Мальвиль
Шрифт:
Это выражение, надо полагать, запало ей в память на уроках истории, которую она проходила в минувшем учебном году в школе. В минувшем и теперь уже последнем.
– Ну и что это изменит? – спрашиваю я.
– Ты предашь мечу Армана и кюре и станешь королем нашей страны.
Я рассмеялся.
– Ничего не скажешь – подходящая программа, Особенно мне по душе «предать мечу» Армана и кюре.
– Значит, договорились? – спрашивает Эвелина, оборачиваясь и торжественно глядя на меня.
– Хорошо, я подумаю.
Мелюзина заржала,
– Какие смешные – вся троица смешная, – сказала Эвелина.
– Эмманюэль, – заговорил Тома, глядя на меня затуманенными глазами. – Можно мне подсадить Кати в седло?
– Нет, нельзя.
– Но ты ведь подсадил Эвелину.
– Не тот вес. Не тот объем. Да и...
Я хотел сказать: «Да и наездник не тот», но воздержался – из-за Кати.
Но тут подлетел Малабар – он совсем взбесился, так что Жаке, сидевший в повозке за кучера, уже не мог сладить с ним в одиночку; пришлось Колену сойти и придержать его, пока Кати усаживалась рядом со своей бабкой. Обитатели «Прудов» обрадовались, но не удивились – при выезде из Ла-Рока Мьетта обнаружила спрятанные под мешками чемоданы и, открыв их, узнала вещи сестры.
– Вперед, Тома, – скомандовал я. – Если мы будем поблизости, Малабара не удержать.
Как только мы отъехали на порядочное расстояние, я пустил лошадь шагом.
– Эмманюэль, – обратился ко мне Тома, задыхаясь, как после долгого бега. – Кати хочет, чтобы ты нас завтра же обвенчал.
Я поглядел на него. Никогда еще я не видел его таким красавцем. Греческая статуя, внутри которой он себя замуровал, вдруг ожила. Из его глаз, ноздрей, полуоткрытых губ рвался огонь жизни. Я недоверчиво повторил:
– Кати хочет, чтобы я вас обвенчал?
– Да.
– А ты?
Он тупо посмотрел на меня.
– Разумеется, и я тоже.
– Не так уж разумеется. Помимо всего, ты атеист.
– Ну, если подходить к вопросу с этой стороны, то ведь и ты не настоящий священник, – кислым тоном ответил он.
– А вот и заблуждаешься, – живо возразил я: – Фюльбер – тот действительно не настоящий священник, потому что он лжец. А я совсем другое дело. Я не самозванец. Меня избрала верующая паства, следовательно, я посвящен в сан самым законным образом, я, так сказать, продукт ее веры. Вот почему я вполне серьезно отношусь к обрядам, которые мне предстоит отправлять.
Тома растерянно поглядел на меня.
– Но ведь ты сам, – сказал он немного погодя, – ты сам неверующий.
– По-моему, мы еще не обсуждали моя религиозные убеждения, – сухо возразил я. – Но вопрос о том, верю я или нет, не имеет никакого отношения к моим полномочиям, вполне законным.
Воцарилось молчание, потом он заговорил, и голос его дрогнул:
– Значит, ты откажешься венчать нас, потому что я атеист?
– Да нет же, нет, –
Он поглядел на меня с возмущением:
– Глупо?
– Еще бы! Ты женишься только потому, что Кати, придерживаясь прежних представлений, во что бы то ни стало хочет идти под венец, даже если не намерена хранить тебе верность.
Он вздрогнул и так натянул уздечку, что Моргана остановилась как вкопанная, а за ней и Мелюзина.
– Хотел бы я знать, с чего ты это взял?
– Да ни с чего. Просто высказал предположение.
Я слегка ударил пяткой лошадь. Тома повторил мой маневр.
– Выходит, по-твоему, я делаю глупость, потому что она будет меня обманывать? – спросил Тома не столько с иронией, сколько с опаской.
– Делаешь глупость со всех точек зрения. Ты же знаешь, как я на это смотрю: в общине, где на шестерых мужчин всего две женщины, моногамия невозможна.
Опять воцарилось молчание.
– Я ее люблю, – сказал Тома.
Не держи я уздечку, я воздел бы руки к небу.
– Но я тоже ее люблю! И Мейсонье тоже! И Колен! И Пейсу полюбит – как только увидит!
– Я люблю ее совсем иначе, – заявил Тома.
– Ты ошибаешься – ничуть не иначе! Особенно если вспомнить, что ты познакомился с ней ровно два часа назад.
Я ждал ответа, но на сей раз этот великий спорщик не пожелал вступать в спор.
– Короче, – надменно проговорил он. – Повенчаешь ты нас или нет?
– Повенчаю.
Он сухо поблагодарил меня и замкнулся в своей раковине. Я взглянул на него. Говорить ему не хотелось. Больше всего ему хотелось остаться одному и думать о своей Кати, поскольку из-за Малабара он не мог быть рядом с ней. Лицо его было озарено каким-то сиянием, которое он излучал каждой своей клеточкой. Этот свет, идущий из самых глубин его естества, взволновал меня. Я завидовал моему юному другу, но мне было его немного жаль. Мало он, как видно, знал женщин, если девушка, подобная Кати, произвела на него такое впечатление. Но не будем портить ему этих счастливых минут. Ему еще придется, и очень скоро, хлебнуть горя. Я пустил Мелюзину вскачь и под предлогом того, что хочу проскакать галопом по обочине, обогнал Тома. Он поскакал за мной.
И потом не меньше часа был слышен только глухой топот лошадиных копыт о землю, а позади, то дальше, то ближе, сухое цоканье подков Малабара по макадаму да грохот колес.
Почему мое сердце так безумно бьется каждый раз, когда я вижу Мальвиль? В пятистах метрах от въездной башни, расплывшись в улыбке, стоит Пейсу с ружьем на плече.
– Что ты здесь делаешь? Что случилось?
– Добрые новости, – отвечает он, улыбаясь еще шире. И с торжеством добавляет: – На Рюне взошли хлеба!