Мама возвращается всегда
Шрифт:
— Нет, — резко перебивает ее Маша.
— Почему нет? — спрашивает львица Элиза, заглядывая Маше в глаза.
— Потому что дурацкое имя.
Маша не смотрит ни на Элизу, ни на маму. Она вообще ни на кого не смотрит.
— Ну, придумай тогда сама подходящее имя, — говорит тигр Терри, прыгая к Маше на колени.
— Не хочу, — Маша спихивает тигра, а вместе с ним и мамину руку.
— Ну как же я буду без имени? Все меня засмеют, — жалобно пищит мышонок-моряк.
— Мне все равно, — бурчит Маша. — Я вообще не буду в него играть. Можешь
— Ну вот, — расстраивается мышонок. — Столько я пережил, так далеко заплыл, а теперь все напрасно. Никому я не нравлюсь, придется мне уезжать восвояси.
Подыгрывать маме Маша не хочет. Она вообще уже ничего не хочет.
— Ну и пусть уезжает, раз ему так хочется, — говорит она резко. — И ты сама уезжай!
На этот раз мышонок не отвечает.
С веранды опять доносится бабулин голос.
— Все, иду, — откликается мама и поднимается с кровати, забирая с собой мышонка.
Маша не двигается с места.
Мама выходит из комнаты. Слышно, как открывается и закрывается за ней дверь, ведущая на веранду. Маша сидит, скрестив руки на груди.
— Маша, — зовет ее бабуля. — А ты что, не пойдешь маму проводить?
— Оставь ее в покое, — слышен голос мамы. — Она не в духе.
Бабуля что-то отвечает, но Маша не может разобрать слов. Мама спускается по лестнице, и бабуля идет за ней следом. Вскоре голоса их смолкают, и в комнате становится совсем тихо.
Едва мама вышла из комнаты, Маша почувствовала, как к горлу подступает твердый комок. Она держалась до последнего, но теперь, когда ни мама, ни бабуля ее точно не услышат, она дает себе волю и начинает плакать, сначала чуть-чуть, а потом уже изо всех сил. Слезы стекают по щекам, затекают в рот, но ей все равно. Маша дрожит, раскачивается взад-вперед и долго не может успокоиться.
Пока Маша плачет, она ни о чем не думает. Но когда слезы заканчиваются и остаются только всхлипы и шмыганье носом, на Машу вдруг обрушивается огромная и страшная мысль — мама уехала!
Мама уехала и не вернется до следующих выходных, а может быть, и еще дольше. Ведь Маша сама ее прогнала.
Маша смотрит на разбросанные по кровати игрушки, на малиновую собачку, так и оставшуюся без имени. Слез больше нет, нет и комка в горле, но вместо него появляется какое-то ужасное чувство, которое все разрастается, жжет и давит изнутри. И это чувство будет жить в ней, пока мама не вернется. Оно будет расти, пока не разорвет Машу на части.
А что если мама не вернется вовсе? Ни через неделю, ни через две, никогда? Что если в автобус, в котором она поедет, врежется огромный грузовик? Такое ведь постоянно случается. Маша слышала об этом по радио. От этих мыслей Маше становится страшно, но ни о чем другом думать она не может.
Может быть, маму еще получится догнать, остановить? Маша вскакивает с постели, выбегает из комнаты, распахивает дверь на веранду и спускается по лестнице, перепрыгивая через ступеньку. В саду — никого. Ну конечно, автобус давно уже уехал. Глупо было надеяться, что мама еще тут.
Растерянная Маша стоит на крыльце и вдруг слышит голоса за воротами. Бабулин, а потом еще один. Маша стоит как вкопанная, не решаясь пошевелиться. Скрипит калитка и из гаража выходит мама.
— Ты не уехала, — едва слышно произносит Маша.
— Нет, — улыбается мама. — Оказалось, что сын Тамары Петровны едет в город через час и может довезти меня прямо до дома — ему по пути. И я решила с ним поехать. Вот ходили договориться. А бабуля пошла к тете Гале, набрать для меня сливы.
— Значит, ты все-таки уедешь, — говорит Маша.
— Я бы с радостью осталась, но мне же завтра на работу, — отвечает мама.
Маша шмыгает носом и произносит, глядя себе под ноги:
— Ты все-таки оставь мне мышонка.
— Я его и не забирала, — говорит мама с улыбкой. — Он там, наверху, на столе. Ты разве не заметила?
Маша мотает головой и снова шмыгает.
— Ну пойдем, назовем его, наконец, — говорит мама, поднимаясь на крыльцо и сбрасывая с ног сандалии. — У нас еще целый час. Должны же мы за это время придумать ему имя, правда?
— Давай его будут звать Юнг, — предлагает Маша, поднимаясь вслед за мамой и вытирая нос рукой.
— Ну не знаю, — весело отзывается мама. — Ты была права — так себе имечко. Он же у нас опытный моряк, а не какой-нибудь юнга. Уверена, ты можешь лучше придумать.
И они целый час играют, сидя на большой тахте, пока бабуля не кричит им с веранды, что сын Тамары Петровны уже подъехал.
Маша провожает маму до машины. Мама кладет сумку в багажник, обнимает Машу крепко-крепко, так что дышать трудно, целует бабулю в щеку и усаживается на заднее сидение. Потом вдруг подзывает Машу к себе и обнимает еще раз.
— Я скоро приеду, Марусь, — говорит она.
— Точно? — тихо спрашивает Маша, ковыряя землю подошвой шлёпка.
— Куда ж я денусь, — смеется мама, но тут же добавляет уже серьезно. — Конечно, приеду. А ты пока придумай имя собаке-водолазу.
— Ньюфаундленду, — поправляет Маша.
— Точно!
Мама улыбается и захлопывает дверцу машины.
Машина трогается. Маша бежит за ней следом до самого конца улицы и машет изо всех сил. Мамина рука тоже машет ей из открытого окошка. Когда машина скрывается за поворотом, Маша разворачивается и бредет к даче.
Бабуля ждет ее у калитки. Стоит, уперев руки в бока, и ее фигура в цветастом летнем сарафане излучает надежность.
— Ну вот, и глазом моргнуть не успеешь, как мама вернется, как всегда, — говорит бабуля таким голосом, что ей невозможно не верить. — Пойдем что ли чаю попьем!
Бабуля открывает тяжелую калитку и уверенным шагом направляется на кухню. Там она ставит на плиту чайник и достает из холодильника оставшиеся пирожные. А Маша сидит на своем любимом стуле с высокой спинкой и думает над бабулиными словами. Мама много всего умеет — и хорошо плавать, и рассказывать истории, и ездить на большом велосипеде, и играть — но самое главное, что она возвращается. Всегда.