. «Только бы молоко не пропало».
Она выпрастывает грудь, Малыш улыбается, вытягивает губы трубочкой.
Немного спустя — ребенок уже сосет — Ганнес возвращается.
— Так, она ушла. Интересно все-таки знать, пришлет она полицию или нет? Расскажи, что тут у вас произошло.
— Ты был великолепен, милый, — говорит Овечка. — Вот уж никогда бы не подумала. Ты так прекрасно владел собой. Он смущен, ибо его хвалят по заслугам.
— Ах, что об этом толковать. Расскажи лучше, что здесь произошло.
Она рассказывает.
— Очень может быть, что Яхмана разыскивают. Я почти уверен в этом. А раз так, значит, и у мамы рыльце в пушку, и в полицию она не заявит. Не то бы полиция уже давно была здесь.
Пиннеберги сидят и ждут. Ребенок накормлен, уложен в постельку и спит.
Пиннеберг водворяет чемоданы на шкаф, достает у хозяина столярного клею и приклеивает карниз. Овечка собирает на стол.
Полиция не является.
Двадцать девятое сентября — Пиннеберг стоит за прилавком в магазине Манделя. Сегодня двадцать девятое сентября, завтра тридцатое сентября, а тридцать первого сентября не бывает. Пиннеберг подсчитывает, и лицо у него при этом очень печальное, можно даже сказать, мрачное. Время от времени он достает из кармана бумажку, где записаны его дневные выручки, изучает ее и снова подсчитывает. Но подсчитывать особенно нечего. Результат незыблемо остается один и тот же: чтобы выполнить норму, за сегодня и завтра нужно наторговать на пятьсот двадцать три с половиной марки.