Шрифт:
Иосиф Сигалов
«Маленький цветок любви»
(повесть)
Хочу предостеречь читателей от попыток каких-либо ассоциаций. Писатель использует в своей работе две «стихии»: память и творческую фантазию. Мнемозина «поставляет» ему прообразы нужных героев. Но писатель не отражает зеркально этот мир. Он преображает его, пропуская через призму своих цветастых, причудливых, иллюзорных фантазий, подчиняя творческому замыслу. Поэтому всякие попытки проводить аналогии между героями повести и их прототипами – никчемны и бессмысленны.
Отчего
Мы любим порой перебирать эти бусины памяти, эти сладостные воспоминания. О чем? О какой-то давно забытой картине беззаботного детства, о токе первого прикосновения к руке любимой, об опьяняющем дурмане первого поцелуя, о первом своем стихотворении – триумфальном взлете над обыденностью и печальном падении после этого…
Как устроена наша душа? По какому прихотливому критерию она отбирает из быстрого течения жизни, из потока бытия лишь эти светлые мгновения, яркие картины, памятные знаки?..
И лишь одна только музыка всегда проникает к нам в душу свободно и неудержимо. Почему? Почему она оказывает такое сильное действие на нас, почему она так властна над душой нашей? Отчего, слушая иную мелодию, мы вдруг впадаем в странное летаргическое оцепенение, душа наша наполняется светлой печалью, неутешной грустью. Никакая другая стихия не обладает такой мощной непреодолимой силой, такой могучей властью над нами, как музыка – странная стихия, необъяснимое сочетание звуков, волнующих душу и находящих отзвуки в тайных уголках ее.
Но среди этих мелодий всегда найдется одна, которая бередит незаживающую рану в душе, пробуждает воспоминания о безвозвратно утерянном счастье, о потере самого дорогого и любимого…
Я медленно вышел из метро и остановился, осматриваясь. Был ранний, осенний вечер. Небо было белесое, словно вылинявшее. Только где-то на юго-западе, заслоняя закатное солнце, плыли неведомо куда диковинные облака. Проплывали мимо озабоченные прохожие – известно куда: сначала в универсам, а потом в свои бетонные, обжитые и мнимо уютные норы. Я медленно двинулся домой, прошел уже полпути, как что-то задрожало в кармане. Я достал телефон. Было что-то тревожное и пугающее в этой неожиданно раздавшейся трели моего мобильника. Я включил связь.
– Слушаю. Алло, кто это?
– Это я, Евгений. Мне нужно встретиться с вами. Срочно!
– Срочно?! Что-то с Леной? С ней что-то случилось?
– Я вам все расскажу, когда приеду. Это – не по телефону.
У меня оборвалось сердце. Мне захотелось прислониться к чему-то или сесть – я чувствовал, что сейчас упаду.
– Где нам встретиться? – голос мой звучал медленно и глухо. – Мне все равно где. Может у вас в Ясенево?
– Нет, не так. Давайте у вас, в Конькове. На улице.
– Ну, ладно, у меня… Вы знаете выход к универсаму «Виктория»?
– Ага, знаю.
– Я буду сидеть напротив выхода на парапете. Когда вы придете?
– Я сейчас в центре, Подъеду… ну, минут через сорок.
– Хорошо, я жду.
Я уселся на парапете в стороне от небольшой, шумно галдящей компании алкашей. Я уже не думал о том, почему позвонил он, а не Лена. Сердце сжалось вдруг сильно и больно – предчувствием страшной, непоправимой беды. «Только бы она была жива! Была бы жива! Пусть больная, пусть какая ни есть – но только живая!».
Я ждал очень долго. Я устал от этих мыслей, от этого ожидания. Казалось, время остановилось, застыло и никогда уже не сдвинется. Я буду сидеть здесь в этом страшном оцепенении целую вечность. Я совсем уже отчаялся, я даже хотел уйти, но не мог сдвинуться места. Я все смотрел и смотрел на стеклянную коробку подземки, как завороженный и увидел его, наконец. Он вышел из стеклянных дверей и осмотрелся. Большой, неуклюжий увалень. Увидев меня, он почему-то наклонил голову и быстро пошел ко мне. Подойдя близко, он стал рыться в большой пластиковой сумке. Достал оттуда небольшой пластиковый, белый пакет, но не дал его мне.
– Вот! Это мама велела вам передать! Перед смертью! Там письмо ее и смартфон. Вот…
– Когда она умерла? Как?
– А я вам не скажу! – вскрикнул он. – это не ваше дело, не ваше! Вас это не касается!
И вдруг он стал раскачиваться из стороны в сторону и закричал тонким петушиным голосом: «Я вас ненавижу! Ненавижу! Это все вы… если б не вы… она… она бы еще жила! Она бы несколько месяцев еще прожила. Это вы заманили ее летом в Ялту! Я знаю! Я догадался! Вы ее погубили, вы подорвали… Вы!… вы…» – он швырнул пакет мне под ноги. Потом повернулся и быстро пошел обратно, к метро, нелепо раскачиваясь.
Я наклонился, поднял пакет, и долго сидел так, боясь даже посмотреть на него. Наконец, сунул руку, нащупал и вытащил бумажный конверт. В нем лежал сложенный вчетверо лист бумаги – ее письмо! Я медленно развернул его, словно это был страшный приговор.
«Милый мой мальчик! Я пишу тебе это письмо на бумаге. Это мои мысли, мой почерк – я хочу, чтобы ты читал эти строки и вспоминал меня.
Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых. Я скоро умру, ( у меня лейкемия, а в общем, не важно!). Мое тело умрет, но я верю, что душа моя останется в тебе и с тобой! Она останется в этом письме, в твоей памяти, как сокровенное ( ты любишь это слово!) воспоминание. Она останется в той прекрасной музыке, которая соединила нас!
Я хочу, чтобы ты вспоминал все, что случилось с нами этим летом, когда мы любили друг друга. Любили так (я верю в это) как не любили никого другого. Сначала мне было страшно все: покинуть Женю, уехать к тебе в неведомую даль. Но я уже не могла сопротивляться своему чувству. Это было сильнее меня!
А потом, когда ты ласкал меня, шептал мне в ухо самые нежные слова – как я ликовала тогда! Ты – мой, ты только мой и никто не отнимет тебя у меня, не отнимет этих мгновений любви! И я вся выгибалась навстречу тебе и вбирала тебя и мы вместе неслись навстречу самому острому и прекрасному мигу торжества любви.