Малышка со шрамами

Полынь Кира Евгеневна

Так! Так надо!

Проклиная про себя всех создателей, я сетовал на грубость судьбы-злодейки, но взгляд, поднятый в серое тяжелое небо, все равно возвращался к ней.

О, Анна…

Достаточно подсказок. Я все равно ими не воспользуюсь, избегая столь явные знаки.

Мужчина медленно, нарочито оттягивая момент, вынул упругие ветки и опустил их к своим ногам. Его толстые пальцы подрагивали, хотя все движения были давно знакомы и заучены до молитвы под черепом. Но он тянул время, продолжая избегать моего взгляда.

– Прости, малышка…. –

Принесло ко мне ветром, и я впился пальцами в деревянные перила, сдавливая их до скрипа.

Только тихий стон удивления вырвался из ее сжатых губ, когда холодная вода полилась на спину, обжигая в первые секунды соприкосновения, и тут же сковывая льдом оголенную продрогшую кожу.

Первый свист и узкая, упругая плеть опускается на мокрую кожу, оставляя на нее тонкий красный след, который за мгновение воспаляется, превращаясь в неровные борозды на хрупкой спине. Не закричала. Сжала пальцы так, что только взгляда было достаточно, чтобы ощутить боль в руках, примеряя ее чувства на себя. Стало легче. На удивление. Словно уже произошло то, от чего нельзя что-либо изменить, невозможно повернуть вспять, и остается только смириться, и продолжать.

Второй. Третий.

Они градом сыпались на нее, вырывая рваные, глубокие стоны из ее груди, которая уже дрожала не переставая, выплескивая гортанные всхлипы.

Четвертый. Пятый. Шестой.

Тонкая кожа уже разошлась в нескольких местах, оголяя красное мясо по ней, выпуская алые капли-бусинки, собирающиеся в кривые дорожки, которые сплетаясь с водой, стекали вниз, раскрашивая ее белую кожу.

Седьмой. Восьмой. Девятый. Десятый.

Шернар делала перерывы все короче, желая быстрее закончить. Я был уверен, что сегодняшний вечер он проведет в компании с бутылкой из темного стекла, наполненной какой-нибудь дешевой бормотухой. Забываясь, растворяясь в своей вине. И я с ним за компанию, но в своей спальне, запираясь на все замки, словно они могут спрятать меня от воспоминаний ее растерзанного тела.

Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать.

Я хотел перестать считать, невольно скрипя зубами, сжав челюсть так, что болезненная пульсация прострелила голову, въедаясь под кость.

Не простит…. Не простит….

Шестнадцать. Семнадцать. Восемнадцать. Девятнадцать.

Эта картина навсегда останется со мной. Я попробую похоронить ее глубоко внутри своего порочного, мерзкого сознания, погребая вместе с ней ошалевшее чувство вины, которое сейчас разрывало все препятствия на своем пути, вырываясь наружу.

Нет. Всего один, последний удар и все будет кончено.

Двадцать.

Слуга отбрасывает розгу как ядовитую змею и, опустив голову еще ниже, вжав ее в толстую короткую шею, уходит прочь, засунув руки в карманы потрепанного старого сюртука, и пропадает под козырьком, растворяясь в темноте арки, оставляя меня наедине с моей болью. С моей Анной…

Она не двигается. Словно жизнь покинула ее тело, и только короткие рваные вдохи говорят об обратном. Она так и не закричала, принимая удары по исполосованной коже, стойко, как истинный воин, перенося всю боль на которую я ее обрек.

Белые хлопья, что казалось, таяли даже на подлете к ней, все же добились своего и сейчас заметали хрупкую девочку, все сильнее цепляясь за влажные пряди, желая остудить горячую израненную кожу.

Все, это конец.

Я пытался сдержать шаг, но он все равно выдавал мою спешку. Но никто этого не увидел, и я позволил себе прибавить скорости, буквально слетая со ступеней, и торопясь приблизится к ней. Меня тянуло. Бешено, беспощадно и я рвался за этим инстинктом, не решаясь ему противостоять.

Подошва с хлюпаньем проваливалась под тонкую ледяную корку, лишая мой шаг скрытности, но я не замечая, бежал к ней, сбрасывая на ходу свой теплый плащ, уже мысленно укрывая ее им. Наполняя своим запахом, оставляя его на чистом полотне ее мыслей, которые сейчас были наполнены облегчением от конца боли.

Теплая тяжелая ткань упала на нее и малышка зашипела, но аккуратно подхватывая ее плечи, я помог ей распрямиться и сесть. Слабые ноги не держали ее легкое тело и она, не сопротивляясь, села прямо в лужу, погружая ткань плаща в вязкую кашу под ногами.

Приподнимая ее лицо, я смел одним движением большую часть снежинок с волос и встретился с чернильными глазами моей печали, которая плескалась на самой глубине. Темные пушистые ресницы склеились в колючие веточки, и все ее подростковая несуразность сейчас была особенно видна, на заострившихся чертах лица и темными венками, выступившими под тонкой кожей.

– Анна… - Выдохнул и понял, что с этого самого момента, это станет моей молитвой.

– Ненавижу… - Слабый голос рассек замершее пространство, зависая надо мной тысячами острых лезвий, давая понять – теперь это ее молитва.

Чёрный взгляд помутнел, и тонкие веки закрылись, заставляя малышку безвольной куклой поникнуть в моих руках.

«Навсегда» - повторил я сам себе, аккуратно прижимая девчонку к себе.

Глава 2

Дилижанс вез меня по черной дороге, что так контрастировала с первым легким белым покрывалом, укрывшим лес, словно выставляя на обозрения темную кору и голые ветки, сломанными изогнутыми лапами, торчавшими в разные стороны. Мне казалось, что они тянут их ко мне, пытаясь схватить, обжечь своим прикосновением, напоминая, что я принадлежу этой земле. Блудная дочь, вернувшаяся в свою обитель.

Влажная дорога не успевала впитывать упавшую с неба влагу и черной жижей с хлюпаньем расступалась перед колесами кареты. Слуга, сидевший на козлах, нетерпеливо погонял лошадей от самого пансиона, позволяя скотине отдохнуть лишь в конце дня, благодушно давая и мне перевести дух после выматывающей дороги.

Шернсий лес как и всегда был нелюдим и одинок. Он не впускал на свою территорию чужаков, позволяя только своим пробираться сквозь знакомые тропинки и дороги, сейчас гостеприимно впуская меня в мой некогда дом.