Мансарда для влюбленных
Шрифт:
Что он там говорил про завершение жизненного цикла? Или Анжелка, как обычно, все перепутала. А если нет?! И в эту самую минуту, пока она сидит в саду и рассуждает о смысле бытия и крепости сознания, он с петлей на шее пишет последний пейзаж…
Она вскочила с мыслью, пронзившей все ее тело с головы до пят. Нужно бежать! Нужно немедленно бежать к нему в дом и постараться остановить расправу над его жизнью. Что-то случилось, это точно, иначе Баланчин прибежал бы на крики и заслонил ее своим крепким телом. Точно, он бы обязательно прибежал ее спасать от пули наемного убийцы. Правда, тот оказался не тем, кем казался, но тем не менее
Оля поправила волосы, вдохнула в грудь побольше воздуха и выбежала в распахнутые ворота.
С бьющимся сердцем она подбежала к дому Дмитрия Аркадьевича и встала у ворот. А если она все напридумывала, и его нет дома? Взял и уехал со своей Музой в город. Нет, Муза осталась с Феликсом Ивановичем возле раритета. Они были настолько заняты автомобилем, что не отреагировали на крики Анжелы. Баланчина в мастерской не было. Но это вовсе не значит, что он сидит дома.
Оля легко толкнула калитку, та оказалась незапертой. Она вошла, оглядываясь по сторонам. Чего теперь-то бояться?! Его холодного непонимания, зачем она заявилась к нему в дом после того, как он с ней попрощался. Ну и что, что попрощался. Она пришла для того, чтобы… Она пришла, чтобы сказать ему… Что бы такое ему сказать?! Может быть, правду? Никогда! Но тогда ради чего она пришла?
Оля подошла к двери и прислушалась. Стонов и мук совести из дома не доносилось. Она толкнула дверь и вошла. Здесь живет Баланчин, это его родные пенаты. Комнаты в деревенском стиле, столовая, кухня с полным набором современной техники. Да, городские люди и в деревне не лишают себя благ цивилизации. Но это все ничегошеньки о нем не говорит. Оле нужно подняться в его кабинет.
Она ступила на скрипучую лестницу, ведущую наверх, в мансарду. Остановилась и прислушалась. А если Баланчин там спит? Пришел человек после длительной прогулки на свежем воздухе и завалился спать. А тут, здрасте, пожалуйста, явилась она. Не запылилась. Ничего, она его разбудит для того, чтобы сказать… Что же она ему скажет?!
Шла мимо, случайно заглянула в дом, калитка открыта, входная дверь тоже нараспашку, заходите все подряд, она и зашла. Не первый раз, между прочим.
Оля прошла в большую светлую комнату и остановилась у дивана. Никто на нем не спал. И не трудился за мольбертом. Баланчина, судя по всему, действительно не было дома. Видно, отправился провожать Музу, а Ольга этого просто не заметила. Да и когда ей было замечать, если во дворе разыгралось жуткое действо с буйными итальянцами и такой же темпераментной Анжелой.
Она остановилась возле одной картины, висевшей над диваном. Опушка, та самая, на которой ей так нравилось отдыхать. Только не обычная, залитая солнцем и утыканная ромашками. А такая, какая бывает только в сказках, когда из сумрака леса на опушку выскакивает волк, хватает царевну и увозит к злому царю.
Царевна – это Оля Муравьева. Злой царь… Кто же у нас злой царь? Баланчин? Нет, все-таки он добрый.
– Прекрасный пейзаж, не правда ли?
Позади нее раздался глухой женский голос, Оля вздрогнула от неожиданности и обернулась.
В комнату тихо вошла Муза, она остановилась рядом с Олей и уставилась на картину с опушкой.
– Я всегда говорила, что у него весьма прилично получаются пейзажи, – она отошла к окну, распахнула его и полезла в сумочку за сигаретой. – И он всегда меня слушал. – Она прикурила и глубоко затянулась. – До некоторых пор, пока не встретил тебя, милочка. Уж, не знаю, чем ты его прельстила. – Она презрительно скользнула глазами по Олиной фигуре. – И не могу понять, чем ты его заинтересовала? Прекрасная пастушка.
Муза криво улыбнулась и выпустила дым в окно. Было очевидно, что разговор ей удается с трудом, голос дрожал.
– Нет, не подумай только, что в завоевании его сердца чисто твоя победа. Нет, Баланчин был к этому готов, дни и ночи проводя в богом забытой деревеньке. Ему только требовался подходящий момент для того, чтобы сменить музу. – Она ненадолго замолчала и продолжила: – Игра слов: муза и Муза. Смешно, вот только хочется плакать. Они, – Муза кивнула на картины, – творческие натуры, склонные менять обстановку, жен, ангелов-хранителей…
– Дмитрию Аркадьевичу всегда нравилось в деревне, – тихо сказала Ольга.
– Ну, – растянула губы в неестественной улыбке Муза, – тогда это его единственное постоянство. В остальном, смею тебя уверить, дорогуша, Дмитрий Аркадьевич жутко непостоянен. Не считай, что тебе чертовски повезло. С ним не оберешься хлопот. К тому же к нормальной жизни он совершенно не приспособлен. Я буду поддерживать с ним деловые отношения, а тащить воз личных забот придется тебе. Я этот воз вчера решительно сбросила. Он еще не сделал предложение руки сердца? Вижу, что нет, но это не за горами. Притащит букет банальных роз, скажет что-то обычное в пушкинском стиле: «Я встретил Вас, и все былое…» – опустится на одно колено.
Она махнула рукой и затушила сигарету о подоконник.
– Не интересно. Я даже не останусь, чтобы на все это посмотреть. Прощай, милочка. Или, если ты примешь его предложение, то до скорого свидания. Вероятно, хоть тебя он послушает и переедет в столицу.
Муза подскочила к Ольге и чмокнула ее в щеку. Вернее, она чмокнула воздух возле ее щеки.
– Всего вам хорошего, – бросила она на прощание и ушла из светлой комнаты.
Ольга постаралась взять себя в руки, быстрый разговор немного выбил ее из колеи. Значит, Баланчин все рассказал своей Музе, которая теперь не его муза, а просто арт-директор, или как они там еще называются. Это несколько радует, но куда он делся сам? Поехал в город за розами, потому что оборвал весь свой палисадник? Она подошла к окну и проводила взглядом Музу, усаживающуюся в автомобиль. Муза довольно радостно помахала ей рукой и поехала, поднимая колесами дорожную пыль.
«Странная женщина, – подумала Ольга, – двойственная натура. Видно, как она не хочет отпускать художника и одновременно радуется своей свободе». Художник. Где же он?
Она направилась к двери и случайно задела накрытый белой простыней мольберт. Простыня съехала и обнажила все, что было тщательно скрыто. Оля опешила, сразу узнав в портрете саму себя. Она автоматически, не отнимая глаз от изображенного совершенства, подняла простыню и прижала ее к груди.
– Обалдеть, – прошептала Ольга одними губами, – но я не такая светлая, чистая, нежная. Я вообще не мягкая и пушистая! Он принимает меня за другую, за ангела, за музу… Я теперь его муза?! Тогда мне нужно стать мягкой и пушистой. Буду пушистой, точно. Пусть только он подойдет и попробует меня поцеловать. Пусть только подойдет с розами и Пушкиным. Пусть это будет банально! Раз я пушистая, то на все заранее соглашусь.