Мангуп
Шрифт:
– Ты, княгиня, молодая, красивая и смелая,– сказал султан по-гречески.
«Я опасная, злая стерва, готовая вцепиться в твою жирную глотку, урод. И только мой бедный ребёнок мешает мне сделать это прямо сейчас!»– подумала София, и опустила глаза, боясь поддаться искушению.
– Ну, ну, не опускай личико. Оно прекрасно! И в твоих красивых глазках я читаю желание. Пусть твоё имя будет Чешмира – девушка с красивыми глазами,– сказал Мехмед, пальцем коснувшись её подбородка.
София вздрогнула от его прикосновения, отдёрнула голову, а он рассмеялся, и в его чёрных глазах запылала откровенная страсть.
– Где твой сын,– спросил Мехмед? Он подошёл к дивану, на котором спал младенец. – Нет, я не стану делать из него янычара. Я сделаю его своим приближённым, и он будет представлять Османскую империю перед королями Европы.
Наконец, Мехмед оставил Софию с ребёнком и подошёл к матери Александра. Он стал расспрашивать её о самочувствии, о том, довольна ли она условиями размещения в Гареме. Потом пообещал ей, что её и других женщин семьи князя Феодоро не продадут на невольничьем рынке, так как они – его личная добыча, а переведут в иной дворец, где они смогут спокойно жить. Но если ханум примет мусульманство, то её можно будет выдать замуж за мусульманина, и тогда она сможет стать полновластной хозяйкой в новом доме.
Наконец, султан вышел, а ещё через некоторое время в комнату вошла маленькая девочка, лет восьми и сказала по-гречески, что, Софию приглашает к себе хасеки. София встала, и пошла следом за девочкой, которая привела её в богато украшенную комнату, где сидела на ковре, поджав под себя ноги, хасеки – одна из жён падишаха, родившая ему сына. Ничего турецкого не было в её бледном, ещё молодом лице. Плотно сжатые губы и гримаса надовольства ясно показывали её отношение к происходящему.
– Тебе ещё не дали имя?– спросила она.
– Меня зовут София. Только что султан назвал меня Чешмирой.
– Забудь своё старое имя. Здесь ты будешь жить и умрёшь с новым именем.
– Как меня будут здесь называть – для меня не имеет значения. Мама назвала меня Софией. Это имя останется в моём сердце навсегда.
– Не будь горделивой. В Гареме гордость – чрезмерная роскошь. Ты знаешь, что султан приказал приготовить тебя для встречи с ним сегодня вечером?
– Что значит «для встречи»? Я с ним уже виделась сегодня, и ни о какой новой встрече речь не шла.
– Не прикидывайся дурочкой! Султан изъявил желание узнать, какова ты в постели.
– В постели я безумна. Но только со своим мужем. Никто другой наслаждения от меня не получит.
– Вот и сделай так, чтобы султан остался тобой не слишком доволен. Иначе, ты окончишь свои дни на дне Босфора. Впрочем, если он совсем уж будет тобой разочарован, то ты тоже рискуешь оказаться в кожаном мешке.
– Он собирается меня изнасиловать?
– Нет. Он собирается воспользоваться услугами своей рабыни.
– Я не рабыня!
– Рабыня. И ты это прекрасно знаешь. Не забывай, что у тебя ребёнок. Именно ребёнок тебя делает рабыней, даже если ты сама в душе свободна. Здесь тебе не приходится выбирать. Но выбор есть всегда, и ты должна на этот раз выбрать между жизнью и смертью. Смотри, не ошибись. Я тебе всё сказала. Теперь тебя приготовят. И помни мои слова, даже когда наслаждение напрочь оторвёт тебе голову.
– Никакого наслаждения не будет! Насильник может использовать меня, если стоит вопрос о жизни моего ребёнка, но сама я останусь холодной и чистой перед своим мужем и перед Богом,– сказала София, повернулась и пошла к себе в комнату.
Через некоторое время пришли два чёрных евнуха и увели Софию. Они передали её служанкам, а те повели княгиню в баню – хаммам.
София любила хаммам. Но теперь она безучастно лежала на горячем камне, пока одалиски массировали её упругое тело, готовя его к ночи наслаждений. Растерянность, возмущение, ненависть и страх терзали её. Что ей делать? Она взвешивала, хватит ли у неё сил задушить этого жирного старого попугая, который готовился испоганить её тело. Но потом она подумала о сыне, и отбросила прочь свои планы. А ещё ей хотелось спросить у султана об Александре, и навредить своему мужу она опасалась более всего.
Настал вечер, и её, одетую лишь в халат на голое тело, провели в отдельную комнату, где горел камин, и под балдахином находилась огромная кровать, застеленная белыми простынями. Рядом с кроватью на низеньком столике стояла ваза с фруктами. В комнате было тепло, и даже немного душно. София села на край постели, со страхом прислушиваясь к шагам за дверью.
Он вошёл. Посмотрел на неё и спросил:
– Почему ты не раздеваешься, не ложишься в постель? Ты хочешь, чтобы я тебя раздел?
– Нет. Я вообще не хочу раздеваться.
– Мне это нравится! Сопротивляйся! Мне никто никогда не сопротивляется, не противится, не противоречит, а это скучно.
– Я люблю своего мужа и не хочу тебя. Что с моим мужем?
– Твой муж неудачник. Он сидит в башне и решает сложную задачу: превратиться в моего раба или умереть. Сегодня он стал свидетелем казни генуэзцев, армян и своего брата. А значит, дух его сломлен, и скоро он выберет долю раба. Ты хочешь оставаться верной рабу?
– Мой муж доблестный воин, рыцарь, и не его вина, что судьба оказалась неблагосклонной к нему. Я тоже волей Бога стала твоей рабыней. Не зазорно рабыне любить раба.
– Зато почётно рабыне любить своего господина. Вот и люби меня, покорителя Европы и Азии, самого могущественного государя на Земле. Скоро не останется в мире стран, не подвластных Турции, её падишаху.
Мехмед подошёл к Софии, взял её за локти, приподнял, поставил на ноги, а потом резким движением сбросил с неё халат, и он скользнул на пол по обнажённому телу. София хотела нагнуться, поднять халат, но Мехмед наступил на него ногой и сбросил свой халат. Она попятилась в паническом страхе, упала на кровать, а Мехмед навалился сверху, словно огромный боров, с размаху неожиданно вошёл в неё, раздирая всё на своём пути, словно таран, который взламывает ворота крепости. И этот таран продолжал раскачиваться, нанося удары уже где-то глубоко, в самом животе. Она содрогнулась, и почувствовала, как что-то дикое, необузданное, первобытное просыпается в ней. Словно растёт в животе её какое-то сказочное, горячее, ненасытное чудовище. Оно не подчиняется разуму, не слушается воли, а требует всё больше и больше этих ужасных, этих пронзающих ударов, чтобы напиться, утолить извечный первобытный голод, который, оказывается, жил в ней всегда и был неутолим, как бывает неутолим омут под мощным водопадом. На мгновение её мозг пронзила ненависть, острая ненависть к своему телу. Она пыталась остановиться, отпрянуть, избавиться от ворвавшегося в крепость врага, но тело предательски само понеслось навстречу жаркому всепроникающему тарану, заполнившему её всю, стало биться об него, сладостно тереться, словно котёнок об ноги хозяина, пока мощные судороги не скрутили её всю и спазмы не опоясали её тело широкой волной. Она содрогалась, словно это был последний миг жизни, и почувствовала, как содрогается тот таран, который пронзил её, и как исторгает он тугую струю, ударившую, казалось, под самое горло, отчего дыхание пресеклось, и она потеряла сознание.