Марафон длиной в неделю

Самбук Ростислав Феодосьевич

Дом, где теперь должны были поселиться розыскники, стоял на узкой улице, вымощенной гранитом, блестящим от дождя. Офицеры поднялись на второй этаж по деревянным скрипящим ступеням, совсем не гармонирующим с массивным каменным домом, адъютант позвонил, и старомодные резные двери тотчас отворились, будто гостей ждали с нетерпением. На пороге стояла женщина в длинном цветастом халате, еще молодая, лет тридцати, и красивая. Запахивая халат на груди, отступила, но адъютант не вошел.

— Это, пани Мария, ваши постояльцы — майор Бобренок и капитан Толкунов, — представил он. — Извините, у меня дела.

Лейтенант, спускаясь по скрипящим ступеням, ни разу не

оглянулся, да и к чему это, если все заранее оговорено и не может быть никаких сюрпризов?

— Прошу войти... — Женщина, все еще придерживая халат, сделала едва заметное движение, как будто собиралась присесть в книксене, но вдруг раздумала, однако неловкую эту попытку заметил даже Толкунов. Гримаса раздражения промелькнула на его лице: что ж, Толкунова можно было понять, капитан решительно протестовал против всяких буржуазно-капиталистических цирлихов-манирлихов, в их селе женщины трудились наравне с мужчинами, иногда и больше, вероятно, потому и цветастый халат, и духи, которыми пахло от пани Марии, да еще книксен, естественно, вызвали его неудовольствие.

Бобренок, как и надлежит старшему по званию, прошел в переднюю первым. Тут стояли вешалка, трюмо и стул, на полу лежал коврик, пожалуй, не очень дорогой, а на коврике приютились как-то выжидательно и сиротливо две пары домашних туфель без задников.

Честно говоря, Бобренок уже и не помнил, когда видел шлепанцы, и Толкунов не пользовался ими давно, впрочем, его это нисколько не волновало: бросил на стул свой сидор и прямо в сапогах направился к отведенной им комнате в конце коридора.

— Погоди, — остановил его Бобренок, — ноги у тебя промокли, снимай сапоги.

— А-а, — махнул рукой Толкунов, — не раскиснем.

Конечно, они не раскисли бы, ведь привыкли не только к мокрым портянкам, спокойно спали под дождем, завернувшись в плащ-палатку или прикрывшись шинелью, но тут, в передней, все блестело чуть ли не стерильной чистотой, и Бобренок сказал строго:

— Наследишь.

Толкунов остановился и внимательно посмотрел на пол. Наконец сообразив, чего добивается от него майор, сердито кашлянул, но все же придвинул к себе стул, повернул его спинкой к хозяйке и ловко, двумя руками стащил свои яловые, со сбитыми каблуками сапоги. Затолкал в голенище мокроватые, не очень свежие портянки и засунул сапоги под стул.

Бобренок бросил капитану шлепанцы. Они оказались маловатыми и едва держались на ногах. Толкунов сделал несколько шагов и оглянулся на майора как-то беспомощно. В домашних туфлях он, казалось, что-то утратил, может быть, уверенность, выглядел обескураженным и нерешительным, переминался смущенно с ноги на ногу, как бы ожидая, что же будет дальше.

А дальше ничего особенного не случилось. Бобренок с трудом стянул свои намокшие сапоги, и розыскники, пропустив вперед хозяйку, вошли в комнату.

Прямо перед ними стояли впритык две кровати, застеленные розовым плюшевым покрывалом, и по две подушки в белоснежных наволочках лежали на каждой.

Пани Мария остановилась в дверях, выжидательно глядя на офицеров. Толкунов подошел к кроватям, постоял немного, потом дернул свисающий из-под торшера шнур с выключателем, лампочка засветилась, и капитан довольно улыбнулся.

— Надеюсь, паны офицеры будут довольны, — сладко пропела хозяйка. — Прошу пользоваться ванной, телефоном, комната ваша солнечная...

Майор обернулся к хозяйке и сказал прямо и честно:

— Нам тут очень нравится.

— Чувствуйте себя как дома.

— Попытаемся.

— Может, паны офицеры хотят кофе?

Толкунов смерил хозяйку

недобрым взглядом, видно, ему не понравилось привычное для нее обращение «паны офицеры». Правда, тут, в западных областях, должен был считаться с различными нюансами в поведении местных жителей, но все же он мог что-то брякнуть, и Бобренок, как говорится, перебежал ему дорогу.

— С удовольствием, — ответил майор. — Что может быть вкуснее горячего кофе!

— Только извините, — объяснила хозяйка, — теперь время военное и настоящий кофе достать трудно. У меня есть немного эрзаца... — добавила она нерешительно.

Пани Мария одарила их солнечной улыбкой и побежала готовить кофе, а Толкунов еще раз дернул шнур от торшера, довольно хмыкнул и уселся прямо на плюшевое покрывало под лампой, вроде бы так, случайно, однако у этого поступка был и очевидный подтекст: Толкунов занял себе место под шелковым абажуром, и Бобренок, в душе усмехнувшись этим маленьким хитростям капитана, решил не возражать. Тем более что ему было все равно где спать, даже лучше на другой кровати — именно подле нее на тумбочке стоял старомодный телефонный аппарат с высоким рычагом для трубки.

Бобренок обошел кровать, но не сел на нее, снял трубку, послушал и, когда раздался гудок, положил на место. Занес в комнату чемодан, вытянул станок для бритья, поменял лезвие и направился в ванную, прихватив все необходимое.

Через несколько минут квартиру заполнил горьковатый запах кофе. Бобренок побрился, вошел в комнату свежий и энергичный, как будто сбросил с плеч многодневную усталость и забыл о предстоящих хлопотах. Толкунов сидел в той же позе под торшером, немного сгорбленный. Уловив запах кофе и одеколона, увидев чисто выбритого майора в расстегнутой гимнастерке, капитан блаженно потянулся, так, что захрустели суставы, несколько раз присел, разминаясь, и отправился в переднюю за сидором. Он пристроил его у себя на коленях и долго копался, вроде и не заглядывая внутрь, наконец вытащил пару темных нитяных носков и медленно натянул их на посиневшие от холода ноги. Как ни удивительно, а эта совсем простая акция будто подменила его — оказывается, носки сыграли тут решающую роль в поднятии настроения. Куда девались смущение и беспомощность капитана. Почувствовав это, он подтянулся, расправил гимнастерку под поясом и подошел к трюмо, преградив путь Бобренку. Постоял, внимательно разглядывая себя, по всей видимости, остался доволен собой, потому что по-молодецки выпятил грудь и поправил кобуру с пистолетом, потом, подумав немного, с явным нежеланием снял пояс с оружием и засунул под подушку. Теперь он окончательно занял себе спальное место, оглянулся на Бобренка, чтоб увидеть, как тот среагирует, но майор, всматриваясь в свое отображение, был занят исключительно небольшой царапиной на подбородке — вроде и не заметил маневра капитана.

Пани Мария пригласила их не в кухню, где стоял большой стол для обычной трапезы, а в свою комнату. Она, очевидно, придавала их первой встрече определенное значение, потому что поставила на стол парадный сервиз — фарфоровый расписной кофейник и такие же чашечки, не говоря уже о серебряном или, скорее, под серебро подносе и трех вышитых салфетках под блюдцами. Кроме всего этого, на столе больше ничего не было.

— Прошу вас, паны офицеры, извинить меня, — сказала она несколько манерно. — Сахара или вообще чего-то сладкого у меня нет. Вы уж простите, но при немцах ничего нельзя было достать, и сахар на «черном рынке» стоил бешеные деньги. Мы даже забыли его вкус, но, если уважаемые паны не против, есть немного сахарина.