Малоизвестный Довлатов. Сборник
Шрифт:
Но девушка уже спала. Или притворялась, что спит…
Проснулся я около шести часов. Комната была залита невесомым июньским светом. Я сел, огляделся и едва не вскрикнул.
За стеклянной дверью на кухне танцевала Антонина Георгиевна. Танец был изысканный, грациозный, с необычными фигурами, долгими паузами. В руке она держала легкий газовый платок. Бесшумно двигаясь, взмахивая платком, она задевала то край умывальника, то стенные часы, то цветочный горшок.
Глаза ее были полузакрыты. На лице
Я разбудил Лиду, и несколько мгновений она следила за гостьей. Потом натянула халат, включила магнитофон и с грохотом отворила рамы. Мне нравилось, что Лида всегда так быстро переходила от глубокого сна к активной деятельности. За исключением тех минут, когда я домогался ее любви…
Я посмотрел в окно. С девятого этажа казалось, что на земле царит абсолютный порядок. Газоны ярко и аккуратно выделялись на сером фоне. Ровные линии деревьев образовывали четкие углы на перекрестках. В эту секунду я испытал знакомое чувство, от которого мне делается больно. Мне захотелось оказаться там, на ветру перекрестков. Там, где человеческое равнодушие успокоило бы меня после всей этой духоты, любви и нежности…
Гостья услышала шум и оказалась на пороге.
— Чего ты поднялась? — спросила Лида. — Еще автобусы не ходят.
— Нужно позвонить в Москву. — Антонина Георгиевна решительно сняла трубку.
По неумолимым законам абсурда ее тотчас же соединили.
— Семен, — крикнула она, — ты дома?
— Ты всех разбудишь, ненормальная, — сказала Лида.
— Семен, значит, ты дома! А я была уверена, что ты развлекаешься!
— Тошка, перестань, — сказала Лида и добавила: — Это ее муж…
— Я думала, что у тебя сублимация. Должен же ты сублимировать научный потенциал?! Отвечай, вейсманист-морганист!.. Где Митя? Позови Митю! Позови моего сына, негодяй! Позови, иначе я буду звонить каждые три минуты! Причем не тебе, а самому Косыгину!..
— Перестань, — сказала Лида, — ты у меня в гостях. Ты не должна оскорблять людей. Мне это неприятно.
Антонина Георгиевна бросила трубку. На лице ее выступили розовые пятна.
— Поеду на «Ленфильм» и все скажу Киселеву. Кисель меня поймет.
— В шесть часов утра? — засмеялась Лида. — Тебе придется излить душу швейцару.
— Я скажу им все, — продолжала гостья, — абсолютно все. Я им такое припомню! Пушкина убили, Лермонтова убили, Достоевского сделали эпилептиком… Достоевского им не прощу! Вот кого жалко, хоть он и украл, паскуда, мой сюжет!..
— Успокойся, — говорила Лида, — успокойся. Ложись и спи. Дать тебе валерьянки?
— Поеду на «Ленфильм» и крикну в матюгальник: «Да здравствует Солженицын!»…
Лида обняла ее и с трудом уложила в постель. Мы тоже легли.
— Ненормальная, — шепнула Лида, — Тошка — ненормальная. Я в этом окончательно убедилась. Ей нельзя пить. Ей надо лечиться. Казалось бы, жизнь дала человеку все! Славу, деньги, общественное положение, муж — кандидат наук, зоолог… Сын шахматами увлекается, близорукий, правда…
— Ты понимаешь, — начал я, — кино — это многоступенчатая иерархическая система. На заводе, скажем, все трудящиеся более или менее равны. А значит, тяжелым комплексам нет места. В кино же расстояние от нуля до высшей точки — громадное. А значит, все показатели на шкале достоинств…
— Откуда ты знаешь про кино? — спросила Лида.
— Догадываюсь. Существует интуиция…
— А про завод?
— Допустим, я был на экскурсии, читал и вообще…
— Что ты можешь знать, сидя в этой дурацкой библиотеке? — усмехнулась Лида.
— Да, я работаю в библиотеке. Не понимаю, что тут смешного. По-твоему, старший библиограф не имеет отношения к литературе?
— Старший продавец ювелирного магазина тоже имеет отношение к золоту.
— Ты не учитываешь…
— Хватит, — шепнула Лида, — я все это слышала тысячу раз. Спи, дорогой.
— Я только хотел объяснить, что есть внешняя сторона жизни, которую индусы называют пеленой Майа…
Но Лида уже спала. Или притворялась, что спит…
Не прошло и часа, как отворилась дверь. Тошка стояла на пороге в дождевике и газовой косынке.
— Все, — заявила она, — беру такси до Комарова. Там живет Светка Маневич, и я поселюсь у нее. Буду загорать, купаться. И еще меня привлекает живопись в духе раннего Босха.
— Какая же ты беспокойная! — сказала Лида. — Подожди минут двадцать. Поедем вместе.
И она подошла к зеркалу. С этой минуты Лида была так далека от нас!
Мне нравилось смотреть, как Лида одевается. Как она причесывает волосы. То есть занимается всеми этими женскими делами.
Лично я пребываю в жестоком конфликте с одеждой. Надевая брюки, всегда теряю равновесие. Мучительно просовываю голову в узкий хомут застегнутой сорочки. Расправляю мизинцем подвернувшийся задник ботинка.
Лида жила в полном мире с косметикой, тряпками, обувью. Одевалась спокойно, умело и даже талантливо. Вся процедура напоминала строгий классический танец.
Она тронула щеки розовой кисточкой. Законченным резким движением подвела губы. В ее руках пронзительно чирикнул флакон с духами. Легкий след пудры остался на зеркале.
В заключение был обеими руками медленно натянут короткий рыжеватый парик.
— Зачем? — спрашивал я месяца два назад. — У тебя же чудесные волосы!