Манускрипт всевластия
Шрифт:
— За общим столом?! — Чувствуя, что опять оделась несообразно, я нервно одернула черный шелковый топ.
— Этого я избегаю, насколько возможно, — со смехом заверил Мэтью. — И уж конечно не стал бы усаживать за сей Круглый Стол тебя — на место искателя Грааля.
Миновав Камеру Рэдклиффа и вход в Хертфорд, я придержала Мэтью за локоть. Есть в Оксфорде колледж, известный своей эксклюзивностью и строгим соблюдением протокола — как и своим блестящим составом.
— Быть того не может.
— Разве это так важно? Если мой колледж
— Я не опасаюсь, что ты ведешь меня на съедение, — просто никогда не была внутри. — Узорные ворота охраняли колледж, будто Страну Чудес. Мэтью с нетерпеливым вздохом взял меня за руку и помешал туда заглянуть.
— Это всего лишь несколько старых зданий с некоторым числом обитателей. — Но никакие его слова не могли отменить того факта, что он один из семидесяти примерно профессоров в колледже, где студентов нет вовсе. — И мы сразу пройдем ко мне.
Мы вошли в низкую деревянную дверцу. С каждым шагом, ведущим в его родную среду, у Мэтью прибавлялось спокойствия. Привратник безмолвствовал, скамейки на переднем дворе пустовали — настоящее обиталище «душ всех честных христиан, приявших свою кончину в университете города Оксфорда».
— Добро пожаловать к Всем Святым, — с застенчивой улыбкой произнес Мэтью.
Колледж Всех Святых, шедевр поздней готики, своими воздушными шпилями и каменным кружевом напоминал плод любви собора со свадебным тортом. Я смотрела во все глаза, решив, что еще успею потребовать объяснений от Мэтью.
Привратник кивнул нам, глядя поверх очков.
— Добрый вечер, Джеймс. — Мэтью показал ему старинный ключ, надетый кожаной петлей на указательный палец. — Я на минутку.
— Да, профессор Клермонт.
Мэтью снова взял меня за руку.
— Пошли. Займемся твоим образованием.
Он походил на озорного мальчишку, играющего в поиски клада. За древней, почерневшей от возраста дверью он включил свет. Его белое лицо выступило из мрака — вампир, несомненный вампир.
— Хорошо еще, что я ведьма. Человека ты напугал бы до смерти.
Мэтью набрал на пульте у небольшой лестницы несколько цифр и звездочку. С тихим щелчком отворилась еще одна дверь. Из сплошного мрака за ней пахло чем-то знакомым.
— А это уж совсем из готического романа. Куда ты меня ведешь?
— Потерпи еще немного, Диана.
Терпение, увы, никогда не было сильной стороной женщин из рода Бишопов.
Протянув руку над моим плечом, Мэтью нашел выключатель. Престарелые лампочки, висящие как циркачи на своих проводах, осветили нечто вроде стойл для миниатюрных шетландских пони.
— После вас, — поклонился Мэтью, отвечая на мой вопросительный, мягко говоря, взгляд.
Я узнала запах: здесь пахло, как в только что открывшемся пабе.
— Вино?
— Вино.
Бутылки хранились на полках, в ящиках, в штабелях. На грифельной дощечке у входа в каждую загородку был мелом надписан год. Мы шли
33
Флоренс Найтингейл (1820–1910) — родоначальница английских сестер милосердия.
В самом конце мы уперлись в дюжину запертых дверок. Мэтью отпер одну из них. Здесь электричества не было, но он уверенно зажег свечу в медном подсвечнике.
Внутри все могло соперничать аккуратностью с самим Мэтью, если не считать слоя пыли. Бутылки лежали в деревянных гнездах, позволявших вынуть одну, не обрушив все остальные. На полу виднелись красные пятна от проливаемого год за годом вина. Пахло брожением, пробкой и чуть-чуть плесенью.
— Это твое? — спросила я недоверчиво.
— Мое. У некоторых членов есть свои погреба.
— Что здесь есть такого, чего бы не было там? — Я оглянулась на большой погреб, рядом с которым лучший винный магазин Оксфорда выглядел убогим и каким-то стерильным.
— Много всего, — загадочно улыбнулся Мэтью, протягивая мне тяжелую бутылку с проволочной сеткой на пробке и этикеткой в виде золотого щита. Шампанское «Дом Периньон».
За ней последовала другая, темно-зеленая, где на простой этикетке черным по белому значилось «1976».
— Год моего рождения!
Мэтью извлек еще две. Одна, с изображением французского замка на восьмиугольной наклейке, была запечатана красным воском, другая, кособокая и без наклейки — чем-то вроде смолы. К ее горлышку обрывком грязной бечевки был привязан ярлычок из манильской бумаги.
— Вот так, пожалуй. — Мэтью задул свечу и запер за нами дверь, держа обе бутылки свободной рукой. Мы выбрались наверх из подвала. — Вечер обещает быть славным. — Нагруженный вином Мэтью прямо-таки сиял.
Его комнаты в чем-то превзошли мои ожидания, в чем-то не дотянули до них. Они были меньше, чем моя квартира в Нью-колледже, и помещались на самом верху одного из старейших корпусов Всех Святых, с ангелочками и откосами. Несмотря на высокие потолки, позволявшие Мэтью ходить не сгибаясь, они казались низковатыми для него. Он все время наклонялся в дверях, а подоконники ему приходились не выше бедер.
Но обстановка щедро возмещала недостаток пространства. На выцветшем обюссонском ковре стояла настоящая моррисовская мебель. Архитектура пятнадцатого века, ковер восемнадцатого и грубо отесанный дуб девятнадцатого прекрасно сочетались между собой, придавая квартире атмосферу джентльменского эдвардианского клуба.