Мальвиль
Шрифт:
– Да это же я только его обозвал, – стал оправдываться Арман.
– Его ли, нас ли – это одно и то же. Вот что, Арман, придется тебе последовать его примеру и извиниться.
– Ладно уж, только ради тебя, – неохотно буркнул он.
– Молодец! – одобрил я, чувствуя, что требовать большего было бы неосторожно. – А теперь, когда вы помирились, можно и поговорить спокойно. В чем дело? Что это еще за декрет?
Арман начал объяснять смысл декрета, а я тем временем обдумывал ответ поубедительнее.
– Понятно, – сказал я Арману, когда тот кончил. – Согласно декрету твоего кюре, ты решил помешать Колену вывезти товар из его лавки, поскольку, согласно декрету, лавка его отныне является собственностью прихода.
– Точно, – подтвердил Арман.
– Что ж, друг мой, ты в своем праве, – сказал я. – Ты исполнил свой долг.
Арман удивленно уставился на меня водянистыми глазами, как бы опасаясь подвоха, и захлопал белесыми ресницами.
– Только видишь ли, Арман, – продолжал я, – есть тут одна загвоздка. Дело в том, что в Мальвиле тоже издан декрет. И по этому декрету все имущество, ранее принадлежавшее жителям Мальвиля, принадлежит отныне замку Мальвиль, где бы это имущество ни находилось. Поэтому лавка Колена в Ла-Роке отныне принадлежит Мальвилю. Надеюсь, ты не станешь это оспаривать, – сурово обратился я к Колену.
– Не стану, – ответил Колен.
– По-моему, – продолжал я, – это случай особый. Декрет твоего кюре тут неприменим, потому что Колен живет не в Ла-Роке, а в Мальвиле.
– Может, оно и так, – свысока заметил Арман, – только решать это не мне, а господину кюре.
– Ну что ж, – сказал я, взяв его под руку, чтобы дать ему возможность ретироваться с достоинством, – пойди и передай это от меня Фюльберу, а заодно скажи ему, что мы здесь и что нам уже пора собираться восвояси. А вы, – бросил я через плечо своим друзьям, – продолжайте грузить повозку, впредь до нового распоряжения. Скажу тебе не хвалясь, – доверительным тоном продолжал я, обращаясь снова к Арману, когда мы отошли с ним на несколько шагов, – не будь здесь меня, попал бы ты в хорошенькую переделку. С нашими ребятами вообще шутки плохи, а с Коленом в особенности, это чудо, что он тебе череп не раскроил. Не за то, что ты обозвал его вонючим, это еще полбеды, а вот «малявка»! «Малявку» он не прощает. Но в общем-то, Арман, – сказал я, с силой сжимая его локоть, – не станут же Мальвиль с Ла-Роком воевать из-за кучи металлического лома, который ни на что теперь не пригоден. Допустим даже, Фюльбер не захочет признать за Мальвилем право на лавку Колена, начнется распря, пойдет стрельба – глупо было бы из-за этого подставлять лоб под пули, верно? Кстати, если вы раздадите вашим людям ружья, которые хранятся в замке, еще неизвестно, против кого они их повернут.
– Не знаю, с чего ты это взял, – проговорил Арман, останавливаясь и глядя на меня. Он даже побелел от страха и злобы.
– А ты оглянись вокруг, дружище. Вы с Коленом на весь город шум подняли. Да оглянись же! Оглянись! На улицах ни души! – Я улыбнулся. – Что-то непохоже, чтобы твои земляки бросились тебе на выручку, когда трое наших парней собрались намять тебе бока.
Я умолк, чтобы дать ему время проглотить эту пилюлю, и он проглотил ее молча, вместе с моим скрытым ультиматумом.
– Ну ладно, я прощаюсь с тобой, – сказал я. – Надеюсь, ты объяснишь положение дел Фюльберу.
– Погляжу, что можно сделать, – заявил Арман, изо всех сил пытаясь спасти хоть остатки своего самолюбия, еще уцелевшие после схватки с мальвильцами.
Глава XII
Уход Армана оказался как бы сигналом. Из окон снова повысовывались головы. А, мгновение спустя все жители Ла-Рока высыпали на главную улицу. То ли потому, что кусок хлеба с маслом подкрепил их силы, то ли потому, что бесславное поражение Армана, которое они наблюдали из окон, подняло их дух, так или иначе, поведение ларокезцев изменилось. Бояться они, конечно, не перестали, достаточно было посмотреть, как они косились украдкой на Фабрелатра, и, кроме того, никто никак не высказался о происшедшей стычке и не решился не только пожать руку Колену, но даже подойти к нашей повозке. Но голоса стали громче, движения свободнее. И во взглядах чувствовалось сдержанное возбуждение. Я поднялся на две ступеньки лестницы, ведущей к лавке Лануая, хлопнул в ладоши и громко сказал:
– Прежде чем увести отсюда двух кобыл, я хочу сделать несколько кругов по эспланаде замка, чтобы дать им размяться. А так как они давно не ходили под седлом, думаю, придется с ними повозиться. Хотите, я попрошу Фюльбера, чтобы он разрешил вам посмотреть?
Все руки разом взметнулись вверх, и меня удивил общий взрыв радости. Хотя времени у меня было в обрез, я медлил, глядя на это ликование – было в нем что-то ужасно жалкое. Как же печальна и пуста должна была быть жизнь в Ла-Роке, если надежда на то, что они увидят верховую езду, привела жителей в такой восторг! Вдруг я почувствовал в своей руке маленькую теплую руку. Это была Эвелина. Я наклонился к ней:
– Ступай к Кати – она возле повозки – и скажи ей, что я ее жду в доме дяди. Только поживее.
Едва лишь Фабрелатр повернулся ко мне спиной, я нырнул в дом сапожника. Через несколько секунд здесь появился и сам Марсель. И он тоже явно повеселел.
– Ну, Эмманюэль, и порадуешь же ты моих земляков своим представлением! Ведь мы дохнем не от одной только несправедливости. Но и от скуки. Людям нечем заняться. Я-то еще кое-как ковыряюсь со своей колодкой. Конечно, пока у меня кожа не вышла. А другим как быть? Пимону, Лануаю, Фабрелатру? Или фермерам – до октября-то ведь сеять не придется. А радио и телевизора нет, нет даже проигрывателя. Вначале и в церковь-то люди ходили, просто чтобы посидеть всем скопом и послушать, как кто-то что-то говорит. В первое время Фюльбер был заместо телевизора. На беду, кюре всегда талдычат одно и то же, послушал раз, послушал два, а там и сыт по горло. Ты уж мне поверь – мы все тут готовы хоть каждый день по доброй воле убирать навоз в замке. Уборка навоза стала даже вроде награды! Я так думаю, что тиранство Фюльбера легче было бы сносить, придумай он нам хоть какое-нибудь занятие. Уж не знаю какое! Ну хотя бы, к примеру, расчистить нижний город, сгрести в кучу камни, собрать гвозди. И главное, чтобы всем миром, сообща. Потому что самая большая беда в том, что нет у нас здесь никакой общественной жизни. Никакой. Каждый сидит у себя взаперти и ждет, пока ему кинут кость. Если так и дальше пойдет, мы все скоро уже нелюди станем.
Я не успел ответить – следом за Эвелиной, которая сразу прижалась к моим коленям, в комнату вихрем влетела Кати.
– Кати, – сказал я, – времени у нас в обрез. Не будем тратить его на пустую болтовню. Как ты смотришь на то, чтобы переселиться с Эвелиной в Мальвиль? Дядя согласен.
Она вспыхнула, на ее лице появилось хищное выражение. Но она тотчас спохватилась.
– Ох, сама не знаю, – ответила она и потупила глаза с наигранной скромностью.
– Я вижу, переезд тебе не по душе, Кати. Ну что ж, не хочешь – не надо. Неволить не стану!
– Да нет, нет, не в том дело, – сказала Кати. – Просто дядю оставлять жалко.
– Смотри-ка ты, – удивился Марсель.
– Ну, раз ты о нем горюешь, лучше и впрямь оставайся. И не будем об этом больше говорить.
Тут она смекнула, что я просто над ней подсмеиваюсь, и, заулыбавшись, заявила с чисто деревенским бесстыдством, которое было мне куда больше по сердцу, чем ее ломанье:
– Ты что, смеешься! Я до смерти рада уехать с вами!
Я и впрямь рассмеялся, за мной Марсель. Как видно, он тоже успел заметить краткую беседу и долгие взгляды у порога мясной лавки.
– Значит, едем? – спросил я. – Жалеть не будешь?
– И с дядей расставаться душа не болит? – поддержал меня Марсель.
Она тоже рассмеялась искренне, от всего сердца, тем смехом, который отзывается во всем теле, волнами расходится по плечам, груди и бедрам. Это зрелище пришлось мне по вкусу, и я загляделся на Кати. Она тотчас перехватила мой взгляд, состроила мне глазки и снова рассмеялась, повторив ту же завлекательную пантомиму.
– Слушай меня, Кати, – продолжал я. – Ты сама понимаешь: если просить разрешения у Фюльбера, нам его не получить. Вы с Эвелиной удерете тайком. Думаю, что через несколько минут все жители соберутся на эспланаде поглядеть на трюки, которые я буду проделывать на лошадях. Ты туда не пойдешь. Останешься у себя, якобы для того, чтобы ухаживать за Эвелиной – у нее, мол, начался приступ астмы. Как только все сойдутся к замку, соберешь чемоданы, свой и Эвелины, погрузишь их на повозку и хорошенько укроешь пустыми мешками, в которые был завернут хлеб. Потом через южные ворота вы пойдете пешком по дороге к Мальжаку и на пятом километре у развилки на Ригуди будете нас ждать.