Малявка
Шрифт:
— Можно я пойду, лягу? — тихо спросила девочка, не глядя мне в глаза.
— Конечно.
Она ушла, а я едва сдержался, чтобы не опрокинуть стол. В конце концов, совладев со своими эмоциями, я всё-таки доел, а затем прибрался на кухне. Страх, негодование и злость смешались между собой, испепеляя мои внутренности. Черт, девочка даже своим молчанием заставляет меня корчиться, плавиться и даже страдать. Да, Габ, может, ты действительно зарываешься?
Я расположился в гостиной за ноутбуком в надежде, что работа поможет мне немного отвлечься. Так и получилось, когда я глянул на часы, то уже было далеко за полночь. Я уже собирался лечь спать на диване, когда на пороге гостиной внезапно показалась хрупкая фигура Полины. Похоже,
— Иди ко мне, — тихо проговорил я.
Девочка сразу же откликнулась на мое предложение, но вместо того, чтобы сесть рядом со мной, она устроилась на моих коленях и, уткнувшись носом мне в шею, заплакала.
Я оторопел от такого резкого поворота событий. Мне уже казалось, что Поля не решится открыться, а здесь… Мысли все спутались, но я всё-таки отчасти даже неосознанно, прижал малую к себе и успокаивающе провел ладонью по ее мягким и длинным волосам. Ее уязвимость сейчас ощущалась особенно остро, ровно, как и порыв защитить девочку любым образом. Мне стало и больно, и грустно за нее. Полина плакала, и мне чудилось, что ее прозрачные горошины слез падают и омывают мое сердце.
— Что произошло? — тихо спросил я, целуя малую в висок.
— Папа, — сбивчиво ответила Поля и всхлипнула.
Так и знал! Та и знал, что здесь замешен этот кусок дерьма! Руки тут же зачесались, захотелось выбить из него остатки мозгов, вывести далеко загород, куда-нибудь в лес и скормить диким животным. Я бы посмотрел на это и даже закурил, наслаждаясь видом раздирающей волками человеческой плоти.
— Что он тебе сделал? — мой голос звучал угрожающе и как-то сдавленно.
Малая глубоко вздохнула и вытерла пальцами своим заплаканные глаза. Она выглядела несчастной, потерянной, но ни как не жалкой. Несмотря на ее слезы, у меня даже мысли не возникло, что девочка может сломаться. Почему-то в это даже с трудом верится, хоть она вся хрупкая и такая беззащитная.
— Ничего такого, чего нельзя было бы пережить, — ответила Полина, пряча от меня свой взгляд. — Если честно, то я плачу даже не из-за него. Теперь я себе это запретила. Просто всякие мысли… Они так внезапно нахлынули на меня, и я расклеилась, — пристыжено призналась малая.
— И что за мысли? — я аккуратно заправил прядь ее волос за ухо.
— Да так, — жмет плечами. — Кто я? Зачем я вообще живу? Отец всегда относился ко мне как к какой-то вещи, причем ненужной и совершенно бесполезной. Матери я вообще не знаю, ей я еще с рождения не нужна была. Ни друзей, ни родственников, ничего. Работа, дом, вечная папина ругань, какие-то непонятные люди, которые частенько любят ошиваться у нас дома. Это всё, всё, что у меня было. Но… Я никогда себя не жалела, это уж совсем как-то унизительно. Потом появился ты… Я чуть от страха не умерла, когда… В общем, ты и сам знаешь. А затем… Ты окутал меня такой заботой, о которой я всегда мечтала. Ты решителен и мне это нравится, нравится то, как развиваются наши отношения. И знаешь, — она посмотрела на меня своими большими ясными глазами, их арктическая синева заставила мое дыхание сбиться. — Мне всё равно на то, какая между нами разница во всех ее отношениях. Просто сегодня, когда ко мне в магазин пришел папа и наговорил кучу всего, да еще и деньги твои забрал, я четко поняла и почувствовала тот контраст прежней и нынешний жизни. Я не хочу в прошлое, мне хорошо здесь, рядом с тобой, — она обняла меня, разнося этими объятиями по моему телу обжигающее тепло. — Стало грустно оттого, что я всё-таки ни капли не важна своему отцу. Переосмыслив всё это, я и расплакалась. До последнего не хотела тебя тревожить своими проблемами, но не смогла промолчать.
— Я рад, что ты всё же решилась мне открыться, для меня это очень важно. Впредь знай, я всегда рядом и ты всегда, слышишь? Всегда можешь поделиться со мной тем, что тебя беспокоит.
Поля разомкнула наши объятия и выразительно посмотрела на меня. Ее глаза горели, на щеках виднелся румянец. Она была очаровательна. Слезы сделали ее взгляд более распахнутым и необычным. Я рассматривал малую, касался пальцами ее мягких щек, губ, подбородка. Теперь я тактильно изучал ее, запоминая каждую черточку юного и красивого лица. Осознание, что это создание мое, срывало крышу и вскрывало нервы. Я был счастлив, запредельно и болезненно счастлив.
Девочка первая потянулась ко мне за поцелуем, словно слепой котенок в поисках защиты. Я ответил сразу же, горячо, настойчиво и влюбленно. Рядом с ней я не чувствовал себя Габриелем, которому почти сорок. Двадцать лет не больше. Полина еще неумело, но страстно отвечала мне, сжимая мои плечи своими тонкими пальчиками. Полумрак, жар ее тела, запах ее волос, податливость ее губ буквально кричали о том, что теперь я просто не имею права остановиться. Я крепче прижал малую к себе и на секунду оторвался от ее рта, чтобы задать один-единственный вопрос:
— Ты не боишься?
— Нет, — твердо ответила она и вовлекла меня в новый поцелуй.
Это было волнительно и настолько чувственно, что хотелось кричать. Я переживал и боялся причинить боль, хотя прекрасно понимал, что это неизбежно. Но в любом случае я стремился к тому, чтобы всячески облегчить эту боль, не жилая, чтобы рядом со мной Поля испытывала подобные ощущения.
У меня было много женщин, но ни с одной из них я был так счастлив и так бережен. Полумрак спальни, в которую мы переместились, растворял контуры, но я всё равно хорошо видел нежные изгибы хрупкого тела, которое хотелось бесконечно целовать. Полина боялась, я это чувствовал и понимал, что неизвестность пугает хлеще всякого приобретённого страха. Мы целовались, наслаждались прикосновениями, ловили каждый вздох и затуманенный желанием взгляд.
Это было больше, чем просто секс, в конце которого организм и сознание сотрясается в судороги сладкого наслаждения. Всё, совершенно всё, что, так или иначе, касалась малой, для меня было гораздо серьезней, гораздо больше, чем любые понятия и вещи, понятные человеку. Полина доверилась мне, несмотря на любые внутренние опасения и боязнь, и теперь я принимал это доверие, впитывал своей кожей и душой.
Рядом с Полей я словно бы заново изучал этот мир и природу человеческого чувства. Единение морального и физического наслаждения как бы запускало процесс моего перерождения, ведь прежде, кроме удовлетворения плоти, обычной природной потребности я ничего больше не ощущал. Выжженное поле, пустота, которая теперь медленно заполнялась яркими красками и необъятным спектром мощных положительных эмоций.
Тихие стоны, горячая кожа, прикрытые ясные глаза, закушенная губа и так живописно разметавшиеся по подушке волосы — всё это вводило меня в катарсис и казалось, что так поразительно хорошо просто не может быть, это запредельно, нереально.
Еще долго после всего произошедшего я лежал на кровати и крепко сжимал в своих объятиях малую. Ее голова покоилась на моей груди. В душном воздухе спальни всё еще витал аромат нашего единения на все возможных уровнях. У меня просто язык не поворачивался описать этот процесс таким блеклым словом как «секс».
Проведя кончиками пальцев вдоль позвоночника Полины, я ощутил, что она абсолютно не двигается.
— Всё хорошо? — тихо спросил я, целуя ее в макушку.
— Да, — растеряно ответила она, не поднимая на меня своего взгляда.
— Я старался свести твою боль до минимума, — в моем голосе послышались нотки оправдания.
— Спасибо, я это почувствовала, — Поля всё же глянула на меня. — Только…
— Что? — я напрягся.
— Просто живот теперь немного болит и я, кажется, испачкала всё постельное. Извини.