Малый заслон

Ананьев Анатолий Андреевич

12

Хотя на передовой стояла тишина, капитан Ануприенко не очень доверял этому обманчивому спокойствию. По опыту он знал, что немцы могли пойти в наступление и ночью (в последнее время, откатываясь под ударами наших войск, они все чаще и чаще прибегали к ночному бою). Капитан усилил наблюдательные посты и приказал Рубкину подтянуть третье орудие ближе к переднему краю, к окопам.

На батарее осталось всего два орудия, и это беспокоило Ануприенко. Большие потери понесла батарея и в людском составе, особенно пострадали огневики. Из восемнадцати человек возле орудий теперь находилось только шестеро. А главное, не было ни одного наводчика. Ляпина

тяжело ранило в живот, и вместо него Рубкин был вынужден поставить ефрейтора Марича.

Когда младший лейтенант Кириллов пришёл на наблюдательный пункт, капитан беседовал с Рубкиным о предстоящем, может быть, ночном бое.

— Немцы спать не будут — или ночью, или под утро ещё раз рискнут. Но нам сейчас с двумя орудиями будет труднее. И на пехоту рассчитывать нечего, у них тоже во взводах поредело. Так что давай-ка, Андрей, становись за наводчика сам. Марич, может быть, хорошим был бы наводчиком, да ведь у него никакой подготовки. А нам сейчас, как никогда, нужна точная стрельба.

— Марич очень понятливый, я его уже тренировал.

— Смотри, Андрей, тебе виднее.

— Ну, хорошо, если туго придётся — сам встану, договорились.

Тут же сидел приведённый Опенькой пленный немецкий снайпер. Ануприенко то и дело поглядывал на него.

— Вот ещё где обуза. Что с ним делать?

— К ногтю, — равнодушно ответил Рубкин.

— Отправить бы в штаб, но отрывать сейчас человека от орудий мы не можем.

— К ногтю, чего цацкаться.

— Нельзя. К ногтю нельзя. Пусть в штабе допросят, там переводчик есть. Может быть, мы Опеньку и пошлём конвойным? Сам поймал, сам и отведёт.

Но Рубкин не успел ничего ответить, в траншее послышался негромкий окрик запыхавшегося от быстрой ходьбы младшего лейтенанта Кириллова.

— Где командир батареи?

— Я командир батареи, — Ануприенко встал. — Что случилось?

— Ваша санитарка убила старшего лейтенанта!

— Ты в своём уме?! — удивлённо воскликнул капитан.

— В своём, — все так же тяжело дыша продолжал Кириллов. — Бросила гранату в землянку и побежала к немцам. Наши солдаты пристрелили её.

— Вот это номер, — негромко процедил Рубкин. В тоне его голоса явно чувствовалась насмешка. — Впрочем, этого и следовало ожидать — дезертирка!

— Помолчите! — резко оборвал его капитан. — Ступайте проверьте, так ли это, и доложите!

Огромная жёлтая луна поднималась над кустарником и заливала притихшие окопы бледным холодным светом. Лес казался гуще и темнее, чем днём, ели словно сошлись, сомкнулись в единую матово-синюю непроглядную стену. Мороз крепко сковал землю, и звуки редких выстрелов слышались приглушённо и странно-обманчиво, так что нельзя было понять, где выстрел, а где эхо.

Ануприенко стоял в окопе и курил цигарку за цигаркой; то, что рассказал младший лейтенант Кириллов о санитарке, сначала показалось капитану совершенно неправдоподобным, и потому он послал Рубкина. Но теперь, когда остался один на один со своими мыслями, когда ничего не отвлекало его от раздумий, и он, вспомнив все, как появилась Майя на батарее, как не хотела она уходить в свою часть, потому что там домогался её близости командир роты, старший лейтенант, — вспомнив все это, и, главное, подумав, что Суров тоже имеет звание старшего лейтенанта, Ануприенко неожиданно для самого себя пришёл к выводу, что, может быть, тот старший лейтенант и Суров — одно и то же лицо; в таком случае Майя могла совершить то, о чем так взволнованно рассказал Кириллов. Ануприенко не боялся того, что теперь начнётся расследование и ему, как командиру, который приютил у себя дезертирку, может здорово влететь, — он просто не думал об этом; беспокоило другое, то,

что Майя побежала в сторону немцев и что в неё стрелял наш солдат. Может быть, она ещё жива, и её можно спасти? Ануприенко хотелось самому пойти сейчас и все узнать, но он понимал, что не может покинуть наблюдательный пункт, что важнее всего предстоящий бой, который надо непременно выиграть, и потому снова и снова, прислоняясь к брустверу, всматривался в освещённое луной снежное поле и дальний кустарник.

Между тем Рубкин, выполняя приказание капитана, шагал следом за командиром стрелкового взвода на левый фланг. Он смотрел себе под ноги и ухмылялся. «Вот это влип капитан так влип, — рассуждал он. — Нарушение воинской дисциплины! Подобрал дезертировавшую из части санитарку и приютил у себя на батарее… Упекут в штрафную. Определённо, упекут!..» Рубкину было жаль командира батареи — пострадает ни за что; но в то же время он испытывал какое-то радостное волнение, словно только и ждал, чтобы капитана наказали, тогда батареей командовать будет он, Рубкин. Находили минуты, когда он даже ликовал, как обиженный человек, вдруг получивший удовлетворение. «Хотел с комфортом повоевать, капитан, с бабой под боком? Боком и выйдет тебе эта баба!..» — злорадно произнёс Рубкин, с наслаждением выделив слово «баба».

Кириллов приостановился; когда Рубкин поравнялся с ним, спросил:

— Что она за человек?

— Кто?

— Санитарка ваша.

Рубкин протяжно свистнул.

— Старая комбатовская шлюха. От какого-то командира роты сбежала, а капитан пригрел её на батарее.

— Сбежала? Погоди, это у нас недавно санитарка из роты сбежала.

— Все они на одну колодку…

— Это ты напрасно, о нашей худого не могу сказать, — возразил Кириллов. — Хорошая была девчонка. Перед самой отправкой на фронт прислали её к нам в роту. Но старшой наш обижал её.

— Когда сбежала?

— Неделю назад! Дней пять.

— Где, в каком месте вы стояли?

— Чуть выше Гнилого Ключа.

— Она!.. Как раз у Гнилого Ключа к нам и пришла санитарка.

— Как её звать?

— Майя.

— Она!.. — воскликнул младший лейтенант.

— Вот тебе и хорошенькая…

Но Кириллов уже не слушал Рубкина, почти бегом бросился к землянке, куда отнесли Сурова. Рубкин едва поспевал за ним.

В землянке было ещё холоднее, чем в лесу. Суров лежал на полу, накрытый шинелью. В неглубокой нише, проделанной в стенке, мигал жёлтый огонёк, озаряя лица бойцов вздрагивающим бледным светом. Солдаты дышали паром, и шинели их, казалось, были обсыпаны густой махровой изморозью. Кириллов отыскал глазами Емельчука и подошёл к нему.

— Ты видел в лицо санитарку?

Емельчук растерянно взглянул на младшего лейтенанта и ничего не ответил.

— Ты же был здесь и все видел. Ну-ка говори, что здесь произошло.

Оглядываясь на стоявших рядом солдат, робея, будто в том, что произошло в землянке, был виноват он, ординарец командира роты, Емельчук рассказал все, что знал: когда шёл по ходу сообщения, он слышал разговор Майи и старшего лейтенанта и сразу же по голосу узнал санитарку, а когда она налетела на него, успел разглядеть её лицо.

— Это наша была.

— Значит верно: она… Но почему она к немцам побежала? — задумчиво, как бы сам себе сказал Кириллов.

— Это она с перепугу, — заметил кто-то из солдат.

— Где Прохин? Он стрелял в неё? — снова оживился младший лейтенант.

— Я здесь, товарищ младший лейтенант.

— Ну-ка, веди к санитарке.

— За окопы?! На ничейную?

— Да, за окопы. Сейчас же надо принести её сюда.

— Это можно, товарищ младший лейтенант. Только дайте мне ещё человека, вдвоём сподручнее.