Мальвиль
Шрифт:
В эту минуту кто-то осторожно ударил в колокол въездной башни. Я вздрогнул. В мгновение ока я очутился у двери и чуть-чуть приоткрыл глазок. Это оказался Арман с ружьем через плечо, на одном из ларокезских меринов, вид у него был хмурый.
– А-а, это ты, Арман, – приветливо сказал я. – Придется тебе немного подождать, пойду принесу ключ.
И я закрыл глазок. Ключ, разумеется, торчал в замке, но я хотел выиграть время. Я быстро отошел на несколько шагов и сказал Эвелине:
– Беги в дом, скажешь Мену, чтобы она принесла во въездную башню бутылку вина и стакан.
– Арман
– Да нет же. И вообще не беспокойся. Если он захочет тебя увезти, мы его в два счета «предадим мечу».
Я рассмеялся, она засмеялась мне в ответ тоненьким смехом и зашлась в кашле.
– Вот что, скажи Кати и Тома, чтобы они не показывались. И сама побудь с ними.
Она ушла, а я заглянул на склад, расположенный в первом этаже донжона. Здесь собрались все, кроме Тома, и разбирали имущество Колена, привезенное из Ла-Рока.
– К нам пожаловал гость – Арман. Пусть Пейсу и Мейсонье придут во въездную башню с ружьями. Просто так, на всякий случай – он нам не опасен.
– Хотелось бы мне потолковать с этой скотиной, – заявил Колен.
– Нет, ни тебе, ни Жаке, ни Тома этого делать не следует, и ты сам знаешь почему.
Колен прыснул. Приятно было видеть его в таком веселом настроении. Коротенькая беседа с Аньес Пимон явно пошла ему на пользу.
Когда я проходил через внутренний двор, навстречу мне из маленького замка пулей вылетел Тома.
– Я с тобой.
– То есть как это со мной? – сухо спросил я. – Я же нарочно просил передать тебе, чтобы ты не показывался.
– Если не ошибаюсь, речь идет все-таки о моей жене, – ответил он, сверкая глазами.
Я понял, что мне его не убедить.
– Хорошо, пойдем, но при одном условии – будешь молчать.
– Ладно.
– Что бы я ни говорил, молчи.
– Я же сказал – ладно.
Я поспешил к воротам. Но прежде чем их отпереть, я повертел ключ в замке. Вот и Арман. Я пожал ему руку, у него на мизинце красовался мой перстень. Да, да, вот он, Арман: водянистые глаза, белесые ресницы, приплюснутый нос, прыщи, полувоенная форма. А рядом с ним мой красавец Фараон. Бедняга, я потрепал его по холке, поговорил с ним. Недаром я назвал его беднягой – как не пожалеть коня, когда наездник уже успел истерзать ему весь рот. Несмотря на строжайшую экономию, соблюдаемую в Мальвиле, я нашел в кармане кусок сахара, и мерин сразу схватил его своими добрыми губами. Тут появились Момо и Мену со стаканами и бутылками. Я попросил Момо заняться Фараоном, разнуздать его и насыпать полное ведро овса. В ответ на такую расточительность Мену грозно заворчала.
И вот мы уселись в кухне въездной башни, где к нам присоединились Мейсонье и Пейсу, добродушные, но при оружии. Когда в руке Армана очутился полный стакан, я, видя замешательство нашего гостя – не из-за стакана конечно, а из-за того, что ему предстояло нам сказать, – сам перешел в наступление, решив действовать напрямик.
– Очень рад тебя видеть, Арман, – начал я, чокаясь с ним. Я намеревался только пригубить, в это время дня я никогда не пью, но я знал, что Момо с удовольствием долакает оставшееся
– Значит, они у вас? – спросил Арман, колеблясь между вопросительной и обвинительной интонацией.
– Конечно, а где же им еще быть? Разыграли все как по нотам. Мы обнаружили их на развилке Ригуди. Стоят и чемоданы в руке держат. Старшая мне и говорит: «Хочу, мол, погостить две недельки у бабушки». Поставь себя на мое место: у меня просто не хватило духу их отослать.
– Они не имели права, – огрызнулся Арман.
Самое время одернуть его, сохраняя при этом вполне добродушный тон. Я воздел руки к небу.
– Не имели права? Как это не имели права? Ну и хватил ты, Арман! Не имели права две недели погостить у родной бабушки?
Тома, Мейсонье, Пейсу и Мену уставились на Армана с молчаливым укором. Я тоже глядел на него. За нас – семья. На нашей стороне – священные узы родства!
Желая скрыть замешательство, Арман уткнул свой приплюснутый нос в стакан и высосал вино до дна.
– Еще стаканчик, Арман?
– Не откажусь.
Мену заворчала, однако налила.
Я чокнулся с Арманом, но пить не стал.
– В чем они и впрямь виноваты, – рассудительно продолжал я беспристрастным тоном, – так это что они не спросили разрешения у Марселя.
– И у Фюльбера, – добавил Арман, опорожнивший до половины и второй стакан.
Но я не намерен был делать ему такую уступку.
– У Марселя, а тот сообщил бы Фюльберу.
Не настолько Арман был глуп, чтобы не уловить оттенка. Но рассуждать о ларокезских указах в Мальвиле он не решился. Одним глотком осушив стукан, он поставил его на стол. Тщетны были бы все старания Момо – на донышке не осталось ни капли.
– Ну а дальше что? – спросил Аркан.
– А то, что через две недели мы отвезем их в Ла-Рок, – сказал я вставая. – Передай это от меня Марселю.
Я не решался взглянуть в тот угол, где сидел Тома, Арман покосился на бутылку, но, коль скоро я не выразил намерения предложить ему третий стакан, он встал и, не сказав ни слова, даже не поблагодарив, выбрался из кухни. Думаю, просто от неловкости: когда люди его не боялись, он не знал, как себя с ними держать.
Момо взнуздывал счастливого Фараона. Ведро у его ног было пусто – вылизано подчистую, до последнего зернышка. И всадник, и конь пустились восвояси, обоих хорошо угостили, но благодарность испытывал только конь. Он-то не забудет Мальвиль.
– До свидания, Арман.
– До свидания, – буркнул всадник.
Я не сразу захлопнул за ним ворота. Я смотрел ему вслед. Мне хотелось, чтобы он отъехал подальше и не услышал бушеваний Тома. Не спеша закрыл створки ворот, задвинул щеколду, повернул в замке громадный ключ.
Взрыв оказался еще сильнее, чем я ожидал.
– Как понять эту гнусность? – кричал Тома, наступая на меня и глядя прямо мне в лицо выкаченными от ярости глазами.
Я выпрямился, молча взглянул на него и, круто повернувшись, зашагал к подъемному мосту. Я слышал, как за моей спиной Пейсу выговаривал ему: