Мальтийский крест

Звягинцев Василий Дмитриевич

Прежде всего — заняться допросом пленных. Это первое дело. Составить и предъявить начальству такой документ, чтобы потом поручика не отстранили, не задвинули. Знаем, как оно бывает. Все коврижки — себе, а непосредственному исполнителю — бумажку на подпись «О неразглашении», и гуляй, Вася.

Нет уж! Мы люди тёмные, но не настолько.

Радио в порядке, значит, в эфир на единственной знакомой ему волне, открытым текстом (Летягина секретными кодами не снабдили): «Мною, таким-то, после торпедирования и гибели т/х „Анапа“, порт приписки Новороссийск, захвачена пиратская подводная лодка. Координаты примерно такие-то. Следую курсом норд-норд-ост пятьдесят градусов. Прошу помощи».

Едва ли

у противника поблизости есть ещё корабли, способные перехватить его сигнал раньше своих. А если и есть — милости просим. Из пушки стрелять обучены, и в аппаратах то ли шесть, то ли восемь торпед. Погружаться не умеем — так в надводном положении повоюем!

Летягин убедился, что лодка завершила разворот. Без всякого компаса видно, по Полярной звезде, начали двигаться в нужном направлении. Осмотрелся, увидел более-менее знакомый пульт управления, сильно поковерканный пулями и залитый кровью. На всякий случай дернул рычаг машинного телеграфа на «средний». К его удивлению, сработало. Снизу отрепетовали [156] команду, лодка прибавила ход.

156

Отрепетовать — подтвердить получение сигнала, повторить.

Он спустился в ЦП, сообщил о своём открытии боцману.

— Дуй наверх, Николай Егорович, оттуда лучше видно. Сам соображай, когда вперёд крутить, когда назад, прикинь, сколько ещё узелков добавить можно. Чтобы и не потонуть по глупости, и до своих побыстрее добраться…

Затем расположился за обеденным столом в тесной кают-компании, велел по одному, в порядке старшинства, приводить ему «подследственных». В роли командира отдельной части он правами дознавателя обладал. Следовательно, составленные им протоколы будут иметь не только оперативное значение, но и юридическую силу.

Рядом посадил сразу двух секретарей, матросов первой статьи — вольноопределяющихся, с незаконченным высшим образованием, жаль, что не юристов. Велел записывать точно, разборчиво — «аутентично», вспомнил он подходящее слово. Чтобы, значит, одну копию — начальству, вторую — себе. И особых расхождений в заверенных бумагах быть не должно. На случай разбирательств.

Итак. Экипаж подводной лодки, не имеющей названия, только карандашом написанный на первой странице вахтенного журнала номер, «12-бис», составлял сорок восемь человек. Из них двенадцать офицеров. Убиты четырнадцать, в том числе командир и восемь офицеров. Список — составлен. В живых — стармех, второй штурман, начальник минно-торпедной части, тридцать один человек рядового и старшинского состава.

Поручик начинал собеседование с подлежащих обсуждению вариантов. В старых традициях: или — за борт, по доске (опять же — Сабатини), или — повешение на перископе (Летягин с большим вкусом описал, как интересно такой способ может выглядеть. Ничуть не хуже, чем на рее).

— Все вы — помимо тех, что лежат в холодильнике, где вино для отмечания очередной победы берегли, — находитесь в полной моей власти. Вы утопили мой пароход, убили моих друзей. С шумным весельем собирались убить меня. Каким-то удивительным случаем тебя, например, — он указал зажатой в пальцах сигаретой на командира минно-торпедной службы, — в первой партии наверх не выпустили. Пообещали во второй, так? Но торпедами стрелял ты?

— Я ничего не знаю, — глядя в железную палубу под ногами, ответил крепкий, жилистый мужчина лет сорока, с очень волевым лицом. Судя по всему — никак не меньше, чем коммандер одного из западных флотов, или — старший лейтенант по— нашему.

— Чего

ты не знаешь, милый? — с тихой лаской, которой он едва-едва ухитрялся маскировать бешенство, спросил Летягин. — Выпускал ли ты торпеды, не знаешь? Или как тебя зовут? Где на службу нанялся, к кому? Не знаешь? В кого стрелял и зачем — тоже не знаешь? Тогда и я не знаю — зачем вдруг вот этот старшина засунет тебя в торпедный аппарат и стрельнёт. Тоже не зная — куда. Но ведь куда-нибудь ты долетишь? Или это будешь уже не ты? Я не очень разбираюсь в торпедном деле, тебе лучше знать…

— Я не знаю, кто и зачем меня нанимал. Я ирландец, бывший подводник, лейтенант-коммандер [157] . Чарльз О’Доннел. В Дублине ко мне в пабе подошёл человек, предложил заработать. По прежней специальности. Пенсия у меня была очень маленькая, предложили впятеро. Какой смысл отказываться? В своём отсеке я готовил торпеды. Только. По команде выпускал. Куда, в кого — понятия не имею.

— Отлично, — сказал Летягин, почувствовавший, что выходит на интересную тему.

157

Звание, примерно соответствующее лейтенанту российского флота.

— Начнём с самого начала. Какой паб, название, адрес. Какой человек? Дата и место подписания контракта. Куда отправились после этого? Где базировалась лодка? Сколько их было, кроме этой? Сколько раз выходили в море, сколько раз стреляли по целям. Координаты, результат. Когда и откуда вышли в последний поход… Видишь, как много интересных вопросов. И наверняка столько же ответов будет. Должно быть, — уточнил Летягин. За отказ отвечать — смертная казнь. За ложь — то же самое. У меня есть время, чтобы допросить каждого на борту и сопоставить информацию. Заранее предупреждаю — никаких обнадёживающих обещаний не даю. Не в моих возможностях. Приплюсовать к уже имеющимся покойникам — свободно. Отпустить — нет. Суд будет разбираться. Наш или международный — не моё дело. Но верхней меры у нас не предусмотрено, так что поживёшь в любом случае. Так что — начинаем?

Бывший лейтенант-коммандер сделал правильный выбор. Жизненного опыта ему хватило, чтобы сообразить: в своём нынешнем состоянии русский поручик и без того проявляет чудеса психической устойчивости, заставляет себя держаться в рамках и устава, и так называемого гуманизма. Едва ли хоть один из офицеров очередной реинкарнации «Летучего голландца», каковой являлась субмарина «12-бис», вел бы себя настолько корректно с этим же поручиком.

Поэтому О’Доннел решил все свои силы и изобретательность приберечь для нормального суда. А с человеком, счастливо избегнувшим мокрой могилы, да вдобавок, вместо того, чтобы от радости напиться вдребезги, занявшегося нудной канцелярщиной, лучше по пустякам не спорить. Кто знает, в какое мгновение и от какого слова у него сорвётся нарезка загадочной славянской души, и он начнёт крушить направо и налево, не разбирая правых и виноватых?

Правда, лейтенант-коммандер отчётливо понимал, что «правых» на борту его лодки гораздо меньше, чем имелось праведников в Содоме и Гоморре, вместе взятых.

Чарльз оказался человеком весьма памятливым и наблюдательным и всячески демонстрировал поручику свою лояльность. Несколько раз попробовал надавить на жалость, повествуя о своей трудной судьбе, но увидел на лице едва ли двадцатипятилетнего офицера гримасу брезгливости по отношению к себе, сорокалетнему мужчине, и устыдился. По крайней мере, перешёл на тон деловой и почти бесстрастный.