Манипуляция сознанием
Шрифт:
Набор примеров и весь контекст этого тезиса таков, что «правда» сводится в нем к достоверной информации о действительности («у Ельцина был инфаркт», «в Самашках ОМОН не казнил детей») и к альтернативному прогнозу ближайшего будущего («приватизация нанесет вред», «ГКО рухнут»). Это — правда разума. Относительно такой правды не может быть нравственного конфликта, а есть лишь проблема неполного знания или недобросовестности в его сообщении. Нравственность, эквивалентная такой правде, есть лишь одно из воплощений знания научного типа. Она с философией Шендеровича вполне совместима.
Здесь ли корень той драмы, что переживает Россия? Совсем нет. Главное — разлом в нравственности не ума, а сердца. Как пишет Н.А.Бердяев, «у Достоевского есть потрясающие слова о том, что если бы на одной стороне была истина, а на другой
Не вдаваясь в этот вопрос, Говорухин выразил, на мой взгляд, фундаментальную слабость нашей оппозиции в целом. Она как бы не видит, что в России, в самом ее народе, а значит и культуре, произошел именно раскол. Раскол не сводится к жадности, подлости, некомпетентности или глупости одной какой-то части (хотя все это имеет место и усложняет обстановку). Он проходит по самому ядру ценностей и разделяет людей по их отношению к проблемам бытия, главным проблемам. Люди занимают разные позиции не потому, что неполна «правда» и они лишены информации, а вследствие своего нравственного выбора. Иными словами, в России возникли две разных системы нравственных ценностей, каждая из которых обретает свое знамя и свой язык. Раскол этот созревал давно, и советский период был исторически недолгим восстановлением единства (вернее, инакомыслящие были в условиях сталинизма слабы и загнаны в подполье).
Что происходит, когда политики оппозиции не признают наличия раскола общества в сфере нравственности? Они способствуют усилиям власти отвлечь внимание гражданина от того нравственного выбора, перед которым он стоит почти каждый раз, когда принимается какое-то политическое или экономическое решение. Это и есть главная задача манипуляции сознанием. Манипулятор должен прежде всего добиться, чтобы человек воспринимал каждое изменение как проблему решения, а не выбора. Он не должен задумываться о том, хорошо ли приватизировать землю, он должен лишь думать о том, как ее приватизировать. Вот в этом вопросе можно допустить борьбу мнений, взаимные обвинения Чубайса и Лужкова, даже демонстрации независимых профсоюзов.
Когда политики оппозиции не признают конфликта ценностей, они, сами не всегда это осознавая, принимают ценности тех, кто обладает властью и собственностью. Значит, на деле они становятся соучастниками власти в управлении, хотя им разрешают и даже обязывают бороться с властью по второстепенным вопросам: об отставке негодного чиновника, о борьбе с преступностью или своевременной выплате зарплаты. Поскольку на деле часть общества, которую, как предполагается, представляет оппозиция, исповедует непримиримо иные ценности, никакого шанса на массовую поддержку такая оппозиция не имеет — к ней относятся довольно равнодушно. Потому что на деле она эту часть общества в политике не представляет. Ибо в главном политика определяется ценностями.
Конечно, левая оппозиция заявляет, что она привержена идее социальной справедливости. Но сами по себе это пустые слова, то же самое говорит и Гайдар, и Брынцалов. Никто себя не назовет несправедливым и безнравственным. Важна расшифровка. Она и следует: левые теперь за рыночную экономику и против уравниловки. Отсюда и выводится профиль нравственности. В чем справедливость рынка? В двух вещах: полная свобода сделки (хочу — покупаю, хочу — нет) и ее честность (без обвеса и обсчета). Значит, в рыночной экономике несправедливо и безнравственно платить зарплату шахтерам за то, что они производят уголь, который дешевле купить в Австралии. Им платят лишь потому, что нарушена свобода сделки (дорогой уголь Кузбасса покупают под давлением политики). Им платят, вырывая кусок у других граждан. В рыночной экономике безнравственно давать жителям дотации на оплату воды и отопления. Пусть оплачивают покупаемые ими блага полностью. Почему у Брынцалова,
Я лично отвергаю эту нравственность, я отвергаю ценности рыночной экономики, я требую уравниловки! Я считаю, что право жителей Вологды на жизнь и тепло ценнее, чем свобода сделки. Заявив это, я могу с ясной головой звать людей, которые со мной согласны, оказать давление на Немцова и добиться компромисса с ним. А если окажется, что нас много, то и подавить его. Но если я ценности Немцова разделяю, то моя борьба с ним — спектакль. Я борюсь за то, чтобы к кормушке нас с ним пускали по очереди.
Строго говоря, после признания ценностей рынка оппозиция лишилась законных оснований на патриотическую риторику. Что значит «не подписать договор СНВ-2» или «дать Сербии ракеты С-300»? Ведь наш ядерный щит и ракеты — реликт, остатки нерыночной экономики. Будем же честными в сути! Эти остатки иссякают, и скоро их не будет. Рыночная Россия содержать научно-технический потенциал, способный создавать такие системы, не может (да его уже и нет). Значит, ни о каком военном паритете с Западом при рынке и речи не будет идти. Хотите рыночной экономики — готовьтесь к новой реальности, не вводите в заблуждение людей своей картонной саблей. Мало нам Цусимы?
Не признавая раскола и негласно приняв ценности «сильных», разные течения оппозиции выработали целый набор «паролей», которые они выкрикивают, попав в обстановку спора. Они дают знак политическому противнику: «Мы с тобой одной крови — ты и я!». То Петр Романов вдруг заявит, что его идеал государственника — Столыпин. То Шафаревич подтвердит в 1998 году, что «социализм — путь к обрыву». В дебатах с Шендеровичем Говорухин выполнил ритуал обнюхивания блестяще и убедительно. Сразу подчеркнул, что он не желает возвращения в проклятое советское прошлое. Его фильм «Так жить нельзя» нанес советскому строю сокрушительный удар. Аргумент неотразимый, пароль принят. Далее идет напоминание, что он настрадался от советской цензуры (это — общий пароль нашей художественной интеллигенции). Затем, что он бы мечтал видеть во главе Высшего совета по нравственности Солженицына или Лихачева (хотя это уж никак не вяжется с формулой «нравственность — это правда»). Наконец, тонкий упрек в адрес телевидения, которое все время показывает «позор Госдумы» — Макашова, Шандыбина и Жириновского («а ведь в Госдуме помимо десятка таких идиотов есть множество умнейших и благороднейших людей — Мизулина, генерал Громов, Явлинский»). Все эти знаки были приняты, и спор с Шендеровичем, строго говоря, свелся к спору между своими — о деталях. Оба против цензуры, и разница лишь в том, что один считает Высший совет органом цензуры, а другой — нет. Почему нет? Потому, что Высший совет не запрещает выпуск передачи, а наказывает вещателя после передачи. Разница, конечно, существенная, но не принципиальная.
Не буду здесь углубляться в саму проблему свободы слова и цензуры. Отмечу только, что оппозиция не осмеливается отвергнуть кредо Шендеровича открыто — как элементарный обман. Без цензуры не существует общества. Наличие запретов, реализуемых через какую-то разновидность цензуры, является условием сохранения любого общества. Что можно, а что нельзя говорить и показывать на публике, определяется культурными устоями. Если эти устои в разных частях общества резко различаются, нужно ввести конфликт в рамки права — заключить соглашение. Вместо того, чтобы клясться в своей ненависти к цензуре, следовало бы признать наличие культурного противостояния и вести переговоры о согласованных запретах на агрессивное выражение своих ценностей. А раз «мы тоже против цензуры», то почему бы шендеровичам не показать Россию в виде свиньи, которую режут? Оппозиция что-то говорит о «цензуре совести». Но Масюк или Доренко и не идут против своей совести. Просто она у них совсем другая, чем у Макашова.