Малиновые облака

Артамонов Юрий Михайлович

Вот и починок Яшнур. Теперь уже близко. Здесь тихо. Все шесть домов починка выглядят так, будто и людей тут нет. Хотя… Ну да, у крайней избы девочка сидит на бревнышке, куклу качает, а сама все на дорогу поглядывает, словно ждет кого.

Увидела Семена, вскочила, выронила куклу и бросилась навстречу.

— Папа, папа!

Так бежит, что испугался Семен: как бы не запнулась да не расшиблась. Подхватил на руки.

А она прижалась к груди, целует и приговаривает:

— Папа, папа, ты пришел… Я так ждала! Ты больше не уйдешь на войну? Не уйдешь ведь?

— Нет, доченька, не уйду, —

вырвалось у него.

Не знает Семен, как и быть ему, что сказать, ведь никакой он не отец, чужой человек. И возразить не может — вон ведь как ждет, как радуется.

— Мама говорила, что тебя убили, а ты живой. Ведь ты живой, да?

— Живой, дочка, живой!

Ох, как больно обманывать ребенка, а не обмануть — еще горше будет.

— А мама-то где?

— На работе, скоро придет.

Семен присел на бревнышко, усадил девочку на колени.

— Папа, а что ты мне привез?

Вспомнил Семен про гармошку, открыл чемодан.

— А что это?

— Гармошка.

— А разве гармошка такой маленькой бывает?

— Бывает… Это специальная гармошка. Для маленьких.

Поиграл Семен, как умел. Девочка обрадовалась:

— И правда, гармошка.

Приставила к губам, провела слева направо, выдувая звуки. И засмеялась счастливо.

Вскоре появилась на улице женщина с граблями на плече. Девочка сорвалась и побежала, крича:

— Мама, мама! Папа пришел! Наш папа пришел!

Женщина, увидев Семена, будто окаменела враз, и грабли, упав с плеч, стукнули о землю. Потом с полными слез глазами бросилась к солдату.

— Ой, Семушка, ненаглядный мой! Вернулся! Живой! — повисла на нем, причитая: — Живой, живой, а я-то, дура, поверила похоронке…

Не шелохнется Семен, слово вымолвить не может. Тут почуяла она что-то неладное, отстранилась, смахнула с глаз слезы — и радости ее как не бывало.

— Ой! Не Семен… Издали приняла тебя за мужа. Да еще Оля кричит: папа да папа… Ты уж прости…

Она бессильно опустилась на бревно, закрыла лицо руками.

— Это ты прости, — выдавил виновато Семен. — Не думал я, что так получится. — И сердцем почувствовал, как тяжело теперь этой женщине, поверившей в несбыточное и в единое мгновение потерявшей сверкнувшую было надежду.

— Ты кто? — спросила она после длительного молчания, но головы так и не подняла.

— Семен я… Из Томшарова…

— Это ты, что ли, вместе с мужем моим уходил на войну?

Так вот это что за женщина, понял вдруг Семен. Вспомнил ее стоявшей на росстани, мать свою, тряский кузов полуторки, и сжалось сердце. Вот ведь как получилось: он теперь без матери, она без мужа. Эх, война, как ты поперек режешь! Уж не для того ли, чтобы нам больнее было? А он, если честно сказать, и не признал ведь Алиму. Как изменилась. Не легко, видно, было и здесь. Так чего же теперь делать? Взять чемодан да дальше идти? Ведь чужой он здесь человек, совсем чужой, только вот задел нечаянно, причинил боль этой женщине, а сейчас причинит и девочке. И станут они еще несчастнее, чем были до этой встречи. Ну что ты будешь делать? Нечаянно ведь… Не подумал, что так получится…

— Мама, ты почему плачешь? — теребит женщину девочка. — Пойдем домой. Я есть хочу, и папа тоже… Папа, ты хочешь есть?

— Сейчас, дочка, сейчас покормлю, — сдавленно, сдерживая рыдания, проговорила женщина и прижала ее к себе.

— Папа, пойдем! — Девочка уцепилась Семену за руку и тянет его.

— Зайдите, правда, в избу! — в голосе женщины столько отчаянья, что Семен почувствовал себя сто крат виноватым. Будь его воля — поднял бы сейчас из могилы их отца и мужа, а сам лег вместо него. Его-то ведь самого никто вообще не ждет… Да так уж, похоже, судьбе угодно…

Семен перешагнул порог. Снял пилотку, повесил шинель. Принялся разглядывать фотокарточки, развешанные в простенке меж окон, пока женщина собирала на стол. Вот этот, в сером костюме, похоже, ее муж. А где же он в форме? Неужели и сняться на фото не успел? Да-а, дела…

Хозяйка пригласила к столу. Средь небогатой закуски — бутылка самогона, припасенная, видать, на торжественный случай, может, для встречи мужа. И, скорее всего, — именно так.

Девочка чинно уселась между матерью и Семеном. Видно, что голодна, но не спешит, все поглядывает то на одну, то на другого, все пытается понять, почему так странно ведут они себя. И беспокойство в ее взгляде, и недоумение: что же такое непонятное угрожает ее счастью?

Женщина наполнила стаканы, молча придвинула свой, но не подняла, задумалась о чем-то.

— Ой, — спохватилась вдруг. — Чего же это я?! Ты уж прости, Семен, растерялась, даже не знаю, за что выпить. За возвращение, верно, твое!

— А вот, — нашелся Семен, — мы за Оленьку выпьем. Чтоб счастливая росла…

— Ага, — тут же поддакнула девочка. — Чтобы мама меня не ругала больше.

Все невольно засмеялись. Полегчало как-то от слов Оленьки, будто сгладилось то нелегкое, что стояло между ними. Выпили с легкой душой. Алима принялась потчевать Семена, рассказывать что-то; он не вникал, о чем это она толкует — так непривычно тепло и покойно вдруг стало, будто брел он, брел неведомо где и неведомо сколько и, наконец, дошел до места.

Постепенно хозяйка оживилась — раскраснелась слегка, похорошела. И сразу видно стало, как она еще молода. А ведь на улице привиделась чистой бабой. Да и сам Семен, глядя на нее, отмяк душой. А тут еще девочка на колени влезла, ласкается, обнимает, тепло дышит в ухо, раскрывая ему шепотом свои секреты. Разговорился с ними, разболтался — никому, пожалуй, так откровенно о себе не рассказывал, как этим двоим: девочке и женщине…

Спохватился, когда Алима уже со стола убрала и лампу зажгла. Темнеет уже — а он все сидит. Домой надо!

Подошел к вешалке, снял шинелку. А Оля тут как тут, вцепилась в полу.

— Папа, ты куда?

— Идти надо, Оленька… — и не выдержал, отвернулся, чтобы не видеть тревожного взгляда девочки.

— Не уходи, не надо! Я долго ждала, а ты сразу уходишь! — и в плач.

— Оля, Оля, — уговаривала мать, стараясь отцепить ее пальчики от шинели. — Ну что ты какая?! Ему надо идти…

— Не надо! Я знаю, война кончилась!..

— А для него не кончилась еще…

— Ты вот что, Оленька… — присел Семен. Хотел было сказать, что не насовсем он, что вернется, да вдруг спохватился: это что же, опять обманывать? Только рукой махнул. Эх, угораздило же его… Смотри, как уцепилась — не оторвать.