Мама! Не читай...
Шрифт:
— Не могу, милый, любимый! Прости, это невозможно, — выдыхала я в трубку и давала «отбой». В ушах звенело «Я больше не могу-у-у!» — то ли моим, то ли его голосом, колени тряслись, руки покрывались липким холодным потом, а огромный, болючий ком в груди грозил разорваться, лопнуть к чёртовой матери, залить кровью, лимфой, желчью, затопить меня по самые уши, уже снаружи затечь в мой безмолвно орущий от боли рот, чтобы я, наконец, захлебнулась и подохла, чтобы освободилась от этого кошмара, который я уже не могла больше выносить, совершенно не могла... Я хотела умереть, несмотря на счастье, которое свалилось на меня — несмотря на Любовь. Я любила по-настоящему, я нашла своё счастье, но я была очень-очень несчастна.
...Где
Записки нездоровой женщины
7 марта
Всё, кранты — сегодня совсем не смогла встать. То есть с утра заставила себя даже сделать зарядку — через силу. Помылась, намазалась кремами и — всё. Сил не осталось вообще. Легла и пролежала весь день, периодически засыпая. Тяжелое чувство внутри организма, голова совершенно дурная. Не способна ни на что. От истерики и воплей по этому поводу меня спасло только Женино присутствие. Я в полном отчаянии! Если завтра и послезавтра будет то же самое — соглашусь на больницу.
Позвонила Алисе, там царит полный маразм. Шуричек приехал вчера в наш бывший дом, где теперь хозяйничает дочь, и поставил замки на две комнаты. Она тут же научилась открывать их с помощью ободка для волос. Дал ей сто (!!!) рублей на жизнь, и она просится к нам поесть — у неё совершенно есть нечего. А он про это не знал? Дальше... Алиса едет на работу, берёт заработанные деньги и едет с работы домой... на такси, потому что был уже поздний вечер. Поэтому денег не остаётся на еду. Такое ощущение, что я попала в какой-то антимир, где всё делается в бреду и в большом маразме. Чем это кончится, одному богу известно. У меня самые нехорошие предчувствия. Только подальше от меня — чур меня, чур меня! Алиса, такая любимая и родная, становится всё более чужой и непонятной. Мне кажется, что отцу она прощает всё, как бы ни жаловалась на него. Ну и слава богу! У меня не осталось сил ни на что. Я больна. У меня нет физической возможности даже выйти из дома. Я боюсь завтрашнего утра. До ужаса боюсь...
Сегодня ночью меня насиловали — во сне. Их было много, и отчего-то они были мне знакомы, кажется, кто-то из детства. Помню кровь, грязь... Было не так уж страшно, но весьма противно.
Бедный мой Женечка! Он сегодня плакал из-за меня. Ненавижу себя за это ещё больше. Господи, разве я многого прошу? Всего лишь сил, физических сил!
Немножко посидела за компом и смертельно уже устала. Всё, пойду... Не знаю, смогу ли спать (днём же много спала), но пойду лягу. Ужасный день...
10 марта
Всё-то я делаю неуклюже... Вот завтрашний визит к Олечке в больницу: как всё сделать, чтобы было удобно и правильно и для Олечки, и для её мамы, и для меня? Казалось, придумала, а вроде всё выглядит как-то неуклюже. Будто я специально делаю не так, неправильно, нехорошо, как-то всех напрягаю... А ведь у меня самые лучшие намерения, но, конечно, с учётом моего поганого состояния. Вот это-то состояние и виновато: не объяснишь же каждому, что за полдня я потеряю все силы, и не будет возможности никого навещать... Ладно, как получится, так получится. В конце концов, главное, что я увижу Олечку и покажу ей, как она мне дорога и как я её люблю. А то, что Женя не пойдёт со мной, может, и к лучшему: он смущал бы нас с Олей в наших разговорах и, кроме того, как мне кажется, он очень смущал бы Олю: какая нормальная женщина хочет, чтобы её видели мужчины в «больничном» виде после операции?
Интересный получился разговор с Женей, итогом которого стали следующие выводы: отец разлюбил меня, когда я выросла, мать, если и любила, то разлюбила некоторое время назад, брат не любил никогда, бывший муж после большой любви возненавидел, Алиса любит очень даже в меру, чуть-чуть, как умеет. Остался один Женя. Он, что, рад этому? Рад тому, что больше я никому не нужна? Грустно...
Женя прав: задница у меня стала жуткая. То есть он это вроде как шутит, повторяя всё время, что я очень красивая, но я-то вижу и понимаю, что он тоже всё видит и понимает. Конечно, возраст, но ещё и абсолютная гиподинамия. Никакой физкультуры, никакого плавания, вот вам и результат — ужас, ужас, ужас! Пока никак не нахожу сил на элементарную зарядку. Неужели всё? Неужели я больше никогда не вернусь к своей вполне нормальной, подтянутой фигуре? Катастрофа.
Завтра Женя будет звонить врачу. Ну-ну... Это только без меня. Ничего не хочу слышать, ничего не хочу знать. Никаких больниц. В задницу.
...А почему, собственно, глупо подарить человеку, лежащему в больнице, добрую мягкую игрушку? Мне было бы приятно. Но в Жениных глазах я идиотка. Ну и ладно.
Ещё раз прошу, господи, на завтра сил. И на послезавтра. Дурдом: всё время надо выклянчивать элементарных сил на полужизнь. И если бы эти «моления» имели хоть какой-то смысл! Ну что за фигню Женя смотрит по телеку! Так, переключил... Боюсь, опять на дрянь. На боевик дурацкий. Или как он говорит — шпионский детектив. Хрен редьки не слаще. Глупые мужские игры. На уровне футбола. Всё бы ничего, ради бога, но только не надо выдавать это за достойное кино! А он почему-то именно этим и занимается. Ах, Ле Каре! Ах, Гришем! Тошниловка... Хи-хи! Ну, что — нарвался? По-моему, редкостная дрянь. Смотри, смотри... Переключил.
Надо идти спать. И хочется, и колется. Не хочется, чтобы наступило завтра. Не хочется, чтобы было утро. А вот спать уже хочется. Устала я сегодня. От чего?
Любая цена
«Хороший левак укрепляет брак». Этот пошлый совет я впервые услышала из маминых уст. То ли она хотела слыть супер-пупер-демократичной, широковзглядой и передовой... То ли на самом деле натура у неё всегда была такая... как бы это помягче сказать-то, даже не знаю... ну, вот самое интеллигентное, что могу подобрать — шалавистая натура. Ей-богу, до сих пор не знаю, как оно было на самом деле с моим папой, что за душа у этой женщины и как в этой самой душе она относится к нему, что такое для неё любовь и верность... Я великолепно знаю, как она отвечает на подобные вопросы в интервью, но никто, уверена — никто! — понятия не имеет, что же на самом деле она думает и чувствует, какие булыжники лежат у неё за пазухой.
Она не хотела ни слышать, ни знать ничего из того, что творится в моей душе, как складывается моя семейная жизнь... Она чуралась моих попыток поговорить с ней, как будто я пыталась засунуть ей в рот грязную жабу. Она отмахивалась от меня так, будто я хотела поделиться с ней мечтами о битье кнутом грудных младенцев. А я, как дура, и так, и эдак старалась уткнуться родной маме в халатик и по-женски, или даже по-детски, пожалобиться ей, спросить совета, рассказать о своих переживаниях. Я всё ещё пребывала в наивной вере, что мама — это самый родной человек, что она любит меня и всегда готова по крайней мере выслушать и пожалеть. Или пожурить. Поучить жить. Подумать вместе. Ну, сделать хоть что-нибудь. Только не равнодушно отмахиваться от меня, как от назойливой мухи!