Малиновые облака
Шрифт:
Конечно, потеряться в своей деревне Алима не могла. Катя просто хотела знать: как они будут разговаривать, как понимать друг друга? Говорить о любви мимикой, жестом? Да это же кощунство!
— Я не пойду. Боюсь Алексея… — заупрямился Саша.
— Идите за мной! — сказала Катя строго.
Он послушался, пошел вслед за ней.
После долгих поисков они вышли на большую поляну и увидели, как по высокой траве шагали, обнявшись, Алима и Алексей. Вот они остановились, прижались друг к другу, поцеловались и прошли дальше, не заметив ни Катю, ни
Катя закрыла лицо. Все было ясно. Они даже не разговаривают. Да и зачем, в сущности, слова о любви?
Больно стукнуло сердце. Этакое, пожалуй, Катя еще никогда не переживала. «Растаяла, растаяла где-то моя любовь, — горестно думала она. — Не сберегла, даже не заметила, как потеряла…»
Катя зло, ядовито позавидовала подруге, впервые почувствовала, что ее сердце совсем пустое.
С мокрым лицом, не вытирая слез, Катя побежала в деревню, нашла дом Алимы, упала на постель.
А утром, не позавтракав, не предупредив никого, уехала домой.
Алима встала поздно, поискала Катю и крайне удивилась словам матери о внезапном отъезде подруга.
В этот день был субботник на стройке жилого дома для доярок. Строители торопились — с юга надвигалась грозовая туча, черная, тяжелая.
Алима и Алексей работали рядом. Алексей был очень весел, без устали разговаривал жестами с Алимой. Хорошо, что люди не понимают значения его «слов», только одной Алиме все ясно и понятно. Она снова угадывает слова о большой любви, сказанные впервые вчера вечером. Алексей показывает на скворечник:
— Алима, посмотри, как любуется скворчиха своим домом, своей семьей, как ждет своего хозяина, дружка? И я в саду поставлю дом. Придешь туда жить? Буду вставать рано-рано утром, буду ходить на работу. Будешь ли ты ждать меня, как эта скворчиха? Я очень тебя люблю. Будешь ли ты любить меня так же? На земле каждое живое существо разговаривает своим языком. Только у меня нет языка. Не будешь укорять меня за это? Не пожалеешь, что станешь моей женой?..
У девушки замирает сердце, по телу пробегает горячая волна. Она смотрит на небо, на приближающиеся грозовые облака и сладко думает, что в грозу Алексей опять возьмет ее на руки и понесет до самого дома.
Алима, сдерживая волнение, сверху подала Алексею доску, да так неловко, что Алексей вдруг потерял равновесие и полетел со стропил.
Ока закричала во весь голос, посмотрела вниз, увидела лежащее на песке тело. Алима кубарем покатилась по доскам вниз, подбежала к Алексею, обняла его и зарыдала.
Когда Алексей очнулся, он ощутил на лице горячие слезы девушки. Ему захотелось сказать, что ничего с ним не случилось. Он стал показывать руками, но вдруг, заикаясь, начал говорить протяжно:
— А-ли-ммаа…я…
— Скажи еще раз, — умоляла его Алима, вся просияв. — Сто, тысячу раз повтори!..
— Я-я те-бя люблю! — радостно тянул слова Алексей.
Он впервые услышал свой голос, вздрогнул от неожиданности, оглянулся вокруг.
Алима бросилась ему на шею, обняла, поцеловала при всех.
— Смотрите, он разговаривает! — кричала она сквозь слезы радости.
Все смотрели тихо, удивленно.
— От испуга снова заговорил, — сказал дед Придон. — В жизни всякое бывает…
И все согласились с дедом, что в жизни всякое бывает, и нечего удивляться тому, что вот сейчас случилось на виду у всех. Жизнь преподносит нам много неожиданных радостей.
ЗВЕЗДНОЕ ОЗЕРО
Перевод В. Муравьева
Рыба перестала клевать. Мы вытащили плоскодонку на берег. Мирон Семенович разжег костер, я сходил с котелком за водой, повесил котелок над огнем.
Теперь больше делать нечего, остается только ждать.
Мирон Семенович вынул из кармана кисет, трубку, неторопливо набил ее, потом выкатил палочкой из костра красный уголек, подхватил голой рукой, прикурил.
Я лежу на спине. Хорошо. Комары и мошки, весь вечер евшие нас поедом, теперь не беспокоят, дым разогнал их.
Небо чистое, светлое. На земле уже тень, а в небе еще светло, и пока не видать ни одной звездочки.
В эти яркие мгновения перехода ото дня к ночи, от света к темноте все в природе затихает в каком-то напряженном ожидании. Умолкают птицы, и даже самый легкий ветерок не шелестит камышом.
Но эта тишина стоит недолго: как только погаснет луч солнца, в кустах начинает петь соловей.
Я люблю соловья. В его пенье слышатся мне голоса родной земли, наших песен, звуки гуслей и шювыра… Мне кажется, что соловей поет о любви.
Я повернулся на бок. Мирон Семенович сидит тихо, покуривает свою трубочку, то ли, как я, просто слушает соловья, то ли о чем-то задумался.
Мирон Семенович — бобыль, работает сторожем при пасеке и там же, в маленькой сторожке, живет зиму и лето. В его сторожке круглый год стоит острый и пряный запах сушеных трав, в которых он понимает толк и знает, какая трава от какого недуга помогает. Когда ни придешь к нему, обязательно увидишь в сторожке какого-нибудь лесного гостя: зайца, ежа, лису или птицу. Однажды, помню, у него была даже цапля, которая уныло стояла на одной ноге, повесив раненое крыло. Он подбирает всех раненых и больных животных, выхаживает их, а потом отпускает на волю.
В небе зажглись звезды. Они горят, то словно притухая, то разгораясь, как будто приближаются к земле, чтобы лучше разглядеть ее, и опять удаляются.
— Мирон Семенович, расскажи сказку, — прошу я.
Старик откликнулся не сразу. Помедлив немного, он проговорил:
— Ты разве не знаешь, у нас, марийцев, говорят, что летом сказки нельзя рассказывать. Их можно рассказывать только когда снег ляжет на пенек. Обычай старинный, не нам его рушить. Ежели хочешь, расскажу я тебе одну давнюю историю про это вот озеро, мне ее дедушка еще рассказывал. Это озеро у нас называется Звездным озером…