Мантисса
Шрифт:
— Не вылечился?
— Я расскажу вам о нем, когда вы почувствуете себя лучше.
Он пытается переварить сказанное:
— А это не…
— «Не» — что?
— Сумасшедшие?
— Господи, конечно нет! Вы так же разумны, как и я. Возможно, даже больше, чем я.
Теперь она садится на край кровати, скрестив на груди руки, поворачивается к нему лицом, и они ждут, чтобы кто-то явился на звонок. В верхнем кармане ее халата — две ручки и футляр от термометра. Темные волосы стянуты в строгий узел на затылке, лицо не подкрашено, однако в нем заметна какая-то элегантность, что-то классическое, средиземноморское. Чистая, гладкая кожа, за ее бледностью чувствуется
— С вами все будет в порядке. У нас бывали случаи и похуже.
— Я будто снова стал ребенком.
— Я знаю. Лечение может сразу не дать результатов. Мы оба должны проявить терпение. — Она улыбается. — Взаимопомощь, так сказать. — Она поднимается и снова нажимает кнопку звонка у кровати, потом опять садится.
— А где мы?
— В Центральной. — Она наблюдает за ним. Он качает головой. Она опускает глаза, с минуту молчит, потом смотрит на него; в глазах мелькает уже знакомая ирония — готовится новый тест. — Я здесь затем, чтобы заставить вашу память снова функционировать. Ну-ка, пошарьте в ней! Все знают, что такое Центральная.
Он шарит; потом каким-то странным образом до него доходит, что это — пустая трата времени и что гораздо мудрее будет даже и не пытаться. Было вовсе не так уж неприятно — после первого потрясения — сознавать, что ты напрочь отрезан от того, чем был или мог быть; от тебя ничего не ждут, ты освободился от ноши, о которой раньше вроде бы и не помнил, однако теперь, когда ее не стало, понял, что она была, эта тяжесть, которой никогда раньше не замечал, но теперь всем своим психологическим хребтом ощутил огромное облегчение. А более всего ощущение отдыха и покоя возникало от сознания, что он попал в руки этой спокойной и компетентной женщины, доверен ее заботам. Из расходящихся уголком лацканов белого халата виднелась стройная шея и нежное горло.
— Хочется взглянуть на свое лицо.
— Пока что я ваше зеркало.
Он вглядывается в это зеркало: ничего определенного в нем не разглядеть.
— Со мной случилось несчастье?
— Боюсь, что да. Вас превратили в жабу.
Очень медленно, разглядев что-то в ее глазах, он соображает, что его пытаются шуткой отвлечь от тревожных мыслей. Ему удается слабо улыбнуться. Она говорит:
— Вот так-то лучше.
— А вы знаете, кто я был?
— Кто я есть.
— Есть.
— Да.
Он ждет продолжения. Но она смотрит на него и молчит: еще один тест.
— Вы мне не скажете?
— Это вы мне скажете. Скоро. На днях.
Он молчит: минуту, две…
— Я думаю, вы…
— Я — что?
— Ну, знаете… кушетки…
— Психиатр?
— Вот-вот.
— Невропатолог. Нарушение функций мозга. Моя специальность — мнемонология.
— Что это?
— Как память работает.
— Или не работает.
— Иногда. Временно.
Узел ее волос завязан у затылка тоненьким шарфиком — единственная женственная деталь в ее одежде. На концах шарфика узор — мелкие розы перемежаются россыпью овальных листьев: черное на белом.
— Я не знаю, как вас зовут.
Сидя на краю кровати, она поворачивается к нему всем корпусом, приподнимает большим пальцем лацкан халата. На лацкане — именная планка: «Доктор А. Дельфи». Но тут, будто даже эта бюрократическая мелочь, касающаяся ее персоны, кажется ей нарушением строгих клинических правил, она поднимается на ноги.
— Да где же эта сестра, наконец?
Она идет к двери и выглядывает в коридор, — видимо, напрасно, потому что снова возвращается к кровати и нажимает кнопку звонка — теперь звонит долго и настойчиво. Смотрит вниз, на него, с печальной иронией сжав губы: дает понять, что не он причина ее раздражения.
— Я давно здесь?
— Всего несколько страниц.
— Страниц?
Она скрестила руки на груди и снова — иронический вопрос в ее внимательно следящих за ним глазах.
— А что я должна была сказать?
— Дней?
Она улыбается более открыто:
— Отлично.
— А зачем вы сказали «страниц»?
— Вы утратили идентичность, мистер Грин. Я должна работать с вами, основываясь на вашем собственном чувстве реального. А оно, кажется, в полном порядке.
— Будто багаж потерял.
— Лучше багаж, чем руки-ноги. Так считается.
Он рассматривает потолок, пытаясь изо всех сил вновь обрести прошлое, место в пространстве, цель.
— Наверное, я пытаюсь от чего-то уйти?
— Возможно. Потому-то мы здесь, с вами. Помочь вам просечь то, что позади. — Она касается его обнаженного плеча. — Но сейчас самое важное — не волноваться. Просто отдыхайте.
Она снова направляется к двери. За дверью — странная тьма, он ничего не может разглядеть. Он снова смотрит в потолок, на этот неглубокий купол, на целый лес нависших над ним бутонов, каждый из которых завершается пуговкой. Серого цвета, они все равно походили на груди: ряд за рядом эти юные девичьи груди образовывали над ним полог из нежных округлостей, увенчанных сосками. Ему захотелось указать на это доктору, но она по-прежнему ждала у открытой двери, а потом какой-то инстинкт подсказал ему, что такое он не может сказать женщине-врачу. Это слишком личное, каприз восприятия, это может ее оскорбить.
Наконец врач оборачивается. Кто-то поспешно входит в палату за ее спиной: молодая сестра, явно уроженка Вест-Индии, белая шапочка и смуглое лицо над крахмальной белой с голубым униформой. Через руку перекинут сверток красных резиновых подстилок. Она скашивает глаза на врача:
— На военной тропе — медсестра. Для разнообразия.
Врач умиротворенно кивает, потом произносит, обращаясь к пациенту:
— Это сестра Кори.
— Рады видеть вас у нас, мистер Грин.
Он поднимает на сестру взгляд, на лице — глуповато-смущенная гримаса.
— Прошу прощения.
Она с шутливой строгостью поднимает палец:
— Никаких «прошу прощения». А то отшлепаю.
Миловидная девушка, чувство юмора, веселая повелительность тона. И — редкостное совпадение — при всей очевидности совершенно различного расового происхождения двух женщин, глаза у сестры точно того же цвета, что у врача.
— Закройте дверь, сестра, будьте добры. Я хочу начать предварительные процедуры.
— Обязательно.
И снова доктор Дельфи скрещивает руки на груди: это явно ее любимая поза. Ее взгляд, устремленный на него, на миг кажется удивительно задумчивым, будто она еще не окончательно решила, каким должен быть курс лечения, будто он для нее не столько живой человек, сколько трудная проблема. Но вот она чуть улыбается ему: