Мальпертюи
Шрифт:
– Ну, пора и за дело… Вроде как табаком потянуло, видно, опять где–то близко этот бездельник аббат шныряет. Не надейся – он не за тобой здесь шастает, я–то знаю, чего ему надо – только не дождется. Скоро уже и ночь на Сретение.
Тут я, наконец, увидел кузена Филарета.
Он облачился в халат из перекрашенной ткани и то размахивал длинным отточенным скальпелем, то пробовал его на ногте большого пальца.
– Скоро и ты к ним отправишься, – продолжал он, тыкая в сторону плясунов, толкущихся под
Рука со скальпелем зависла над моим горлом и на мгновение замерла. Страха не было, напротив, меня охватило блаженное предчувствие спокойствия, великой безграничной безмятежности.
Но поблескивающее лезвие не опустилось.
Внезапно оно судорожно дернулось раз и другой, будто руку, нацеленную на мое горло, вдруг поразил испуг или паника.
Затем рука неожиданно исчезла из моего поля зрения и появилась физиономия Филарета.
Он был изжелта–бледен, в выпученных глазах застыло выражение гнусного страха. Кривящийся, сведенный испугом рот вперемежку с икотой выбросил умоляющие слова:
– Нет, нет – не хочу! У них нет такого права…
Где–то слегка скрипнули петли открывающейся двери.
Филарет успел пролепетать:
– Я человек простой… Дядюшка Кассав сказал…
Челюсть у него щелкнула, словно с силой захлопнули крышку кастрюли, и черты лица удивительным образом начали меняться.
В один миг жизнь словно вытекла из глаз, и в них отчетливо отразилось желтое пламя восковых свечей, глубокие морщины избороздили щеки, в них залегли тени, лоб заблестел, как полированный мрамор.
Он покачнулся и исчез с моих глаз.
Послышалось тяжелое падение и оглушительный грохот расколовшегося камня.
Рядом со мной раздался голос:
– Не смотри! Закрой глаза!
Нежные, словно шелк, пальцы легли на мое лицо и закрыли веки.
Снова заскрипела дверь: легкие удаляющиеся шаги.
Чары, приковавшие меня к столу чучельщика, рассеялись. Я приподнялся, дружеская рука помогла мне встать.
Я узнал эту руку…
– Айзенготт!
Он стоял рядом, в своем знакомом обличье – зеленый сюртук, ниспадающая на грудь борода – и пристально смотрел мне в глаза.
Но привычная суровость сменилась странным волнением: мне показалось даже, что в его глазах блеснули слезы.
– Ты спасен! – воскликнул он.
А я, в отчаянии перебивая себя, заспешил:
– Зачем меня вернули сюда, в этот проклятый дом? Ведь я вас узнал там, у моря, – это вы доктор Мандрикс, вы велели мне вернуться…
Он по–прежнему смотрел на меня бесконечно печальными огромными глазами, и с губ его сорвалось одно
– Мойра!
Я с мольбой протянул к нему руки.
– Кто вы, Айзенготт?… Вы внушаете страх, а ведь вы не злой, как многие из живших здесь.
Он тяжело вздохнул, и на краткий миг волнение, даже отчаяние проскользнуло по бесстрастному, точно восковая маска, лицу.
– Я не могу тебе открыть… Еще не истек срок, мое несчастное дитя.
– Я хочу уехать, – разрыдался я. Он тихонько кивнул.
– Ты уедешь… Ты покинешь Мальпертюи, но, увы, Мальпертюи будет преследовать тебя всю жизнь, такова воля…
Он замолк, но его прекрасные сильные руки дрожали.
– Чья же воля, Айзенготт?
Во второй раз я услышал это загадочное слово:
– Мойры!
И он склонил голову, словно согбенный неодолимой силой.
– Я хочу поскорее уйти! – нарушил я молчание.
– Хорошо, только дай мне руку, позволь вести тебя, и не открывай глаза, если хочешь избегнуть воистину страшной участи.
Я подчинился, и мы переступили порог: по лестнице я спустился, держась за своего загадочного покровителя; под нашими шагами гулко отзывались каменные плиты.
Внезапно мы остановились, и я почувствовал, что сам Айзенготт вибрирует всем телом.
Издалека, откуда–то из глубины ночи, доносилось мрачное и грозное песнопение.
– Барбускины! – в ужасе воскликнул Айзенготт. – Они идут! Они все ближе! Они вышли из смерти!
Он трепетал, как хрупкое деревце на ветру.
– Неужели вы боитесь их? – спросил я, понизив голос.
Ответом мне был вздох.
– Нет, не их, – пояснил он, – а того, что они несут мне… небытия!
Свежий ветер пахнул мне в лицо, звуки гимна внезапно затихли.
– Мы выбрались на улицу! – обрадовался я.
– Да, только не открывай глаза!
Еще долго мы шли молча рядом, пока Айзенготт не разрешил осмотреться.
Я стоял у таверны Бетс: за шторой в окне слабо светился огарок свечи.
– Иди, дитя мое, мир вернулся к тебе, – сказал Айзенготт, выпуская мою руку.
Я удержал его:
– Там, на берегу моря, я видел отца и… Слова застряли у меня в горле.
– И глаза Нэнси, – с трудом пробормотал я. Он яростно потряс головой.
– Замолчи!… Замолчи! Ты видел лишь призраки, отражения сокрытого. Если бы великие силы, правящие миром, так и оставили их призраками для тебя, дитя мое!
Он покинул меня столь быстро, что в сумерках я даже не заметил, куда он направился.
Я толкнул дверь в таверну: Бетс встретила меня с четками в руках, спокойно улыбаясь.
– Ты ждала меня?
– Разумеется, – сказала она просто, – я знала – ты скоро вернешься, и надо ждать; все это время я молилась.
Я бросился в ее объятия.