Шрифт:
В коллаже на обложке использованы фотографии: © Maksim Shmeljov, mrahyazicioglu / Shutterstock.com
– Осторожно, здесь ступеньки! – предупредил меня провожатый. И, несмотря на это, я все же споткнулась и чудом не свалилась в лестничный пролет. Хорошо, что в последний момент меня поддержал заботливый Порфирьич.
Ну да, лишний раз убеждаюсь, что мама права, до чего же я неловкая, несуразная, не приспособленная к жизни…
– Император очень любил всевозможные потайные ходы, секретные комнаты,
Замыкавшая шествие пожилая хранительница что-то недовольно проворчала – видимо, у нее на этот счет было особое мнение. Замдиректора музея бросил на нее взгляд через плечо и тут же отвернулся. Старушка ничего не заметила, но я-то была рядом и увидела, как в его взгляде промелькнуло недовольство и даже презрение – мол, молчала бы, кошелка старая, тебя тут терпят из милости, а ты еще выступаешь…
Этот тип сразу мне разонравился. Не могу сказать, что этот Иван Антонович понравился мне при встрече, мне вообще мало кто из людей нравится с первого взгляда. Я – робкая, некоммуникабельная, плохо схожусь с людьми, у меня нет близких друзей, и даже просто приятелей нету. Это мама так считает, и она абсолютно права.
Так вот, сколько таких взглядов я ловила на себе с некоторых пор, лет с двенадцати. Такое легкое презрение – мол, что с тебя взять, никому ты не пожалуешься, да кто тебя слушать станет…
Стоп! Не давать ходу воспоминаниям, не допустить паники. А то можно на глазах у всех и с лестницы навернуться.
Винтовая лестница сделала несколько оборотов и уткнулась в неприметную дверцу. Провожатый – теперь не хотелось называть его по имени-отчеству, и вообще не хотелось с ним общаться – остановился и окликнул хранительницу:
– Леокадия Львовна, откройте нам!
Хранительница что-то проворчала, достала ключи, открыла дверцу и отступила в сторону:
– Заходите…
И снова музейный начальник заговорил своим хорошо поставленным голосом:
– Мы с вами пришли в ту самую спальню, где был убит несчастный император…
Комната была большая, темноватая. Мебели для такой комнаты было маловато – как видно, та, что была во время убийства Павла Первого, не сохранилась. Был там письменный стол красного дерева, кресло, какие-то шкафчики по углам, справа – большой камин, отделанный итальянским мрамором.
Ах да, читала же я, что Павел так хотел переехать в свой новый дворец, что не стал ждать, когда стены просохнут. Дело было зимой, в помещениях стояла ужасная сырость, так что камины топили постоянно. Сейчас, разумеется, камин не горел.
Я привычно прислушалась к себе. Все вроде бы в норме: комната достаточно просторная, потолок высокий, дверь широкая, двустворчатая… А я что думала: что император всея Руси в кладовочке какой-нибудь будет спать на раскладушке?
Тут я вспомнила, чем все закончилось для Павла Первого, и устыдилась.
Итак, есть надежда, что со мной сегодня все будет в порядке, я сделаю этот репортаж, то есть напишу несколько строк, которые будут удачным дополнениям к фотографиям, которые уж точно будут хорошими, раз со мной такой профессионал.
Первым в комнату вошел Порфирьич со своим оборудованием. Он огляделся по сторонам и озабоченно проговорил:
– Темно здесь… фотографии не получатся…
– А мы сейчас свет организуем… – Провожатый снова повернулся к пожилой хранительнице: – Леокадия Львовна, сделайте нам свет!
Старушка пошарила рукой по стене, щелкнула выключателем, и спальня Павла Первого осветилась тусклым, зловещим светом от спрятанных за портьерами ламп.
– Вот здесь в ту роковую мартовскую ночь…
Я вошла в комнату и увидела страшную, впечатляющую картину – несколько рослых, представительных мужчин в расшитых золотом камзолах и мундирах восемнадцатого века сгрудились вокруг одного, лежащего на полу – маленького, жалкого, несчастного, бесконечно одинокого, в забрызганном кровью полотняном камзоле и ночном колпаке…
Один из заговорщиков держал в руке окровавленную табакерку, другой занес ногу в щегольском сапоге, чтобы пнуть уже мертвого императора еще раз…
Надо же, восковые фигуры, а как живые! И на лицах – ненависть, злоба, у одного – страх…
Я шагнула ближе, пригляделась к жертве заговора.
Лицо его было разбито, кровь – на колпаке, на воротнике камзола, на полу… но как реально он выглядит!
– Господи, до чего же натурально! – пискнула хранительница, выглядывая из-за моего плеча и словно подслушав мои мысли. – Даже страшно… а Павел… император… как он на нашего Верещагина похож! Как похож!
– Не говорите глупостей! – привычно осадил ее заместитель директора. – Авторы композиции добивались портретного сходства с императором, а ваш Верещагин ни при чем…
– А кровь-то настоящая! – проговорил вдруг Порфирьич.
Он наклонился над неподвижным телом, осторожно дотронулся пальцами до окровавленного воротника, посмотрел на них, даже понюхал, и продолжил:
– Точно, настоящая! И еще не высохла… Я третьего дня работал на ДТП со смертельным исходом, на Мурманском шоссе, там тоже крови было – ужас… и запах точно такой же!
– Что вы такое говорите… – привычно возразил заместитель директора и тоже склонился над лежащим.
Лицо его странно переменилось, он побледнел и пролепетал неуверенно:
– Что же это…
А пожилая хранительница опустилась на колени, схватила окровавленную руку императора… или вовсе не императора, воскликнула ненатуральным высоким голосом:
– Александр Павлович! – И тут же завалилась на бок и потеряла сознание.
– Вот этого не надо! – вскрикнул заместитель директора. – Только этого нам не хватало, обмороков всяких!