Мандарины
Шрифт:
Если профессиональная деятельность Симоны де Бовуар складывалась в послевоенные годы вполне успешно, то личная жизнь причиняла одни огорчения. Сартр пылко влюбился в американскую актрису Долорес Ванетти и отказывался участвовать в когда-то придуманной ими игре. Де Бовуар, упорно поддерживая миф о счастливой чете интеллектуалов, была вынуждена играть за двоих, изображая, под критическими взглядами публики, почти семейную жизнь в паре с актером, который то и дело пропускал свой выход и забывал необходимые реплики. Благодаря ее усилиям, за тринадцать лет (с 1947 по 1960 год) миф о чете писателей получил-таки всеобщее признание. В начале 60-х годов этот миф приобретет для нее первостепенное значение, и два последних тома воспоминаний писательницы свидетельствуют о ее горячем стремлении его поддержать и упрочить [14].
Но все это произошло позднее, а тогда, в 1946 году, не имея других способов справиться с отчаянием, которое внушало ей положение брошенной женщины, де Бовуар преображала свою боль в чеканные строки, следуя правилам экзистенциализма. Мрачные мысли роились в голове, и писательница изливала их на бумагу. Так родился ее единственный фантастический роман «Все люди смертны» («Tous les hommes sont mortels», 1946).
«Мы умрем», — сказала женщина, чью мудрость восхваляет Священное писание во Второй Книге Царств. Фоска, герцог одного из итальянских городов начала XIV века, презрел божественный порядок и, желая возвыситься над человеческим уделом, выпил эликсир бессмертия. Однако вскоре выяснилось, что без перспективы смерти ему нечего желать и не на что надеяться. Ни одно из человеческих чувств, в том числе и любовь, не способно выдержать испытания вечностью: такой вывод не утешил де Бовуар, но работа над книгой помогла пережить черные дни. Если литература желает преодолеть отчуждение там, где оно кажется особенно несокрушимым, она должна говорить о тоске, об одиночестве, о смерти, потому что таковы в действительности ситуации, которые самым неотвратимым образом кладут предел нашей самобытности, полагал Сартр, и де Бовуар была с ним полностью согласна. Главной героиней романа, чью жизнь разрушила встреча с бессмертным Фоской, стала актриса Режина — женщина, стремящаяся доминировать над себе подобными и не терпящая никаких ограничений [15].
Невольно возникает вопрос: почему даже тогда, когда любовь между ней и Сартром умерла и была похоронена, они не расстались? Ответ может быть только один: де Бовуар была Сартру идеальным товарищем в том, что было для него дороже всего: в интеллектуальной жизни. Мышление диалогично, и без умного собеседника наши идеи с трудом проклевываются из тьмы небытия. Сартру и де Бовуар повезло: они нашли и поддержали друг друга. Кто возьмет на себя труд определить, кому из них повезло больше?
Хотя критики встретили это фантастическое произведение де Бовуар холодно, ей оно нравилось куда больше, чем, например, тепло принятый роман «Кровь других». В 1982 году она признавалась, что «Гостья» и «Все люди смертны» затрагивали ее «непосредственно», тогда как «Кровь других» и «Бесполезные рты» — это «соединение вымысла с философией». В 1947 году в Голливуде рассматривался проект экранизации романа [16], но до съемок дело так и не дошло. Однако созданный писательницей образ Бессмертного и полвека спустя не утратил привлекательности: в 1994 году роман «Все люди смертны» все-таки был экранизирован.
В начале 1947 года де Бовуар четыре месяца провела в США с курсом лекций по современной французской литературе. Для нее, как и для всей французской, да и европейской, интеллигенции важно было заново определить позицию по отношению к американцам и американской цивилизации. К тому же писательницу увлекла задача исследования культурного пространства, разделяющего Францию и США. Впечатления от поездки она использовала для создания эссе «Америка день за днем» («L'Am'erique au jour le jour», 1948). Еще до посещения Соединенных Штатов ее, как и Сартра, не устраивали «конформизм американцев, их шкала ценностей, их мифы и фальшивый оптимизм», вкупе со склонностью закрывать глаза на трагические стороны бытия. Поездка помогла ей оценить, с позиций европейца, роль американской интеллигенции в политике. В романе «Мандарины» де Бовуар высказала свое мнение об этом устами Анны: интеллектуалы, заметила та, «могут жить здесь в безопасности, потому что сознают свое бессилие» (с. 293 наст. изд.). Американцы, по ее наблюдениям, снисходили до Европы с высокомерной небрежностью, и спорить с ними оказалось столь же бессмысленным, как «спорить с параноиком».
В годы, когда Сартр и де Бовуар много сил и времени отдавали созданному ими журналу «Тан модерн», политика стала для них «семейным делом». Когда утром они разворачивали основанную участниками Сопротивления газету «Комба», у них было такое чувство, будто они распечатывают собственную корреспонденцию. Это ощущение вторжения политики в частную жизнь хорошо выразил Альбер Камю, высказывание которого де Бовуар приводит в своих воспоминаниях: «Политика неотделима более от индивидов. Она являет собой прямое обращение человека к другим людям» (Beauvoir 1963: 14). Но ведь как раз обращение к людям и составляет главный смысл писательского труда, и отсюда следует, что в подобной ситуации именно писателю должна быть отведена одна из ведущих ролей. Новая эпоха с надеждой взирала на творческую интеллигенцию. Интеллигенция поверила, что так будет всегда. Она ошиблась.
Уже в период между 1947 и 1960 годами у Сартра и де Бовуар наметилось довольно значительное расхождение в жизненных позициях. В то время как Сартр мало-помалу отходил от литературы и его бойкое перо нацеливалось на объяснение собственной политической позиции в свете философии экзистенциализма, интересы де Бовуар все более смещались в сторону ее внутреннего мира. Однажды в юности Сартр заявил Симоне де Бовуар: «Я хочу быть Спинозой и Стендалем» (Beauvoir 1981: 203). Но тогда он еще и помыслить не мог о том, чтобы писать книги по философии: в его намерения входило выражать философию, которую он исповедовал, в романах. Что же касается Симоны де Бовуар, то духовный мир всегда привлекал ее сильнее, чем внешний, а потому она сразу и навсегда сделала выбор в пользу литературы в самом высоком смысле этого слова. Когда Сартр безоглядно увлекся политической борьбой, де Бовуар не последовала за ним по этому тернистому пути, и на то имелись по меньшей мере две причины. Во-первых, жизнь научила ее тому, что никто не станет с должной серьезностью воспринимать политические выступления женщины. И это была весьма разумная позиция: за последние полвека положение женщин изменилось заметнее, чем за предшествующие тысячелетия. И как же обстоят дела теперь? «В большинстве стран политика по-прежнему остается областью, закрытой для женщин. <...> Напрашивается банальный вывод: политика — это все еще мужское занятие» (Lipovetsky 1997: 265—266), — констатирует французский философ и социолог Жиль Липовецкий. «Писатель сам по себе никогда не выполняет работу политика, однако когда я создавала эссе "Правая мысль" и "Долгий путь" [17], то делала это для того, чтобы рассеять некоторые заблуждения и выразить определенные политические идеи» (пит. по: SBSJC 1996: 210), — писала позднее Симона де Бовуар. Как бы то ни было, но ей потребовалось очень много энергии, упорства и настойчивости, чтобы, появившись на свет женщиной, прожить такую жизнь, какую прожила она. Другая причина отказа Симоны де Бовуар от активной политической деятельности была личного порядка: по натуре застенчивая, она не любила выступать перед людьми. А если и появлялась на публике, то только для того, чтобы поддержать Сартра. Она приходила в отчаяние из-за незначительности влияния, которое сам он мог оказать на развитие политических событий.
Написанное де Бовуар в 1949 году эссе «Второй пол» по праву считают «Библией феминизма». В конце жизни она гордилась тем, что помогла современницам «лучше понять себя и свое положение». В этом полемически заостренном произведении избранная автором форма методичного анализа чувств сочетается с неизменной готовностью доходить в своих рассуждениях до крайностей и шокирующих подробностей, до неприятных истин, которые многие предпочитают замалчивать. При работе над книгой де Бовуар сознательно придерживалась установки на скандал, на обострение всех противоречий описываемой ситуации. Писательницу часто обвиняли в том, что тон ее высказываний излишне резок. «Если хочешь, чтобы воздушный шарик лопнул, надо вонзить в него ногти» (Beauvoir 1963: 342), — возражала она. Появление подобного произведения в творчестве де Бовуар отнюдь не случайно. С годами ее все настоятельнее интересовали способы обретения женщиной независимости, и в конце 40-х годов она почувствовала невозможность сочинять романы до тех пор, пока основательно не изучит, что это значит на самом деле — родиться женщиной. Де Бовуар отказывалась считать женственность сущностью женщины и ее природным качеством. Женственность, полагала она, — это результат ситуации, созданной человеческим обществом на основе определенных психологических предпосылок. Ее раздумья над многообразием ситуаций, в которых оказывались в разное время женщины разных национальностей, как раз и привели к появлению «Второго пола» — исследования женской судьбы, основанного как на строгом рассмотрении данных медицины, истории, социологии и статистики, так и на блестящем анализе памятников культуры — от древнейших мифов до современных французских, американских и английских романов.
* * *
Симона де Бовуар никогда не заявляла о намерении написать автобиографический роман, но, по крайней мере, в «Гостье» и «Мандаринах» автобиографический элемент очень силен. Однако в отечественном литературоведении издавна сложилась традиция подчеркивать глубину различий между этими романами. Если, вслед за Е.М. Евниной, считать «Гостью» «типично экзистенциалистским произведением» и «прежде всего психологическим романом, раскрывающим интимную драму нескольких людей», то, по мнению той же исследовательницы, в «Мандаринах» «объективно-реалистическое отображение действительности особенно настойчиво врывается в ткань произведения, взрывая и почти полностью уничтожая его экзистенциалистские предпосылки» (Евнина 1962: 123; см. так же: Зонина 1955). Однако подобные утверждения не согласуются с оценками самой де Бовуар. Так, в воспоминаниях она отмечала: «Перечитала с начала до конца "Гостью" и сделала пометки относительно того, что думаю об этой книге. Я нахожу в ней, почти слово в слово, то, о чем говорю <...> в "Мандаринах". Впрочем, у меня нет причин это отрицать: каждый человек всегда пишет только свои книги» (Beauvoir 1963: 439). С мнением Симоны де Бовуар можно согласиться, если принять во внимание установку ее творчества на передачу «особенностей пережитого» и «вкуса собственной жизни». Если же говорить об оценке Е.М. Евниной, то и она небезосновательна. Все дело в том, что со времени написания «Гостьи» значимые перемены, которые произошли в жизни де Бовуар, повлекли за собой изменения в самом характере «пережитого». Личные проблемы писательницы отошли на второй план, когда она, следуя по проложенному Сартром пути, сосредоточила усилия на решении грандиозной задачи создания идеологии послевоенного времени. Эта новая идеология была призвана, раскрывая перед человеком его ситуацию, одновременно предлагать ему и образ действий. Как мы видим, де Бовуар не отказалась от передачи опыта «пережитого», просто «вкус» ее жизни стал иным. «Мандарины» — единственное произведение в ее творчестве, соединившее личный опыт с раздумьями о ключевых проблемах, волновавших умы всей творческой интеллигенции послевоенной поры. Себя в качестве автора этого романа она определяла как «писателя» и «женщину» — именно с таким распределением родов. Ей удалось создать верный по существу портрет французской интеллектуальной элиты конца 1940-х годов — с ее надеждами, противоречиями, борьбой и поражениями. И не случайно она обратилась к этой тематике именно в те годы: в истории Франции описанный ею 1946 год стал временем усиления конфронтации между различными политическими силами («эрой разрывов»).
Симона де Бовуар начала работать над «Мандаринами» в октябре 1948 года и потратила на создание этого произведения четыре года, ежедневно проводя за письменным столом от шести до семи часов и не отступая перед необходимостью снова и снова возвращаться к тому, что уже сделано [18]. Изменению подверглось даже первоначальное название романа: «Выживших» сменили «Мандарины». Слишком искусно выстроенная интрига первой версии произведения не удовлетворила де Бовуар, которая, отвергая традиции современного ей «французского романа», хотела применить на практике то, чему научили ее «романы англоязычные», и постаралась «воспроизвести хаотичность жизни, ее случайность и незавершенность».
В начале 1950-х годов левые, по наблюдениям де Бовуар, интересовались политикой достаточно, чтобы обсуждать эту тему в барах, но не настолько, чтобы видеть в ней смысл жизни. Размежевание во французском обществе достигло крайних пределов, и де Бовуар чувствовала себя неуютно в условиях жесткой полярности политических взглядов. Ей казалось, что новый роман никому не будет нужен. «Не оставалось места для тех, кто отказывался примкнуть к одному из двух лагерей, — писала она. — Мы с Сартром думали [19], что я не сумею угодить ни левым, ни правым: хорошо еще, если у меня наберется три тысячи читателей! Этот провал, в котором не приходилось сомневаться, печалил и сам по себе, и потому, что в нем проявлялась наша отверженность: всякое политическое действие стало для нас невозможным, и наша литература готова была кануть в Лету» (Ibid.: 274). Сартр и де Бовуар ошиблись: она сумела угодить и тем, и другим: «Мандарины» были благожелательно встречены прессой. «Против ожидания именно буржуазные критики посчитали, что мой роман имеет привлекательный налет антикоммунизма, тогда как коммунисты в нем-то и увидели свидетельство симпатии; что касается некоммунистических левых, то я как раз и пыталась говорить от их имени. Только некоторые социалисты и крайне правые с яростью обрушились на меня» (Ibid.: 336), — констатировала она. Возможно, причину успеха романа следует искать в том, что его «суперангажированная» создательница парадоксально воспринимала борьбу партий. В 1965 году Сартр писал, что его всегда поражало отношение де Бовуар к политике. «Она ни в грош ее не ставит. Нельзя сказать, что она относится к ней совсем уж наплевательски, но она и слышать о ней не хочет» (цит. по: Bair 1990: 368). Подобная внутренняя «невовлеченность» помогла де Бовуар рассматривать жгучие политические проблемы с импонирующим читателю объективизмом.