Мальвиль
Шрифт:
– Ниду! (Не пойду) – отвечает Момо.
– Под зад коленом захотел? – прикрикивает Мену, угрожающе поднимаясь с табуретки.
Момо отскакивает в сторону и, очутившись в безопасности, в ярости топает ногами и кричит:
– Ниду!
– Пойдешь! – говорит Мену, делая шаг по направлению к нему.
– Момо ниду! – с вызовом кричит он, а сам хватается за ручку двери, готовый в любую минуту улепетнуть.
Мену прикидывает расстояние, отделяющее ее от сына, и как ни в чем не бывало снова опускается на табуретку.
– Сходишь за стаканами, – говорит она мирным тоном, принимаясь за работу, – я тебе к ужину картошки поджарю.
Плохо выбритое лицо Момо расплывается в сладострастной улыбке, его маленькие черные глазки, глазки зверя, живые и наивные, плотоядно вспыхивают.
– Падя? (Правда?) – с живостью спрашивает он, запустив одну пятерню в свою черную всклокоченную шевелюру, а другую – в карман штанов.
– Коль обещала, значит, поджарю, – отвечает Мену.
– Ду, – с восхищенной улыбкой говорит Момо и исчезает так быстро, что забывает закрыть за собой двери. Слышно только, как по каменным ступеням лестницы гулко стучат его грубые, подбитые гвоздями башмаки.
Долговязый Пейсу поворачивается к Мену.
– Как погляжу, трудновато тебе с ним приходится, – вежливо говорит он.
– Да, он у меня с характерцем, – отвечает она, довольно посмеиваясь.
– Ну вот и придется тебе поплясать сегодня вечером у плиты, – говорит Колен.
Худое, как у мумии, лицо Мену собирается в морщинки.
– Да ведь я я так собиралась поджарить сегодня к ужину картошку, но он совсем об этом забыл, бедненький мой дурачок.
Почему на местном диалекте это заучит гораздо смешнее, чем по-французски, я не берусь объяснить. Возможно, тут играет роль интонация.
– Ну и хитрый народ бабы, – говорит со своей неизменной ладьеобразной ухмылочкой малыш Колен. – Ничего им не стоит водить нашего брата за нос!
– Эх, если бы только за нос, – бросает Пейсу.
Мы все хохочем и почти с умилением глядим на него. Такой уж он есть, наш долговязый Пейсу. Все тот же. Вечно пакости на языке.
Потом снова воцаряется молчание. В Мальжаке всему свой черед. Тут не принято сразу приступать к сути дела.
– Вы ничего не имеете против, если я буду разливать вино, а вы мне обо веем расскажете?
Я вижу, как Колен подмигивает Мейсонье, но тот по-прежнему хранит молчание. Его острое лицо сейчас кажется особенно длинным, и он часто-часто моргает.
– Ну ладно, – говорит Колен, – мы тебе объясним, что к чему, а то здесь, в Мальвиле, ты вроде как на отшибе. В общем, с письмом к мэру получилось все как надо. Оно ходит по рукам, и люди с ним согласны. В этом смысле-порядок. Ветер подул в другом направлении. А вот с Пола – худо.
– Значит, речь пойдет об этом подонке?
– Вот именно. Теперь, когда учитель увидел, что дело-то обернулось против мэра, он всюду, где только можно, твердит, что согласен с письмом. И даже пустил слушок, будто сам его и составил.
– Ну и ну! – удивляюсь я.
– И что не подписал он его, видите ли, потому, что не хотел поставить свою подпись рядом с коммунистом.
– Зато он охотно бы согласился, чтобы на выборах его имя значилось в одном списке с коммунистом, лишь бы тот не стоял в списке первым.
– Правильно, – сказал Колен. – Ты все понял.
– Да, а первым в списке, конечно, должен был стоять я. Меня выбрали бы мэром. Пола стал бы моим первым помощником, и, поскольку я слишком занят, чтобы заниматься делами мэрии, он согласился бы взять их на себя.
Я привернул кран и оглянулся на приятелей.
– Ну чего это вы? Какое нам дело до всех этих махинаций Пола? Чихать мы на них хотели, и все тут!
– Да, но люди-то вроде согласны.
– С чем согласны?
– С тем, чтобы ты стал мэром.
Я расхохотался.
– Вроде бы согласны, говоришь?
– Ну уж так оказалось. А люди и правда очень даже этого хотят.
Я взглянул на Мейсонье и снова принялся наполнять бутылки. Когда в 1970 году, отказавшись от директорства в школе, я взялся за дядино дело, в Мальжаке считали, что я совершаю весьма опрометчивый шаг. А когда к тому же я еще купил Мальвиль – тут уж сомнений не оставалось: Эмманюэль хоть и получил образование, но такой же сумасброд, как дядюшка. Но вот шестьдесят пять гектаров, сплошь заросших кустарником, превращены в плодородные поля. Но вот виноградники Мальвиля приведены в божеский вид и уже дают первоклассное вино. Но скоро я еще стану зашибать денежки, и немалые, открыв замок для посещения туристов. И самое главное – я вернулся в лоно мальжакских традиций, вновь завел коров. Таким образом, в течение шести лет в глазах общественного мнения я совершил колоссальный скачок. Из безумца превратился в ловкача и делягу. И почему бы ловкачу, так бойко умевшему устраивать свои личные дела, не сделать того же самого и для всей коммуны?
Одним словом, Мальжак ошибался дважды: в первый раз – считая меня безумцем, и теперь – собираясь доверить мне дела мэрии. Из меня никогда бы не получилось хорошего мэра, этого рода деятельность меня не слишком интересовала. Но Мальжак в своей слепоте не видел, что у него под самым носом есть человек, действительно созданный для роли мэра.
Снова, не закрыв за собой двери-правда, на этот раз у него были заняты обе руки, – в подвал ввалился Момо, он притащил не три, а целых шесть стаканов, явно не забыв собственную персону. Стаканы были вставлены один в другой, и на стенках самого верхнего отпечаталась его грязная пятерня. Я встал.
– Дай-ка сюда, – сказал я и побыстрее забрал у Момо стаканы. И тут же вручил ему верхний, испачканный стакан. Затем, открыв бутылку с вином урожая 1975 года, на мой взгляд самого у меня удачного, я, несмотря на традиционные отнекивания и отказы, поднес каждому по стаканчику. Как раз в эту минуту в подвал спустился Тома. Он-то, конечно, тщательно прикрыл за собой обе двери и с бесстрастным лицом прошагал в глубину подвала, более чем когда-либо похожий на греческую статую, хотя и обряженную в современный черный дождевик и каску мотоциклиста.
– Возьми-ка, – сказал я, протягивая ему свой стакан.
– Нет, спасибо, – ответил Тома, – я с утра никогда не пью.
– Еще раз здрасьте! – Дружелюбно заулыбался ему длинный Пейсу.
И поскольку Тома взглянул на него, не ответив на его приветствие, даже не улыбнувшись, он смущенно пояснил:
– Мы уже с вами сегодня здоровались.
– Всего двадцать минут назад, – все с тем же неподвижным лицом ответил Тома. Ясно, он не видел никакой необходимости здороваться вторично, раз это уже было сделано.