Малоярославецкий уезд в конце XV–XVIII в.: Историко-географическое исследование
Шрифт:
Переходя непосредственно к самой духовной грамоте верейско-белозерского князя, необходимо остановиться на ее датировке.
Исходя из навязанных верейскому князю условий будущего завещания А.А. Зимин предположил, что датировку рассматриваемой духовной можно датировать не 1486 г., как это сделал Л.В. Черепнин в ДДГ, но необходимо значительно расширить датировку и, возможно, отнести ближе ко времени заключения предшествующих договоров. 209 Признавая более правильной расширенную датировку грамоты, предлагаем также принять во внимание и факт довольно длительной процедуры написания этого завещания. Черновой вариант, составленный по указанию Михаила Андреевича (для краткости в дальнейшем будем называть этот вариант – № 1 210 ) был направлен на утверждение великому князю. В великокняжеской канцелярии его переписали (№ 2 211 ) и отправили обратно Михаилу Андреевичу, где дьяк удельного князя еще раз его переписал (№ 3 212 ). И потом, видимо, грамоту вновь отослали великому князю, а также – поставившему на обороте свою подпись митрополиту Геронтию. С другой стороны, в начальном протоколе грамоты № 1 отсутствуют указания на состояние здоровья завещателя. Отсутствие выражения “при
209
Зимин А.А. Указ. соч. С. 318.
210
ДДГ. № 80а. С. 301–305.
211
Там же. № 80б. С. 305–308.
212
ДДГ. № 80в. С. 308–311.
213
Каштанов С.М. К изучению формуляра великокняжеских духовных грамот конца XIV–начала XVI в… С. 246.
214
ДДГ. № 80б. С. 305.
215
Однако, духовная Андрея Дмитриевича хранилась в архиве Посольского приказа еще в начале XVII в. (ДДГ. Приложение I. С. 448). Следует ли из этого, что в конце XV в. она существовала, но находилась уже в московской казне?
Как бы то ни было, с наличием формулы “при своем животе” в официально утвержденном документе приходится считаться. Однако это не говорит о том, что грамота писалась незадолго до кончины, поскольку, напомним, князь был весьма преклонных лет.
С.М. Каштанов справедливо отметил, что в удельнокняжеских канцеляриях формуляры духовных были мало разработаны. 216 Единственно, чем удостоверялась подлинность акта – княжеской печатью. Приложение восковой прикладной печати вместо вислой свидетельствовало, по мнению С.М. Каштанова, о понижении социально-политического статуса удельных князей во второй половине XV в. Писал грамоту под диктовку князя Михаила Андреевича и затем переписывал великокняжеский вариант княжеский дьяк Неклюд, что подтверждает вывод С.М. Каштанова о том, что во главе княжеского делопроизводства во второй половине XV в. стояли церковники, часто совмещавшие функции духовника и печатника. 217
216
Каштанов С.М. О написании и удостоверении княжеских актов // Российское самодержавие и бюрократия: Сб. в честь Натальи Федоровны Демидовой. М.–Новосибирск, 2000. С. 29.
217
Там же. С. 33.
Несмотря на то, что почти все особенности формуляра грамоты рассмотрены в указанной статье С.М. Каштанова, в данной работе совсем обойтись без характеристики формы столь важного для нас документа нельзя.
Прежде всего, необходимо еще раз обратить внимание на существование трех вариантов документа. Первые два варианта сохранились в списках конца XV в., беловой экземпляр дошел в подлиннике, у которого, однако, утрачены прилагавшиеся к нему две печати. Сохранность всех трех списков вызывает интерес и наводит на мысль о том, что для великого князя Ивана Васильевича имело определенное значение хранение не только официального текста, но и его черновиков. Значение это заключалось в желании иметь твердое подтверждение законности своих действий в отношении полученных от верейского князя земель и подтверждение свободной воли завещателя, отдавшего свои владения великому князю без принуждения. В особенности это было важно, когда великий князь решил по-своему распорядиться селами и деревнями, завещанными верейским князем московским церквям и монастырям. Такой вариант в духовной грамоте предусматривался: если великий князь захотел бы получить эти населенные пункты, он только должен был заплатить храму за них определенную сумму.
При переписывании великокняжеского варианта (№ 2) дьяком верейского князя (№ 3) изменений в текст грамоты внесено почти не было (кроме того, что имя писца оставлено в первоначальной редакции: подпись под первым черновым вариантом и под утвержденным гласит, что грамоту писал “дьячишко мое постельное Неклюдец”, тогда как в великокняжеской канцелярии предлагали именовать его “дьяком” и полным именем “Неклюд”). Можно согласиться с выводом С.М. Каштанова о том, что при создании белового экземпляра документа имело место “более или менее механическое повторение”. 218 Правда, это “повторение” имело место уже после того, как исправленный вариант был внимательно прочитан верейским князем. Так думать позволяет одна фраза, появившаяся в третьем варианте духовной грамоты. Ее не было не только во втором, но и в первом вариантах. После статьи об отпуске на волю холопов, в грамоте написано: “Да чтобы господинъ мои, князь велики, пожаловал, после моего живота судов моих не посудил” 219 . Вероятно, Михаил Андреевич был не особенно доволен внесенными по указанию великого князя изменениями, но спорить не мог, и единственное, что позволил себе, – внес в текст вышеуказанную фразу. Вероятно, это была со стороны верейского князя еще одна попытка обеспечить соблюдение своей воли.
218
Каштанов С.М. О написании и удостоверении… С. 33.
219
ДДГ. № 80в. С. 310.
Сравнительный анализ первого и второго вариантов духовной представляется необходимым как для лучшего понимания целей великого князя и механизма присоединения ярославецкой части удельного верейско-белозерского княжества к Москве, так и для лучшего представления о составе земель этого владения Михаила Андреевича и формировании территории будущего Ярославецкого уезда.
Какие же изменения были внесены в вариант № 1 в великокняжеской канцелярии?
1. Прежде всего, как уже отмечалось, был изменен начальный протокол грамоты, а именно:
а) в текст внесены слова: “при своем животе” (о чем говорилось выше);
б) расширена инвокация (что отмечено С.М. Каштановым 220 ), введен вариант, впервые встречающийся в духовной великой княгини Софьи Витовтовны, и с тех пор использовавшийся во всех духовных великих князей: вместо “Во имя Отца и Сына с Святаго Духа” в № 1 – “Во имя Святыя и Живоначальныя Троица, Отца и Сына и Святаго Духа” в № 2;
в) усилена формула, говорящая об умственном здоровье князя. В документе № 1: “пишу сию грамоту духовную своим целым умом”; в № 2: “в своем смысле и в своем разуме”. Как показал Г.В. Семенченко, в данной части протокола духовных грамот конца XV – начала XVI в. прослеживается влияние группы статей “Закона судного людем”, недвусмысленно указывающего на психическую полноценность завещателя как на необходимое условие законности его распоряжений 221 . В нашем случае формальное исправление протокола также еще раз свидетельствует о значении, придаваемом великим князем полной законности завещания.
220
Каштанов С.М. О написании и удостоверении… С. 34.
221
Семенченко Г.В. Духовные грамоты XIV–XV вв. как исторический источник. Дис… канд. ист. наук. М., 1983. С. 46.
Трудно сказать, было ли на руках у Михаила Андреевича в момент написания духовной завещание его отца. Многое наводит на мысль, что нет. Но, во всяком случае, князь был знаком с нормами составления подобных документов, о чем свидетельствует состав начального протокола грамоты. Инвокация и интитуляция духовной верейского князя соответствуют таковым же элементам духовной его деда – московского великого князя Дмитрия Донского. В завещании верейского отсутствуют лишь слова: “Даю ряд сыном своим и своеи княгине” 222 , что вполне понятно: Михаил Андреевич никому “ряда” не давал, все владения передавал великому князю.
222
ДДГ. № 12. С. 33.
2. Изменен порядок расположения материала. Будучи весьма набожным человеком, Михаил Андреевич начинал свою духовную с перечисления отдаваемых им великому князю драгоценных для него реликвий – чудотворной иконы и богато украшенных церковных риз. Затем перечислялись волости, и уж потом – передаваемое великому князю движимое имущество. Лишь после этого следовало перечисление владений, завещаемых им дочери, монастырям, церквям и слугам. Определенная логика в таком расположении материала четко прослеживается. Прежде всего принималась во внимание значимость субъекта пожалования лично для верейского князя, затем учитывалось значение пожалования с точки зрения его не только материальной, но и духовной ценности. Но существовал уже сложившийся формуляр, и в великокняжеской канцелярии все передаваемое по духовной имущество расположили строго по установленному порядку, вынеся на первое место имевшие государственное значение статьи о передаче московскому князю земельных владений Михаила Андреевича. Затем были перечислены земли, передаваемые монастырям и церквям “на помин души”. После них – села, деревни и пустоши, отданные слугам князя в пожалование и “в куплю”. И лишь в самом конце – движимое имущество.
3. В отличие от первоначальной редакции, где Белоозеро, Верея и Ярославец равно названы “отчиной” Михаила Андреевича, московская редакция подчеркивает различие правовых оснований этих владений для самого верейского князя и различие оснований для их перехода великому князю. На первое место вынесено Белоозеро, статус которого уточнен. В грамоте № 2 подчеркнуто, что Белоозеро передано было еще при жизни верейского князя. Как считал Л.В. Черепнин, Михаил Андреевич после 1482 г. сохранял на Белоозеро права лишь прекарного характера 223 . Подробно перечисленные в грамоте прикупы князя Михаила в Белоозере, сделанные уже после этой даты, в варианте № 2 заменены общей формулой: “дал есми ту свою отчину Белоозеро своему господину и осподарю, великому князю Ивану Васильевичу всея Руси при своем животе, и с волостьми, и с путми, и с селы, и слободки, и со всем, что к Белоозеру изстарины потягло, и съ своими прикупы, и со всеми пошлинами, как было за мною” 224 . В отношении неопределенности характера прав верейского князя на белозерские земли после 1482 г., можно также заметить, что согласно последующим договорам между великим и верейским князьями существовали грамоты, данные Михаилом Андреевичем Ивану III на эти владения. Грамоты не сохранились, что весьма подозрительно выглядит на фоне прекрасно уцелевших трех вариантов духовной.
223
Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы… С. 177–178.
224
ДДГ. № 80б. С. 305–306.
4. Изменен порядок перечисления остальных земельных владений, передаваемых великому князю: вместо Вереи (стоявшей в № 1 в самом начале) первым теперь назван “жеребей” в Москве, причем, расписанный значительно более подробно, чем в № 1. Затем названы Ярославец, двор в Москве, а уж после этого – Верея. Очевидно, великому князю было особенно важно подробно зафиксировать получаемые им владения в Москве. Также очевидно, что статус Вереи, взятой им “в своеи вине” у князя Василия Михайловича Удалого и переданной затем в держание его отцу, отличался от статуса прочих владений Михаила Андреевича, что и следовало особо подчеркнуть. Определенно указано, что это было временное пожалование, хотя и являлось “вотчиной” верейского князя. Двойственность положения этой части весьма разнородного по составу верейско-белозерского княжества проявляется и в том, что Верея названа “вотчиной” не только Михаила Андреевича, но и великого князя: “…ино после моего живота та вотчина господина моего, великого князя, Верея со всем его и есть”. Великий князь, таким образом, не отрицает наличие права наследственного владения ею у верейско-белозерского князя, но утверждает свое право отбирать вотчины, а затем жаловать в качестве уже прекарного владения любому, кому посчитает нужным. Видим здесь явное использование термина “вотчина” не только как указание на способ получения владения, но и на его юридический статус.