Марь
Шрифт:
– Не бери и не отдавай. Если хочешь жить. Если хочешь, чтобы была жива она. – Старуха скосила взгляд в сторону приоткрытой двери.
– Оно не живое, это ваше болото. – У Стеши не было сил спорить. Кажется, у нее вообще не осталось сил.
– Неживое тоже может дарить подарки. – Баба Марфа отвернулась к окну, сказала, не глядя на Стешу: – Ступай спать. Устала я.
Глава 3
А спустя две недели после того странного разговора, в одну из глухих мартовских
– Кто это? – спросила Стеша шепотом.
– Гости. – Из складок юбки баба Марфа достала холщовый мешочек, высыпала на раскрытую ладонь щепотку какого-то серого порошка, а потом сдула его к порогу и сказала едва различимым шепотом: – Ступайте. Возвращайтесь обратно. Нет тут ничего вашего.
С той стороны двери зло и яростно завыли. А может, не завыли. А может, это был всего лишь ветер. У страха глаза велики. А Стеша боялась. До икоты, до мокрых ладоней, до тошноты.
Немцы… Фрицы со своими черными псами добрались и до них. Нашли дорогу и теперь по-хозяйски ломятся в дом. А голодные псы воют в нетерпении и предвкушении скорой поживы. Слухи сюда, на Змеиную заводь, доходили медленно и с большим опозданием. За то время, что Стеша прожила с бабой Марфой, она лишь несколько раз видела других людей.
В первый раз это была молодая пышнотелая девка в платке, так низко надвинутом на глаза, что невозможно было разглядеть ее лица. Девку баба Марфа в дом не пустила. Они о чем-то пошептались в сенях, а потом ушли в баню. Их не было несколько часов. Стеша видела слабый огонек свечи в черном банном оконце, но не слышала ни звука. А потом девка вышла. Она шла, пошатываясь, словно пьяная, сжимая голову руками и тихо голося. Она не перестала голосить, даже когда упала в рыхлый, прихваченный ледяной коркой снег. Стеша не выдержала, выскочила на крыльцо. Если человек шатается и плачет, если он упал и лежит в снегу, значит, с ним случилась беда, значит, ему нужна помощь.
Баба Марфа остановила ее взмахом руки. Стеша замерла как вкопанная на скользких ступенях. Девка медленно встала, отряхнула снег, посмотрела на Стешу ошалелым взглядом, махнула рукой, словно успокаивая, и медленно побрела прочь со двора. А баба Марфа вернулась в дом с куском сала и десятком яиц. И это было такое чудо – сало и яйца, что Стеша не стала даже спрашивать, платой за что они стали. Впрочем, баба Марфа все равно бы ей не ответила.
Вторым гостем стал очень высокий и очень худой мужчина, одетый в косматый тулуп, от которого шел дурной животный дух, и в косматую шапку-ушанку. Руки мужчины были красными от холода, а на изможденном лице играла благостная улыбка. Он стоял на пороге их дома в клубах рвущегося наружу пара, мял в красных заскорузлых пальцах шапку и улыбался Стеше. Вот только улыбка у него была не благостная, как ей показалось в первое мгновение, а блаженная. Блаженная улыбка на лице иконописной красоты.
Стеша бывала в церкви. Мама водила ее туда втайне от отца. Это был их маленький секрет, который Стеше было тяжело хранить, потому что в церкви ей не нравилось. Не могло нравиться! Она была атеисткой как папа. Она верила в светлое будущее и в товарища Сталина и не хотела верить в какого-то выдуманного бога. Но маме отчего-то были нужны эти редкие тайные визиты в церковь, и Стеша терпела. Во время службы она не вслушивалась в низкий голос батюшки, не впускала незнакомые слова ни в уши, ни в голову, ни в сердце. Она глазела по сторонам, разглядывала лики святых, которые казались живыми в неровном пламени свечей. У гостя было точно такое же лицо. Вот только улыбка… Вне всякого сомнения, гость был слабоумным.
– Серафим! – Баба Марфа обняла его за узкие плечи, и на мгновение Стеша почувствовала болезненный укол в сердце. Оказывается, ее бабка могла быть добра с людьми. Вот с этим конкретным человеком.
– Звали, тетушка? – спросил Серафим неожиданно густым басом.
– Звала, Серафим. Входи!
Никого она не звала! Как она вообще могла его позвать, если не покидала двора?!
– Стэфа, поставь кипяток! – И никакого тебе представления. Ни слова о том, кто такая Стеша и откуда взялась. Ни слова о том, что она ее родная внучка. – Зверобой с малиной заварю тебе, Серафим. Будешь?
– Буду, тетушка!
Гость стряхнул с плеч тулуп, повесил на прибитую к стене вешалку, туда же пристроил шапку. Валенки снимать не стал, лишь притопнул ногами, стряхивая налипший снег. На Стешу он смотрел с детским каким-то любопытством, но никаких вопросов не задавал, лишь буркнул что-то неразборчивое и протиснулся в комнату. Пока Стеша возилась с кипятком и травами, он сидел неподвижно, с прямой спиной и сложенными на коленях руками. На лице его блуждала все та же благостная улыбка. Она сделалась шире, когда из-за печной занавески выглянула Катюша.
– Ой, – сказал Серафим и встал из-за стола с такой порывистостью, что едва не опрокинул стул. – Ой, какая!
Такими глазами смотрят маленькие дети на новую игрушку или подаренного котенка. Стеше сделалось не по себе. Она попыталась заступить Серафиму дорогу, но баба Марфа строго велела:
– Сядь! От него беды не будет.
– От Серафима беды не будет, – подтвердил юродивый и шмыгнул в сени. – Подарок от Серафима будет, – донесся оттуда его бас. А через мгновение он вернулся в комнату, неся деревянную птичку на веревочке. Веревочку Стеша заметила не сразу, и в первое мгновение ей показалось, что птичка парит в воздухе, что резные ее крылышки трепещут.
– Подарок! – Серафим подошел к печи, поднял руку с птичкой вверх, так, чтобы прячущаяся за занавеской Катюша смогла до нее дотянуться. – Птичка-невеличка, заря-заряничка. Подарок.
Катюша поколебалась несколько мгновений, а потом взяла птичку, прижала ее к щеке с совершенно счастливым выражением. Такое выражение лица Стеша видела у младшей сестры в последний раз, кажется, еще до войны. Она сглотнула колючий ком и ободряюще улыбнулась Катюше, а потом благодарно – Серафиму. Кем и каким бы он ни был, а Стеша была благодарна ему уже за то, что он подарил радость ее сестренке.