Мандат
Шрифт:
— Эксперт! — проскрипел карлик. — Не своим делом занимаешься.
— Запереть его надо! — проворчал Крюков. — Волчонком поглядывать стал!
Бессонов взял Юрия за подбородок и заставил поднять голову.
— Ты зачем вышел на палубу?
Юрию показалось, что все пропало. Врать он не умел, а молчать было нельзя.
— Хотите, — неожиданно для себя сказал он и сам почувствовал, что случайно мелькнувшая мысль может оказаться спасительной. — Хотите, — повторил он, — я сделаю так, что никто и близко не подойдет к буксиру?
А про себя он подумал: «Ни один, кроме Глебки и Дубка! А они подойдут!
— Это интересно! — произнес карлик.
— Я нарисую на борту череп с костями! — оживился Юрий. — И напишу: «Холерные больные».
Матросы соображали туго, а Бессонов сразу понял и коротким лающим смехом одобрил предложение.
— А больные? — спросил Крюков.
— Больные были! — ответил карлик. — Их летом везли на буксире. Нас прислали продезинфицировать плавучий гроб!
Потом, когда молчаливый матрос принес из трюма сурик и кисть и Юрий, спустившись на лед, начал выписывать на борту угрожающую надпись, он понял, что его надежды очень наивны. Почему он решил, что Глебка и Дубок обязательно придут сюда, увидят эту надпись и догадаются, кто ее намалевал? Каким образом могут они очутиться здесь, на Неве, у заброшенного буксира? Лучше попытаться убежать! Только бы дождаться ночи!
Бессонов был в восторге от выдумки Юрия, а вскоре она успешно прошла проверку на практике.
По требованию карлика Юрий, разрисовав один борт, перешел с ведром и кистью к другому. Но из торосов, бугрившихся на середине Невы, появились два незнакомых матроса и прямиком направились к буксиру.
Крюков выругался. Молчаливый матрос забрался в ходовую рубку, где хранились гранаты. Бессонов приказал Юрию забрать кисть и краску и спуститься в трюм.
— Займись картинами, — сказал он и захлопнул крышку люка.
Сквозь иллюминатор Юрий видел, что произошло, и слышал весь разговор.
Матросы бойко шлепали лыжами и на ходу о чем-то весело переговаривались между собой. Они были довольны, что нашли еще один буксир, который, по всем признакам, мог послужить людям. И стоял он удачно — за сваями, так что ледоход не угрожал ему. Еще больше обрадовались они, когда увидели на борту людей.
— Эй, братва! — крикнул один из них. — Лоханка на плаву? Или на мели сидите?
— Считай, что на тот свет плывем! — по подсказке карлика проорал в ответ Крюков.
Матросы приняли это как шутку и захохотали, но вдруг оба сразу как-то изменились. Движения стали неуверенные, замедленные, точно на обоих напала сонливость. Они прошли еще несколько шагов и остановились, уставившись на красную зловещую надпись.
— Давай подходи! — орал Крюков. — Мы двоих списали — рук не хватает! Подмогните гроб плавучий хлоркой продраить!
— Нет, браток! У нас другое задание! — долетело до Юрия, и он увидел, как матросы поспешно повернули лыжи к берегу.
ЛЕДОХОД
После ухода Глебки прошло не больше получаса. Поднялся ветер. Он дул с Ладоги, теплый и напористый. Шумел голый лес и сбрасывал с веток капли.
Глаша сидела на корточках за кустом и не спускала глаз с буксира. Когда ноги уставали, она выпрямлялась и, стараясь не высовываться из-за куста, подпрыгивала несколько раз и снова опускалась на корточки.
На буксире словно все вымерли, а караульный матрос в рубке будто заснул. Ни движения, ни звука, только ветер, усиливаясь, посвистывал в лесу.
И вдруг что-то произошло, но Глаша никак не могла понять, что именно. В свист ветра вплелся монотонный, однообразный шорох. Он нигде не рождался, но был повсюду. Казалось, и земля, и воздух, и Нева, и лес издают этот нарастающий тревожный звук. Шорох перешел в протяжный скрип. Потом раздался громкий треск. Черные ломаные молнии с гулом прорезали лед. Загрохотали осыпающиеся торосы, а у берега стал вырастать вал из раскрошенного, перетертого льда.
Начался ледоход.
Без всяких видимых усилий, как гигантский плуг, на берег вползла льдина. Шипя, шурша, потрескивая, она неудержимо и неторопливо гладила землю, выравнивая все бугорки.
Глаша отбежала подальше. А ледяной плуг дополз до куста, за которым она только что пряталась, срезал его, как травинку, и понес на своем горбу вдоль берега.
Неповторимый весенний гул ледохода поглотил все звуки. Глаша не услышала, как карлик кричал на заснувшего в рубке матроса, как орал Крюков на Графиньку, которая неумело отталкивала багром напиравшие льдины. Не услышала Глаша и тонкий, пронзительный, до смерти испуганный голос Юрия. Она только видела, как в темноте заметались на буксире люди, как из трубы повалил дым, подсвеченный огненными искорками, и как с кормы на движущийся лед матросы сбросили что-то вроде мешка.
Это был Юрий. Он больше не требовался Бессонову. Рассортированные и прикрытые рогожей картины стояли в машинном отделении, а у карлика в кармане хранилась составленная Юрием опись с указанием приблизительной ценности каждого полотна.
Ударившись о лед, мальчик перестал кричать, боялся, что бандиты бросят вдогонку гранату. Он прижался к поскрипывающей льдине и не двигался, пока не увидел, что оба матроса перешли на нос буксира и взялись за багры.
Юрий напряг руки, но узлы были надежные, крепкие. Веревка на ногах тоже не поддавалась никаким усилиям. Он перевернулся со спины на живот и увидел справа прибрежные кусты, а впереди и слева — ледяные поля, которые терлись боками, ломались, наползали друг на друга. Льдины вставали дыбом и погружались в черную воду.
— А-а-а! — в ужасе снова закричал он.
— Я чичас! — послышалось где-то поблизости.
Юрий приподнялся, насколько позволяли связанные руки и ноги. По берегу бежала Глаша. Он сразу узнал се и, уткнувшись в льдину подбородком, заплакал. А Глаша прыгнула на движущийся лед, легла и поползла к брату…
Глебку ледоход тоже застал врасплох.
Оставив Глашу наблюдать за буксиром, он решил бежать к деревне кромкой леса. Тут снега почти не было, но пропитанные водой прошлогодние листья скользили под ногами. Он упал раз, другой, понял, что так далеко не уйдешь, и забрался поглубже в лес. Там попадались ему нерастаявшие снежные завалы. Ноги вязли в мокром месиве. Пришлось возвратиться на берег и спуститься на лед.