Марафон длиной в неделю
Шрифт:
Забылось и то, что когда-то вытерпели от немцев в землянках под Псковом и Брестом, как стреляли по швабам и ходили в атаки, теперь лишь на них возлагали надежды, теперь только с их помощью можно было добраться до села под Орлом. И Валбицын-таки побывал там, правда, уже без расчета возвратить отцовское имение. Он хорошо изучил своих новых хозяев и не сомневался: не такие они, чтоб разбрасываться добром, не отдадут, что прилипнет к рукам, даже самому преданному служаке, тем паче такое село, как их, орловское.
Кажется, перед войной там создали совхоз, настроили черт знает что, и война обошла все это, сохранился даже дом, где когда-то барчук Кирилл вылеживался на кожаном диване. Правда, при Советах там помещалась музыкальная школа.
Валбицын был искренне удивлен: зачем? Разве этим Иванам, Петрам и Марусям нужна музыка, неужели это для них привезли сюда пианино и даже роскошный немецкий рояль?
Рояль сразу отправили по назначению, кому-то из высокопоставленных помощников адмирала Канариса. Он возвратился на свою родину, и теперь по его клавишам больше не барабанила красная босячня. Правда, Валбицына не радовало и то, что какой-то майор или оберст будет извлекать из него божественные звуки Бетховена. Плевать ему на всех, вместе взятых, полковников и штандартенфюреров. Инстинктивной неприязни к швабам он не мог преодолеть всю жизнь, хотя ничем не выказывал этого, верно служа рейху.
Валбицын покосился на Кранке. Еще не уснул, впрочем, кажется, книга захватила его.
Валбицын предложил:
— Налить?
Гауптштурмфюрер покачал головой, и Валбицын подумал: ну зачем? Зачем беречь свое драгоценное здоровье, когда неизвестно, проживешь ли еще хотя бы сутки? Проклятая немецкая уравновешенность и уверенность, что все плохое минует тебя. Не то что славянская бесшабашность. К тому же этот Кранке презирает его, Кирилла Валбицына, соотечественники которого не только разгромили всяких там паулюсов, манштейнов, но и штурмуют уже Берлин.
— Как хотите, — сказал он, — а утром я все равно оставлю это гостеприимное пристанище. Независимо от того, отзовется Краусс или будет молчать.
Кранке отложил книгу.
— Да, — согласился тот, — со штурмбанфюрером могло что-то случиться, а мы исполнили свой долг до конца. Жаль только, — кивнул на сейф, — Краусс оказался чересчур предусмотрительным.
— Был бы автоген, — вздохнул Валбицын, — мы бы быстро разделались с сейфом.
— А вы умеете?
— Не такая уж хитрая наука.
— Может, переговорить с Георгом?
— Опасно.
— Да, пожалуй, вы правы, — ответил Краусс, но не очень уверенно. Подумал немного и добавил: — Вы понимаете, с такими бумагами...
— Кум королю?
— Любая разведка заплатит за них.
— Еще и будет благодарна...
— Вы читаете мои мысли. В нашем с вами положении этот фактор может стать решающим.
— Закроют глаза на наше прошлое?
— Краусс гарантировал это.
— Ваш Краусс думает прежде всего о себе.
— Без нас он ничего не стоит.
— Вероятно, это так, — согласился Валбицын. — И утром, чует мое сердце, он подаст голос.
Кранке кивнул, но как-то рассеянно. Видно, слова Валбицына об автогене запали ему в душу. Он обдумывал, какую пользу можно извлечь из этого предложения. Валбицын усмехнулся: если бы была хоть маленькая возможность достать автоген, он бы давно это сделал. Да и вообще, единственное, что держит его тут, в душном подвале, — обещание Краусса прилететь за ними. Эту перспективу никак нельзя сбрасывать со счетов: за каких-то два часа без особых происшествий добраться до американцев. А потом мельница закрутится сама...
— Я слышал, что эти чертовы сейфы можно как-то подорвать, — сказал Кранке. — Вы в курсе?
— Я не подрывник.
— Я тоже.
— Считал, что начальник диверсионного центра по крайней мере в этом разбирается.
— В «Цеппелине» каждый отвечал за свой участок.
Валбицын подумал, что такие «специалисты», как Кранке, вряд ли заинтересуют американцев, и спросил:
— К вашей фамилии лепится «фон»... Вы что, владеете имением или давно спустили его?
— Наша родословная начинается где-то в шестнадцатом столетии. — Кранке был кичлив и всегда приукрашивал свое генеалогическое древо, прибавляя какую-то сотню лет. — Имение наше в Восточной Пруссии, возле литовской границы.
— Ага, значит, из крестоносцев, — подытожил Валбицын без особого энтузиазма.
— У нас триста гектаров пахотной земли, — продолжал Кранке. — Охотничьи угодья...
— Были... — уточнил Валбицын.
— Это почему же?
— Там сейчас красные.
— Когда-то они все равно уйдут.
— Вы не знаете красных. Мы тоже думали: больше двух-трех лет не продержатся, а они, видите, и вас разгромили.
— То совсем другое...
— Не другое, Кранке. Знаете, как это называется? По-ихнему — классовая солидарность.
— Глупости, что общего у немцев с русскими? Кроме взаимной ненависти?
— Это у вас, Кранке. Точнее, у гауптштурмфюрера Кранке.
— Разве воюют одни лишь гауптштурмфюреры?
Валбицын вспомнил тысячные толпы с простертыми руками, истерические выкрики «хайль», факельные шествия в Нюрнберге, военные парады, фронтовую кинохронику с бесчисленными атаками и победами, и его уверенность слегка пошатнулась. Но мысль о том, что за Кранке останется последнее слово, рассердила его, и Валбицын продолжал упрямо:
— От вашего третьего рейха остались руины, и его надо восстанавливать. Вы, Кранке, не пойдете пахать землю или монтировать электростанцию, а еще ваш Маркс сказал: пролетарии всех стран, соединяйтесь!
— Он больше ваш Маркс, чем наш.
— Это уже казуистика, Кранке, а факты — упрямая вещь. Кстати, хочу спросить вас, почему пошли в СС? Дворянин, землю имеете, и Гитлер вроде бы не очень уважал таких...
— Все мы думали о величии Германии!
Слова эти прозвучали чересчур высокопарно, и Валбицын усмехнулся: