Маленький друг
Шрифт:
Несколько колокольчиков, подвешенных на крыльце миссис Фонтейн, тихо позвякивали на вечернем ветерке. В конце лужайки, где погиб ее брат, она отчетливо видела каждый лист на том дереве. Ветер гулял по этим листьям — черным, блестящим, почти живым.
Иногда во время своих ночных прогулок по дому Харриет явно ощущала присутствие брата. Странным образом оно ее успокаивало, его молчание было дружеским, доверительным. Она узнавала его шаги по скрипу ступеней, видела его руки в складках дрожащих на сквозняке портьер, от его незримого толчка перед ней внезапно распахивались двери. Иногда он шутил над ней — прятал ее шоколадки и книги, потом подбрасывал их в кровать или тихонько клал на сиденье ее стула. Харриет не обижалась — без него ей было бы совсем одиноко. Она представляла себе, что Робин живет в месте, где всегда только ночь, поэтому, когда наступает день и она уходит из его жизни,
«Вот я стою здесь на страже, — сказала себе Харриет и добавила для брата: — Не бойся, я не дам тебя в обиду». Она почувствовала, что и ему стало легче. Со дня его смерти прошло уже двенадцать лет, многое изменилось, но вид из окна гостиной остался прежним. Даже дерево все еще стояло.
Харриет стало тяжело держать ружье на весу. Она осторожно положила его на подоконник и отправилась на кухню в поисках конфет. В морозилке она нашла коробку с фруктовым льдом. Виноградный вкус, ее любимый. Вот повезло! Она взяла одну палочку, села на подоконник в гостиной и неспеша обсосала холодный, сладкий, замерзший сок. Вкусно! Можно было бы съесть всю коробку (кто ее остановит?), но она должна нести вахту, а есть мороженое и одновременно следить через оптический прицел за наступлением противника было бы крайне сложно.
Харриет провела стволом ружья по всему ночному небу, стараясь разглядеть звезды, — глупое занятие, она это знала, звезды были слишком далеко. На улице хлопнула дверца машины. Харриет быстро направила прицел в сторону звука. А, это приехала миссис Фонтейн, видимо вернулась из кружка хорового пения, и прошлепала по дорожке к двери. Два фонаря отбрасывали две шальные тени. Глупая старуха, она не знает, что на мушке у Харриет уже давно сидит одна из ее дурацких блестящих сережек. Свет на крыльце погас и через секунду загорелся на кухне, показав Харриет неряшливый силуэт миссис Фонтейн — покатые плечи, лошадиное лицо, — который мелькал за занавеской как кукла в театре теней.
— Ба-бах! — прошептала Харриет, нажимая на курок. Если бы ружье было заряжено, ей потребовалось бы всего лишь легкое движение пальца, такое небольшое усилие, чтобы отправить миссис Фонтейн к праотцам. Или в ад, где ей и место. Харриет представила себе, как старуха Фонтейн, переваливаясь, катит по аду тележку с продуктами, а из ее шиньона торчат два бараньих рога.
Где-то сбоку загорелось еще одно окно, и Харриет с радостью поняла, что домой вернулось семейство Годфри. Мистер и миссис Годфри были бездетной парой, обоим уже давно перевалило за сорок, оба были добродушными, розовощекими и улыбчивыми — приятно было увидеть их так близко от себя в этот одинокий вечер. Миссис Годфри накладывала какое-то желтое мороженое в две мисочки — себе и мужу. Мистер Годфри сидел за столом спиной к Харриет. Оптический прицел позволял Харриет рассмотреть их обстановку во всех деталях — вплоть до узора из виноградных листьев на миске мистера Годфри. У них было так уютно, желтый свет от низко подвешенной лампы заливал покрытый кружевной скатертью стол. Харриет крепче вжалась щекой в приклад. А у нее дома всегда темно, и стол на кухне покрыт старой клеенкой. Хорошо, что у нее хотя бы есть Робин. В такие вечера брат утешал ее так же истово, как она защищала его. Она чувствовала его дыхание у себя за спиной, тихое, ободряющее. Однако, несмотря на его незримое присутствие, скрипы и шорохи в доме все равно пугали ее.
Харриет в такие ночи начинала нервничать и делать глупости. Она курила сигареты матери, хотя терпеть не могла курить. Она не могла читать — буквы почему-то сливались у нее перед глазами, и даже любимые книги, вроде «Острова сокровищ», начинали казаться занудной, невыносимо скучной абракадаброй. Однажды вечером Харриет не выдержала вечного безмолвия дома и, размахнувшись изо всех сил, швырнула в каминную полку любимую фарфоровую безделушку матери — раскрашенного котенка. Фигурка разлетелась на тысячу мелких брызг, а Харриет сразу же овладела паника — она знала, как мать любила этого котенка, она хранила эту статуэтку с детства. В течение часа Харриет ползала по ковру, подбирая осколки и выковыривая их из щелей паркета, а потом завернула все в салфетку, положила в старую коробку из-под кукурузных хлопьев и спрятала на самом дне мусорного бака. Это случилось два года назад, но мать до сих пор не обнаружила пропажу статуэтки. Однако воспоминание об ужасе и каком-то гадливом чувстве, которое охватило Харриет после расправы над котенком, впоследствии останавливало ее от повторных проявлений вандализма, хотя бывали вечера, когда ей ужасно хотелось что-нибудь разбить или порезать.
На луну наползло рваное облако, и Харриет опять перевела прицел на кухонное окно соседей Годфри. Теперь уже и миссис Годфри сидела за столом и ела мороженое. Она что-то говорила мужу с довольно холодным, даже раздраженным выражением лица. Слов Харриет, конечно, не слышала, только увидела, как мистер Годфри внезапно поставил локти на стол. Потом он поднялся, слегка потянулся и вышел из кухни. Миссис Годфри еще посидела минутку, продолжая что-то говорить в темноту, а потом тоже встала и направилась за мужем. Щелк! — и картинка выключилась. Стало совсем скучно — у всех соседей свет был погашен.
Харриет взглянула на часы — ого, уже двенадцатый час, а у нее завтра воскресная школа в десять. Пора спать.
И нечего бояться — смотри, как ярко светят лампы на улице, — но в доме было слишком тихо, слишком пусто, и Харриет ощутила привычную пустоту и холод в желудке. Несмотря на то, что убийца пришел к ним домой среди бела дня, она всегда представляла свою встречу с ним именно ночью. В кошмарных снах сцена повторялась снова и снова во всех ужасающих подробностях: холодный ветер дует по коридорам, все окна и двери распахнуты, она бежит из комнаты в комнату, пытаясь закрыть их на засовы, задвижки, кричит, зовет на помощь, а ее мать сидит на диване и рассеянно намазывает лицо кремом. Она не смотрит на Харриет и даже не думает защитить ее, и вот уже рука в черной перчатке разбивает дверное стекло, просовывается внутрь и открывает щеколду. Каждый раз она видела эти черные руки, но всегда просыпалась раньше, чем в кадре сновидения появлялось страшное лицо убийцы.
Харриет опустилась на четвереньки и быстро собрала патроны. Аккуратно упаковав их в коробку, она стерла с винтовки отпечатки своих пальцев и положила ее на место, заперла шкафчик, спрятала ключи в красную кожаную шкатулку в кабинете отца, где они всегда хранились, и поднялась наверх.
В спальне она быстро разделась, стараясь производить как можно меньше шума. Алисон спала на животе, спрятав голову под подушку. Лунный свет за окном играл с листвой, отбрасывая пляшущие тени на одеяло. У изголовья были выстроены любимые игрушки Алисон — почти Ноев ковчег: лоскутный слон, плюшевая собачка с одним глазом, мохнатый черный ягненок, фиолетовый кенгуру и целый выводок медведей — их смешные, невинные очертания сторожили голову Алисон с таким серьезным видом, будто берегли ее сны, а может быть, и сами участвовали в них.
— Ну-с, девочки и мальчики, начнем! — сказал мистер Дайл. Своим холодным светло-серым левым глазом он глядел на Харриет и Хилли, в то время как правый был устремлен в окно церкви. Благодаря стараниям энтузиастов летнего лагеря Селби воскресный класс был наполовину пуст. — Я хочу, чтобы вы все хорошенько подумали о Моисее. Скажите мне: отчего Моисей так сильно желал привести сынов Израилевых к Земле обетованной?
Молчание. Мистер Дайл обвел оценивающим, профессиональным взглядом бизнесмена скучающие маленькие лица. Какая досада — пастор не знал, что ему делать с новым зеленым автобусом, купленным на деньги прихожан, и поэтому решил начать программу обращения детей из малообеспеченных семей в лоно церкви, а именно — доставлять их по воскресеньям в просторные залы Первой баптистской церкви на урок Слова Божьего. И поэтому большинство детей, сидевших перед мистером Дайлом, были грязными, оборванными, с немытыми шеями и сопливыми носами. Все они сидели, опустив глаза в пол, поскольку сказать им было абсолютно нечего. Только Кертис Ратклифф, который родился с синдромом Дауна и был на несколько лет старше остальных детей, открыв рот, с идиотически-радостным видом глядел прямо в глаза проповеднику.
— Или возьмем другой пример, — продолжал мистер Дайл. — Что вы скажете об Иоанне Крестителе? Почему он так хотел жить в пустыне, носить грубую одежду и питаться акридами?
Не было смысла даже пытаться достучаться до всех этих маленьких Ратклиффов, Скирли и Одумов, думал мистер Дайл. Все они родились от матерей, которые в первый раз зачали где-нибудь в подворотне в четырнадцать лет, до сих пор нюхали клей и с трудом считали до десяти. А папы этих маленьких подонков, татуированные развратники, разъезжали на купленных в кредит машинах, попивая за рулем пивко и даже не думая о том, что кредит необходимо погашать. Только на прошлой неделе ему пришлось отправить зятя, которого он взял на работу в свою компанию по продаже «шевроле», к одному из таких Одумов, чтобы отобрать его машину за неплатеж. Такие же визиты предстояло нанести еще нескольким подобного рода семейкам, которым было невдомек, что шесть месяцев просрочки за кредит — это уж слишком.