Мангупский мальчик
Шрифт:
– Да не… – неопределённо мотнул головой Матвей и отвёл глаза. – Тут, это, боковые миражи бывают… в жаркие дни… На собак тоже, видать, действует, – туманно пояснил он. – Пожалуй, хватит на сегодня. Экскурсию предлагаю считать законченной.
Общий вздох облегчения был ему ответом. Раскрасневшиеся от солнца, опьянённые ветром и простором, они потянулись в тень.
Нина опустилась на траву. Легла, закинув руки за голову, глядя в небо, мягко уплывая в сияющую
Прикосновение – лёгкое, щекотное. Сквозь полудрёму не сразу сообразила: кто-то водит травинкой по её щеке. Потом словно быстрое облако прикрыло на мгновение солнце: этот кто-то наклонился над нею сверху.
Дрогнув ресницами, она распахнула прикрытые веки. Лицо юноши – у самых глаз, в ореоле солнечного света, путаница волос, красные на просвет уши, светлый, едва заметный шрам на подбородке. Матвей. Наклонился близко, смотрит пристально, не моргая…
Онемевшим затылком она вновь почувствовала, как уплывает из-под неё земля. Качались соцветия, пульсировал, набухая запахами трав, воздух, кружилась вселенная. Наконец сквозь крещендо цикад донеслось будничное:
– Ну что, идём? Скоро ужин, пора в лагерь возвращаться.
Она села, отряхивая с блузки сухие былинки. Сказала негромко, чувствуя, как невольно розовеют щёки:
– Вы идите. А я ещё траву хотела пособирать – в чай добавим. Душицу, лимонник… – она поднесла к лицу растёртое в ладонях душистое жёлтое соцветие, прикрыла глаза. – М-м-м, лимонник, обожаю! Как пахнет-то чудно! – шумно втянув воздух, Нина блаженно улыбнулась. – Идите же. Я скоро, я вас догоню…
– Не заблудитесь… э-э-э… не заблудишься?
Ломкий мальчишеский басок. На «вы» начал… Он же совсем мальчишка, десятиклассник.
– Да здесь же всё рядом…
Он кивнул, свистнул Копаю, и они пошли: впереди, хихикая и переговариваясь, девчонки, за ними – лохматый пёс, позади – Матвей.
А он, похоже, близорук. Нина прижала ладони к горящим щекам. Эти пристальные серые глаза у самого её лица; они то ли узнавали в ней чьи-то черты, то ли словно угадывали какие-то их прежние встречи.
Так ведь и ей Матвей кого-то напоминает. Кого-то близкого, но кого? Дежавю [17] , кажется, так это называется?..
17
Дежавю (фр. «уже виденное) – ощущение, что происходящее уже было.
Тут с высокой каменной стены соскользнул мальчик – в длинной рубашке, сам долговязый, худенький, какой-то полупрозрачный. Спланировал вниз воздушным змеем, качнулся в сторону лагерной балки – раз, другой, третий – и замер, словно запутался в траве.
Никто, конечно, ничего не заметил. Лишь тот, кто звал мальчика, слегка замедлил шаг. Мальчик не двигался, завис окончательно. Убедившись, что ждать бессмысленно, тот, кто звал, пожал плечами и энергично зашагал в лагерь.
Лемонграсс, а попросту лимонник. Не разгибая спины, Нина всё срывала и срывала легко обламывающиеся, покрытые серебристым пушком, бархатистые на ощупь стебли. В руках был уже довольно увесистый букет, когда она решила, что на этот раз довольно. Выпрямилась, привычно преодолев лёгкое головокружение, и – замерла.
Он двигался навстречу, размеренно и плавно, обычный вроде мальчишка, с прутиком в руке. Ах нет, это не прутик. Дудочка! Какой щемящий, скребущий по сердцу звук!.. Сюда идёт. На вид лет десять-одиннадцать, одет в просторную белую хламиду [18] – но это же Мангуп, тут, по рассказам, какие только чудики приют не находят. Родители – кришнаиты [19] или ещё какие-нибудь неформалы, говорят, некоторые тут и вовсе голышом гуляют иногда.
18
Хламида – здесь: несуразная свободная одежда.
19
Кришнаиты – псевдоиндуистская секта.
Но что-то было не так.
Чувствуя лёгкий холодок в ямке между ключицами, Нина, обмерев, смотрела на него. Мальчик остановился поодаль и тоже замер, будто завис, в ожидании. Подумалось сначала – это у него рубашка такая, белая, просторная, колышется, реет на ветру, вот и мерещится.
Но этот странный холод у горла, и всё словно сместилось, немного, слегка, и немеет затылок… Такой лёгкий и будто уже знакомый морок. Где-то она уже встречала подобное. Нет, не сегодня. И не здесь.
Она нахмурилась, как всегда, когда пыталась что-то сообразить или о чём-то вспомнить. Ах, ну конечно, так двигался юноша, увиденный ею сквозь бабушкино обручальное колечко: взяла без спроса из тяжёлой шкатулки, пахнущей старой пудрой и духами «Красная Москва», – побаловаться гаданиями в святочную неделю.
В щели между портьерами полустёртой монетой застрял серебряный месяц. Точь-в-точь бабушкин старинный рубль с зазубриной на кромке, который, сколько Нина себя помнит, всегда лежал на дне кувшина с питьевой водой.
Дело к полуночи. Лунный свет проникает сквозь зачерченное инеем стекло в комнату под самой крышей массивной сталинской пятиэтажки. Тишина – нынче дома никого, – и страшно, и страсть как любопытно. Нина гадает. Неровное пламя свечи дрожит, трепещет. Пляшут на стенах и портьере тени…
Стакан с гладким дном наполнен водой, на дно она осторожно опускает начищенное до блеска кольцо. Ждёт, когда успокоится всколыхнувшаяся водная гладь, ощущая тревожный сквознячок где-то под ложечкой. Боязно отчего-то. Может, не надо, ну его… А с другой стороны, почему бы и нет, всегда девушки на Святки гадали.
«Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать…» – произносит почти шёпотом, прижимает к щекам холодные от волнения пальцы, не дыша всматривается в середину кольца.
Недвижная поверхность воды туманится, подёргивается зыбью. Нина подаётся вперёд. Кто это? Кто? Нина его не знает. Вполоборота, улыбчивый, весёлый, темноглазый… Ждала, увидит нечто похожее на фотоснимок. Но нет же! Двигается, встряхивает головой, вскидывает подбородок, посматривает в её сторону, кивает одобрительно, а сам будто обсуждает что-то – не её ли? – с кем-то, ей невидимым. Посмеиваясь, отвечает этому кому-то через плечо и вновь с польщённой улыбкой смотрит прямо перед собой.
Нина наклоняется над кольцом всё ниже, ниже… Грудью задевает край стола, и от этого лёгкого толчка картинка подёргивается рябью.
«Чур меня!» – опомнившись, выдыхает она. Долго сидит, закрыв лицо руками, чувствуя, как непроизвольно вздрагивают плечи.
Что за кино ей показали?.. Присутствовала в увиденном какая-то почти неуловимая шаткость, неверность, смещение. Картинка была вполне отчётливой, однако слегка подрагивала, мерцала, как кадры старой кинохроники, только гораздо менее заметно, едва-едва…