Мандельштам, Блок и границы мифопоэтического символизма, Голдберг Стюарт

Мандельштам, Блок и границы мифопоэтического символизма

на обложку

Голдберг Стюарт

Шрифт:

Чувство границ и равновесия в раннем акмеизме вело (особенно в стихах Мандельштама) к великолепной графической и архитектурной поэзии, по сей день составляющей основу некоторых исследований акмеистической поэтики 42 . Но строгость этой дистанции между поэтом и миром, субъектом и объектом была именно тем, что и было нужно для того, чтобы заложить основу для более тонкой игры с границами, а иногда и их штурма 43 . Сергей Аверинцев писал: «Путь Мандельштама к бесконечному – <…> через принятие всерьез конечного как конечного, через твердое полагание некоей онтологической границы» 44 .

См.: Rubins M. Crossroad of Arts, Crossroad of Cultures: Ecphrasis in Russian and French Poetry. N. Y.: Palgrave, 2000.

Попытка такого штурма предчувствовалась уже в «Утре акмеизма»: «Мы не летаем, мы поднимаемся только на те башни, какие сами можем построить» (II, 325). Ср. в «Символизме как миропонимании» (1904) Белого: «Бесконечно веря в чудо полета, другие могут ответить им [тем, кто скорбит по заходящему солнцу]» (Белый А. Арабески: Книга статей. М.: Мусагет, 1911. С. 238).

Аверинцев С. C. Судьба и весть Осипа Мандельштама. С. 15.

Как неоднократно отмечалось, акмеизм не поддается простой или точной характеристике с точки зрения хронологии, представителей или поэтики 45 . В своем убедительном обобщении, сделанном в «Книге об акмеизме» (1998), Олег Лекманов определяет это движение как ряд концентрических кругов. С внешней стороны находится слабо связанный внутри себя «Цех поэтов», который был основан Николаем Гумилевым и Сергеем Городецким в октябре 1911 г. и в который входили

достаточно разные, в основном молодые поэты. Их собрания состояли из чтения стихов каждым из участников и основательных, подробных обсуждений и критики. Многие из этих авторов публиковались в преимущественно акмеистическом журнале «Гиперборей», редактором которого был Михаил Лозинский – по преимуществу символист 46 . Средний круг состоял из шести поэтов, которые называли себя акмеистами и чьи коллективные публикации, наряду с манифестами Гумилева и Городецкого, определили лицо нового движения в начале 1913 г. 47 Это были Владимир Нарбут, Михаил Зенкевич, Городецкий, Гумилев, Анна Ахматова и Мандельштам. Впрочем, по отдельности они представляли очень разные типы поэтики – в диапазоне от более сдержанной и классической до более грубой и гротескной. (Как отмечали Лекманов и другие, сам Мандельштам склонялся порой к «левому» крылу и даже увлекался футуризмом.) Центральный круг определялся «семантической поэтикой» и разворачивавшимся на уровне подтекста диалогом трех поэтов, различных по темпераменту, чьи произведения в совокупности и определили наше представление о целом движении ex post facto: Гумилева, Ахматовой и Мандельштама.

Обзор по этой проблеме см. в: Лекманов О. Концепция «Серебряного века» и акмеизма в записных книжках А. Ахматовой // НЛО. 2000. № 46. С. 216–219. См. также фундаментальные «Заметки об акмеизме» Тименчика в: Russian Literature. 1974. Vol. 3. № 2–3. P. 23–46; 1977. Vol. 5. № 3. P. 281–300; 1981. Vol. 9. № 2. P. 175–189. Тонкое понимание акмеистической поэтики Мандельштама, не ограниченное тезисами из часто вполне применимых, но не исчерпывающих дела статей поэта, представлено в: Левин Ю. И., Сегал Д. М., Тименчик Р. Д., Топоров В. Н., Цивьян Т. В. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Russian Literature. 1974. № 7/8. P. 46–82; Taranovsky K. Essays on Mandel’stam. Cambridge: Harvard University Press, 1976; Ronen O. An Approach to Mandel’stam; Freidin G. A Coat of Many Colors; Doherty J. The Acmeist Movement in Russian Poetry: Culture and the Word. Oxford: Clarendon Press, 1995; Шиндин С. Г. Акмеистический фрагмент художественного мира Мандельштама: метатекстуальный аспект // Russian Literature. 1997. Vol. 42. № 2. P. 211–258; Ханзен-Лёве А. Текст – текстура – арабески: Развертывание метафоры ткани в поэтике О. Мандельштама // Тыняновский сборник. Вып. 10: Шестые – Седьмые – Восьмые Тыняновские чтения. М.: <?>, 1998. С. 241–269; Лекманов О. Книга об акмеизме и другие работы.

О составе «Цеха поэтов» см. особенно: Тименчик Р. Д. Заметки об акмеизме // Russian Literature. 1974. Vol. 3. № 2–3. P. 33–39. Ср.: Он же. По поводу «Антологии петербургской поэзии эпохи акмеизма» // Russian Literature. 1977. Vol. 5. № 4. P. 315–323. О Лозинском см.: Сегал Д. Поэзия Михаила Лозинского: символизм и акмеизм // Russian Literature. 1983. Vol. 13. № 4. P. 333–414.

Манифест Мандельштама «Утро акмеизма» тогда еще не был опубликован. О датировке этой статьи, оконченной в ее нынешнем виде, судя по всему, в 1914 г., см.: Мец А. Г. Осип Мандельштам и его время. Анализ текстов. СПб.: Гиперион, 2005. С. 51–72. Замечательные прочтения стихотворения Мандельштама «Notre Dame» и пьесы Гумилева «Актеон» в качестве художественных манифестов раннего акмеизма см. соответственно в: Steiner P. Poem as Manifesto: Mandelstam’s «Notre Dame» // Russian Literature. 1977. Vol. 5. № 3. P. 239–256; Basker M. Gumilyov’s «Akteon»: A Forgotten Manifesto of Acmeism // Slavonic and East European Review. 1985. Vol. 63. № 4. P. 498–517.

Виктор Жирмунский в своем первопроходческом и уже классическом разборе нового движения обобщил программу Городецкого и Гумилева: «…изгнание из искусства мистицизма как обязательной темы и основной цели поэтического творчества», «вместо сложной, хаотической, уединенной личности – разнообразие внешнего мира, вместо эмоционального, музыкального лиризма – четкость и графичность в сочетании слов» 48 . В целом можно говорить о ряде контрастных акцентов, отличающих символизм и акмеизм в произведениях акмеистов: музыка vs. архитектура, дионисийское vs. аполлоническое (хаос vs. космос), религиозные адепты vs. гильдия средневековых ремесленников (но также и цех строителей-масонов), импрессионизм vs. ясность/точность, потустороннее vs. культурно отдаленное и внеперсональное (собеседник, предшественник) как источник поисков искусства вне своих пределов.

Жирмунский В. М. Преодолевшие символизм // Русская мысль. 1916. № 12. С. 30, 31.

Мандельштам, однако, отмечал: «Не идеи, а вкусы акмеистов оказались убийственны для символизма. Идеи оказались отчасти перенятыми у символистов, и сам Вячеслав Иванов много способствовал построению акмеистической теории» (СС, II, 257) 49 . Новые вкусы акмеистов были связаны прежде всего с чувством равновесия – равновесия в мировоззрении, в подходе к личности, а также в развитии (и учете) всех аспектов поэтического языка, так чтобы не выдвигать вперед ни одного из них и не отделять форму от содержания 50 .

О влиянии статей Иванова на Мандельштама см. особенно: Лекманов О. Книга об акмеизме и другие работы. С. 119–128.

Ср. «Анатомию стихотворения» (1921) Гумилева и «О природе слова» (1922) Мандельштама.

И все же акмеизм возник и как реакция против гипертрофированной музыкальности и туманности символизма. «Для акмеистов сознательный смысл слова, Логос, такая же прекрасная форма, как музыка для символистов», – писал Мандельштам (СС, II, 321). Позднее он назовет акмеистов «смысловиками», и одно из самых влиятельных исследований поэтики акмеизма обнаруживает его суть именно в его «семантической поэтике» 51 . Эта семантическая поэтика не была нейтральной, но склонялась к наращиванию «амбивалентных антитез» и умножению смысловых векторов 52 . Мандельштам испытывал глубокий интерес к трудам Павла Флоренского, – возможно, отчасти потому, что и в концепции Флоренского «как теза, так и антитеза – в их противоречивой совместности – принципиально значимы для „истины“» 53 .

Мандельштам Н. Воспоминания. Нью-Йорк: Изд. им. Чехова, 1970. С. 195; Гинзбург Л. Камень // Мандельштам О. Камень. Л.: Наука, 1990. С. 266; Левин Ю. И. и др. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма. См. также «Промежуток» (1924) Тынянова в: Тынянов Ю. Н. Архаисты и новаторы. Л.: Прибой, 1929. С. 570–573.

О фундаментальной двойственности и «амбивалентных антитезах» поэзии Мандельштама см., в частности: Сегал Д. М. О некоторых аспектах смысловой структуры «Грифельной оды» О. Э. Мандельштама // Russian Literature. 1972. № 2. P. 48–102; Левин Ю. И. и др. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма. О семантических векторах см. «Разговор о Данте» (1933) Мандельштама (СС, II, 374). Неожиданную схему процесса чтения-письма, описанного в этом эссе, см. в: Glazov-Corrigan E. Mandelstam’s Poetics: A Challenge to Postmodernism. Toronto: Toronto University Press, 2000. P. 68–110.

Seifrid T. The Word Made Self. P. 99. Флоренский – автор занимательной апологии апорий православной догмы: Флоренский П. Столп и утверждение истины [1914]. М.: Правда, 1990. С. 144 и след.

Это понимание истины как одновременного присутствия противоположных точек зрения и чувство способного многократно возрастать ассоциативного потенциала языка лежат в основе акмеистического диалогизма – его широко известной подтекстовой поэтики 54 . В поэзии акмеистов голоса «других» не подчинены монолитному голосу поэта (как, например, в блоковских реминисценциях), а остаются, напротив, одновременно сплавом и органическим целым, фугой ощутимо соперничающих голосов и импульсов, которые тем не менее преодолеваются в органическом голосе поэта 55 .

Природа мандельштамовской поэтики, его авторефлексивное цитирование и уникальная «упоминательная клавиатура» (СС, II, 368) делают обнаружение подтекста необходимой частью всякого углубленного прочтения его произведений. Труды Тарановского, Ронена и других ученых предоставляют модели плодотворного – и даже виртуозного – чтения, основанного на подтексте. Но в то же время подтекстовая критика в ее архитекстовом фокусе может проглядеть иные уровни значения. Ср. широкий теоретический подход Тименчика к «чужому слову»: Тименчик Р. Текст в тексте у акмеистов // Труды по знаковым системам. 1981. № 14 [Учен. зап. Тартуского гос. унив., № 567]. С. 65–75. См. также предостережения Михаила Гаспарова касательно поиска подтекстов: Гаспаров М. Л. Литературный интертекст и языковой интертекст // Известия Академии наук. Серия литературы и языка. 2002. Т. 61. № 4. С. 3–9.

О природе блоковской аллюзии в противопоставлении аллюзии акмеистической см.: Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. СПб.: Гиперион, 2002. С. 72–73.

Соперничающие и сосуществующие компоненты истины можно найти также в характерной для акмеизма взаимосвязи юмора и серьезности и в природе акмеистической иронии. Для Блока ирония была разрушительной силой, искусительным и глумливым нигилизмом, который он сам применял с блестящим художественным эффектом в стихах и драмах периода «антитезы» 56 . Ирония других символистов была более разнообразна и конструктивна 57 . Однако едва ли была она сравнима по тону с акмеистической «светлой иронией, не подрывающей корней нашей веры» 58 .

См.: Блок А. Ирония // Блок, CC8, V, 346 и след.

Ср. замечание Лаврова о Белом: «Возвышенно-мистериальное переплавляется в юмористическое и гротесковое, не утрачивая своего существа и не подвергаясь оценочной перекодировке: ироническая стихия преломляет в себе лучи из незримого центра, дает возможность воспринять очертания „туманной Вечности“ сквозь пелену жизненных реалий» (Лавров А. В. Ритм и смысл: Заметки о поэтическом творчестве Андрея Белого. С. 23), а также размышления Бройтмана о «да» и «нет» как о неотделимых частях скептической иронии Брюсова (Бройтман С. Н. Поэтика русской классической и неклассической лирики. С. 215).

Гумилев Н. Собр. соч. Т. 4. С. 173. Ср.: Тименчик Р. Д. Заметки об акмеизме II // Russian Literature. 1977. Vol. 3. P. 184; Аверинцев С. C. Судьба и весть Осипа Мандельштама. С. 16–17. Карабчиевский пишет о «головокружительной высоте его [Мандельштама] иронии» (Карабчиевский Ю. Улица Мандельштама [1974] // Карабчиевский Ю. Воскресение Маяковского. М.: Русские словари, 2000. С. 197), а Лекманов упоминает о «равновесии между иронией и метафизическим пафосом» в акмеизме и отмечает: «Возможность говорить о сокровенном, не форсируя при этом голоса, акмеисты получили, взглянув на окружающий мир сквозь призму иронии» (Лекманов О. Книга об акмеизме и другие работы. С. 84, 78). Схожий феномен мандельштамовской «могучей незначительности» (powerful insignificance) в поэзии 1930-х гг. исследует Кавана: Cavanagh C. Osip Mandelstam and the Modernist Creation of Tradition. Ср. также: Zeeman P. Irony // Zeeman P. The Later Poetry of Osip Mandelstam: Text and Context. Amsterdam: Rodopi, 1988. P. 89–125.

Акмеизм также характеризовался шутками для «своих», а на раннем этапе и своеобразной атмосферой кабаре, которая может окрашивать in absentia даже самые серьезные произведения акмеистов 59 . Одно не мешало другому – наоборот, экзистенциально поддерживало. У Мандельштама прекрасный и серьезный, даже возвышенный «медленный водоворот» из стихотворения «Сестры – тяжесть и нежность…» (1920) может превратиться в «воронку писсуара» из относящегося к 1925 г. перевода из «Обормотов» (1913) Жюля Ромена – без ощутимой угрозы для целостности оригинального контекста 60 . У Блока же подобные трансформации, например превращение трансцендентной Прекрасной Дамы в проститутку или картонную куклу, воспринимаются как выпад против онтологической реальности первоначального откровения или по крайней мере как высмеивание прежней наивности поэта 61 .

См., в частности: Левинтон Г. А. К вопросу о статусе «литературной шутки» у Ахматовой и Мандельштама; Ахматовой уколы // Анна Ахматова и русская культура начала XX века. Тезисы конференции. М.: Совет по истории мировой культуры АН СССР, 1989. С. 40–47; Парнис А., Тименчик Р. Программы «Бродячей собаки» // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. 1983. Л.: Наука, 1985. С. 160–257.

«О, годы! О, часы! О, бремя Иссуара! / Проточная вода в воронке писсуара! / В прорывы бытия брось лилию, Амбер! / Амбер! Кто вплел в твой герб позорный камамбер?» (ПСС, 375) – «У меня остается одна лишь забота на свете: / Золотая забота, как времени бремя избыть. <…> В медленном водовороте тяжелые нежные розы, / Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела» (ПСС, 149). Так развлекается Мандельштам, переводя результаты игры в буриме из романа Ромена. Оригинал гласит: «Le temps! Le temps! Issoire, / Il coule et tourne et gire et vire et filtre en ta passoire, / Emmi l’absent decor lilial d’Ambert … / Issoire! Qui a dit que tu faisais des camemberts?» (Romains J. Les Copains. P.: Le rayon d’or, 1952. P. 30). Большинство ключевых слов, связывающих перевод с «Сестрами», и даже образ цветка в воронке принадлежат Мандельштаму (как и, разумеется, проявление «писсуара», сокрытого в роменовском «passoire»).

Это, разумеется, служило основой для постоянных нападок Белого на Блока, якобы предавшего их общие идеалы. Магомедова интересно и убедительно показывает, что настойчивое утверждение Блока, будто в силу своего непостоянства он был верен, основывается на гностическом мифе о заточении Божией Премудрости в темнице мира (Магомедова Д. М. Автобиографический миф в творчестве А. Блока. М.: Мартин, 1997. С. 76 и след.).

Выражение «амбивалентная антитеза» подчеркивает непримиримое и неразрешимое в акмеизме: «Двурушник я, с двойной душой, / Я ночи друг, я дня застрельщик» 62 . В то же время акмеистическая поэтика часто может, как показывает Омри Ронен, восприниматься как синтез, или «снятие» 63 . Вторая волна влияния символизма на поэзию Мандельштама, впервые обнаруживаемая в «Оде Бетховену» (1914) и пронизывающая стихи периода «Tristia» (1916 – нач. 1921), и является таким снятием аполлонического и дионисийского, мужского и женского начал в тонально амбивалентном и совершенно новом синтезе, достойном лирического поэта как «двуполого существа» («Франсуа Виллон»).

«Грифельная ода» (1923).

См.: Ronen O. Sublation [Aufhebung] in the Poetics of Acmeism // Elementa. 1996. № 2. P. 319–329. Расширенный вариант: Ронен О. Акмеизм // Звезда. 2008. № 7. С. 217–226. Эта статья представляет собой отважную попытку дать краткое, обобщенное описание поэтики акмеизма (сильно сфокусированное, впрочем, на Ахматовой и Мандельштаме).

Другой яркий пример акмеистического снятия – мандельштамовское понимание природы слова 64 . Как мы видим в его эссе «О природе слова» (1922), слово для Мандельштама освобождено от своей связи с платонической идеей, от своего реализма в том непривычном средневеково-философском смысле, который лежит в основе ивановского употребления термина «реалистический символизм». Следовательно, он вправе говорить о русском номинализме (отсылая к соперничающей линии мысли, рассматривавшей значение как последствие языковой конвенции). Однако именно «внутренняя свобода» слова – его свобода от пут референции и от утилитаризма, даже (или особенно) утилитаризма «мистической интуиции» – делает его подобным Христу, Слову, превращает его в «плоть деятельную, разрешающуюся в событие» (СС, II, 246). Так Мандельштам приходит к удивительно глубокому и оригинальному синтезу лингвистического рационализма и «мистической презумпции» о природе слова 65 .

Ср.: Ronen O. Sublation [Aufhebung] in the Poetics of Acmeism. P. 320–322; Ронен О. Акмеизм. С. 219–220. О мандельштамовском понимании природы слова см., в частности: Паперно И. О природе поэтического слова: Богословские источники спора Мандельштама с символизмом // Литературное обозрение. 1991. № 1. С. 29–36; Seifrid T. The Word Made Self. P. 73–78; Роднянская И. Свободно блуждающее слово: К философии и поэтике семантического сдвига // Литературоведение как литература: Сб. в честь С. Г. Бочарова. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 183–196; Кихней Л. Г. Гиератическое слово в акмеистической традиции (Мандельштам – Гумилев – Тарковский) // Памяти профессора В. П. Скобелева: Проблемы поэтики и истории русской литературы XIX–XX вв. Самара: Самарский унив., 2005. С. 187–191.

Термин «мистическая презумпция» заимствован из: Аверинцев С. C. Страх как инициация: одна тематическая константа поэзии Мандельштама // Смерть и бессмертие поэта: Материалы международной научной конференции, посвященной 60-летию со дня гибели О. Мандельштама (Москва, 28–29 дек. 1998 г.). М.: РГГУ, 2001. С. 18.