Малиновые облака
Шрифт:
Коридор опустел. Ребята шумной ватагой выкатились на улицу. Оклина, шаркая ногами, прошла к директорскому кабинету, постучала, приоткрыла дверь: «Можно?»
— Заходи, заходи, чего стучишь? — улыбнулся ей, вставая из-за стола, молодой директор Александр Сергеевич. — Ты здесь хозяйка.
— Вот попрощаться зашла, — сказала Оклина, останавливаясь в дверях. — На пенсию, значит, иду. А уходить что-то не хочется, — виновато сказала Оклина. — И что я на пенсии этой делать буду?
— Отдыхать будешь, — снова улыбнулся Александр Сергеевич. —
— Так-то оно так, — согласилась Оклина. — Только скучно мне будет.
— А что скучать? Вот Мишка твой скоро из армии придет. Сколько ему служить осталось?
— Да к осени, писал, отпустить должны.
— Ну вот. А пока к старшему в город съезди, проветрись. Ты, кажется, говорила, он новую квартиру получил.
— Получил, — подтвердила Оклина.
— Ну вот, а ты и не видела. Вот сколько я тебе дел насчитал. И еще я тебе скажу, тетя Оклина, — Александр Сергеевич посерьезнел. — Знаешь сама, что любят тебя здесь. Все любят — и ребята, и учителя. Если что не так, помощь какая нужна, приходи, не стесняйся. Рады все тебе помочь будут. Понимаешь?
— Спасибо, — поклонилась Оклина. — Ну ладно, пошла я, пора.
Через опустевший школьный двор, мимо рощицы, посаженной еще до войны школьниками, а теперь разросшейся, шумевшей листвой, пошла Оклина домой.
Справа расстилались изумрудным озером озимые, слева невысокий лесок. В небе заливался жаворонок. В придорожной траве пищали желтые гусята. Их мать, растворяя крылья, гогоча, пошла на Оклину.
— Да не трону я их, глупая, не трону, — сказала Оклина и прошла мимо.
От опушки тянуло дурманящим запахом черемухи, усыпанной белыми, как молоко, цветами. От легкого ветерка лепестки кружились в воздухе.
Шла Оклина стежкой вдоль поля, вздыхала: как она будет теперь без школы, без детей, ведь вся жизнь ее там. Что делать теперь? Греть кости на печке? Внучат нянчить? Да где они, внучата?
Сыновья разлетелись далеко. Пятеро их, только один, самый младший, может быть, вернется в родной дом. А другие выросли — не дотянешься до них. Муж Оклины умер пять лет назад. Только на похороны и удалось собрать всю семью вместе. Выросли дети, возмужали… Оклина остановилась, обернулась и посмотрела на школу.
Школу было видно издалека, она стояла на холме. На глазах у Оклины навернулись нечаянные слезы. Она смахнула их уголком платка, пошла дальше. По доске перевала небольшую речку, поднялась на бугор, мельком взглянула на родное село — и обмерла. Там, в конце улицы, где стоит ее покосившийся домик, блеснул на солнце красивый автомобиль. «Неужто мой из города приехал?» Оклина прибавила шагу.
Увидев в огороде высокого плотного мужчину, Оклина охнула:
— И вправду Ванечка приехал. Вот радость-то!
У калитки обнялись. Оклина, отстраняя от себя сына, спросила:
— Чего в дом не идешь? Ключ на старом месте. Иль забыл?
— Не забыл, мама, помню, хотелось воздухом родным подышать.
— То-то! — Оклина довольно улыбнулась. — Тянет, значит, домой.
— Тянет, — признался Иван, оглядываясь кругом. — Яблони отцовские как подросли, и черемуха вытянулась!
— Да, идет время, — грустно сказала Оклина. — Вот и я с сегодняшнего дня пенсионерка. На вечные каникулы меня отпустили.
— Ну и хорошо! — сказал Иван. — Поработала ты, мама, хватит, пускай теперь молодые вкалывают.
— Вот и директор мне то же говорит, пускай молодые… А мне-то что делать?
— Вон хозяйство какое, — повел рукой сын. — Дом, огород, работы небось хватит.
— Так-то оно так… Да только что мне одной надо? Две грядки овощей да две грядки картошки, вот и все мое хозяйство. Ты не приезжаешь, Мишка только к осени вернется. Да и вернется ли? Ничего не писал тебе?
Иван отрицательно помотал головой.
— Вот я и говорю: неизвестно, вернется ли. А остальные?
— Оклина пригорюнилась. — Остальных, не знаю, увижу ли до смерти.
Иван, желая переменить тему разговора, спросил:
— Пенсию-то большую дали?
— Сорок пять рубликов. Да ты еще присылаешь. Зачем мне столько денег, куда их здесь тратить?
Иван согласно кивнул:
— Да, здесь не то что у нас в городе. Там деньги так и летят. — Потом, помолчав, сообщил: — А я вот машину купил.
— Неужто твоя? — удивилась Оклина. — Я думала, на работе дали к старухе-матери съездить.
— Моя, — довольно улыбнулся Иван. — Теперь сам себе хозяин, куда хочу, туда поеду.
— Ну-ну, — говорит Оклина. — Пойдем-ка в дом.
Иван пошел за ней следом, привычно нагнулся, чтобы не ушибить голову о притолоку, сел на лавку у мутного оконца, вытянул ноги.
— А я ведь, мать, за тобой приехал, — сказал он через минуту. — Увезти тебя хочу. Квартира у меня большая, поедем, а? Дом продадим, чего ему зря гнить.
— Нет, сынок, дом продавать не буду. Пусть старый, но зато свой. Здесь вся жизнь моя прошла. Отец здесь умер, вы выросли. Как же продавать его? Придет Михаил из армии, куда ему податься?
— И Мишка пусть у меня живет. В городе ему работа интересная найдется. А здесь что? Никакой перспективы.
— Говорил он, что не хочет в городе жить. Пусть здесь живет. А дом подновить можно. Я и деньжат скопила немного.
— Ладно, — согласился Иван. — Не продавать, так не продавать. Пусть стоит. Да и что с него возьмешь! — он обвел глазами горницу. — Так, только на дрова. Но тебя я в город все равно увезу. Поживешь у меня, отдохнешь. Понравится жить — думать будем, как дальше.
Ранним утром собрались выезжать. Оклина надела выходное платье с марийской вышивкой на груди, коричневый жакет, перешитый из мужниного пиджака, черные крепкие полуботинки, повязала голову большим цветастым платком и, посмотревшись в зеркало, осталась довольна своим видом.