Мама
Шрифт:
К нам с сестрёнкой относились как к чужакам, к изгоям. В третьем классе дети из Шанбучи отправлялись учиться в Сябучи. В нашей деревне был всего один учитель, а потому там учились только два года. Пока первый класс был на уроках, второй делал домашнее задание – и наоборот. На третий год все отправлялись в соседнюю деревню Сябучи, ниже по склону. В Шанбучи наше с сестрой обособленное положение ощущалось не так остро. В Сябучи я узнал до конца вкус одиночества. Почувствовал себя бродячей псиной, которую гонит прочь вся деревня. Я мог опираться только на себя самого, чтобы отделаться от этого наваждения.
На самом деле деревенька Сябучи тоже стояла на горе. Просто гора была пониже нашей. Казалось, что деревни расположены совсем рядом, но дорога петляла
Поскольку шагать было очень далеко, дети звали друг друга и ждали, пока все соберутся, чтобы идти в школу и из школы вместе. Все очень боялись идти поодиночке. Отчимов сын никогда не разрешал мне и сестрёнке идти вместе с его компанией. Сестра ела ужасно медленно. Миску риса она жевала по полчаса, как будто играла в дочки-матери, обстоятельно и долго, никуда не торопясь. Это давало ему отличный повод избавиться от нас с сестрой. Каждое утро не успевала она доесть, как отчимов сын уже грохал о стол миской и выбегал на улицу в компании других мальчишек. За это я всякий раз нещадно ругал её. Глядя вслед убегающему сводному брату, я топал ногами от нетерпения и принимался орать: «Ну давай уже, быстрее!» Иногда я мечтал, как отберу у неё рис, не дав доесть. Сестрёнка и так никогда не доедала до конца, она роняла миску и вылетала из дома вместе со мной.
Когда мы догоняли других детей, они никогда не позволяли нам с сестрой идти рядом. Отчимов сын часто говорил с угрозой: «Ещё раз за нами пристроитесь, забью к чёрту».
Потому мы с сестрой не осмеливались идти к ним слишком близко. Мы тащились сзади, на почтительном расстоянии. Когда они оборачивались и смотрели на нас, мы останавливались как вкопанные и делали вид, что вовсе и не шли за ними следом. Когда они снова пускались в путь, мы почти бесшумно догоняли их быстрым шагом.
Я совсем не боялся драки. Я был им не по зубам. А вот сестрёнка была слишком маленькая и худенькая. Она бы не справилась. Я боялся, что её могут задеть в драке. Мне одному, всего с двумя руками, было не перебороть всех мальчишек деревни.
Не решаясь на драку, мы с сестрой тащились следом за остальными, как бродячие псы. Две маленькие собачки, со страхом и трепетом бежавшие след в след с волчатами, принявшие их за ровню. Со временем сестрёнка надоела мне до чёртиков, и я не разрешал ей идти со мной. Я сам быстрым шагом догонял остальных.
Я слишком хотел влиться в их компанию. Мне не хотелось, чтобы всё расстроилось из-за неё. Чтобы из-за какой-то сестры я потерял бы целую кучу приятелей.
Сестра только плакала.
Когда она начинала плакать, моё сердце смягчалось, я останавливался и ждал её. Даже собаки никогда не бросали друг друга, особенно малышей, и я тоже не мог оставить сестру в одиночестве, без поддержки.
Я думал, что главная причина, почему приятели прогоняют нас с сестрой, в том, что мама испортила со всеми отношения. Если бы мама была в нормальных отношениях с деревенскими, то и ребята никогда бы не стали к нам с сестрой так относиться. На всё была своя причина. Я совсем не испытывал ненависти к другим детям. Я ненавидел маму. И потом, мы с сестрой учились просто блестяще, учителя хвалили нас каждый день, дети нам завидовали. Это была моя собственная вина. Большая и неизбывная. Я должен был сам придумать, как заполнить пропасть, что пролегла между мой и приятелями. Мама не могла меня защитить. Я должен был защитить себя сам.
Когда мы играли в мяч, я специально проигрывал товарищам, чтобы они порадовались.
Когда мы бежали на скорость, я специально делал вид, что подвернул ногу, и сильно отставал от них, чтобы им было приятно.
Когда мы прыгали в высоту, я специально прыгал низко, чтобы они могли прыгнуть высоко-высоко и гордиться собой.
На контрольной я шептал им правильные ответы, а сам специально делал ошибки, чтобы их тоже похвалили.
Когда мы убирались в школе или занимались трудом, я первым брал на себя всю грязную, тяжёлую работу, чтобы мои товарищи могли немного побалбесить.
Я пресмыкался перед сыном отчима и его компанией так, что даже решил носить их на себе всю дорогу до школы и обратно. Каждый день нас ждал путь вверх и вниз по холму. По дороге в школу сначала нужно было спуститься с нашей горы, а потом подняться на ту гору, на которой стояла деревня Сябучи. Дорога была очень крутая, очень длинная, очень трудная. Ко всему, кроме длины, можно было привыкнуть. За те годы, что мы карабкались по горам, мы так свыклись с ними, что ступали по ним как по равнине. Но эта извивающаяся длина пути рождала гаденькое чувство страха при одном взгляде на неё. Мы шли, останавливались, снова шли и частенько приходили к финишу на пределе возможностей. Я думал, что это лучший шанс доказать всем, что я достоин доверия. Каждый день я нёс кого-нибудь одного вверх по склону. Иногда, когда силы покидали меня, я вставал на колени и полз наверх. Вся дорога, все пять ли [5] были покрыты скользкими, твёрдыми каменными плитами. Я часто разбивал на них в кровь колени. На камне оставались багровые следы, как маленькие лепестки, как красные губы, целовавшие нашу дружбу.
5
Ли – китайская мера длины, равная 0,5 км.
В первый день они были ярко-алыми.
На второй – тёмно-багряными.
На третий они превращались в капельки чёрной туши.
Я боялся, что сестрёнка расскажет всё маме, и решил припугнуть её, чтобы она молчала. Я не думал, что ребята, что катались на мне верхом, тиранили меня, мне казалось, что так проявляется наше взаимопонимание, наша тесная связь. Я верил, что эти твёрдые камни – ступени на пути нашей дружбы и доверия. И ещё сильнее я верил в то, что моя залитая кровью искренность способна подарить мне их неподдельную преданность.
Мои усилия не пропали даром. Теперь отчимов сын не отгонял нас беззастенчиво прочь, но просто мирился с нашим существованием.
В ответ на моё радушие ко мне поворачивались задом, и я был доволен. Мне было радостно, мне было важно, что этот зад хотя бы не срёт мне в лицо.
Ребята, которым не было особого дела до нашей со сводным братом грызни, стали намного приветливее. Дети – всегда дети, и таких расчётливых хитрецов, как отчимов сынок, никогда не бывает много. Детское лицо как июньское небо: то закапает дождик, то развиднеется. Ребята, отправляясь утром в школу, сами стали поджидать меня и сестру и звать нас с собой. По дороге домой, если было время, мы играли в камушки или в карты.
В камушки хунаньская детвора играла чаще всего. Брали семь маленьких, кругленьких окатышей. Их рассыпали на земле и выбирали биту. Подбросив её в воздух, начинали быстро-быстро подбирать с земли остальные камни, а потом запускали их вслед за битой, пока она была в воздухе. Можно было пользоваться только одной рукой. Кто не успевал схватить камушки, тот проигрывал. Хватали на определённый счёт: «на один» – значит, сперва ловили один, потом два, потом три, «на два» – значит, сперва два, потом четыре, «на три» – то есть сначала три, потом ещё три, «на четыре» – сначала два, за ними четыре, «на пять» – пять и один, «на шесть» ловили все сразу. В конце кона нужно было собрать все камушки, положить на ладонь и одновременно легонько подбросить в воздух. Потом их бросались подбирать – сколько подберёшь, столько и положишь на тыльную сторону ладони, чтоб опять подбросить их высоко-высоко в небо. Пока они летят, нужно было успеть несколько раз хлопнуть в ладоши, а потом поймать камушки. Кто упускал хоть один камушек в любом коне, считался проигравшим и должен был начинать всё с начала.