Марат
Шрифт:
«Энциклопедия» была примечательна прежде всего тем, что она объединяла под своим знаменем целую армию «философов», как называли в ту пору всех передовых мыслителей века. Вольтер, Дидро, Д’Аламбер, Жан Жак Руссо, Бюффон, Гельвеций, Гольбах, Кондильяк, Рейналь, Мабли, Кондорсе, Кенэ, Тюрго, Дюпон де Немур и другие известные имена — между этими людьми были существенные различия, они во многом расходились между собою, но их объединяло то общее, что все они отстаивали новое, представляли разные оттенки мысли молодых революционных сил, смело атаковавших старый феодальный строй, его учреждения и его идеологию. Впервые не только Франция, но весь образованный
Это наступление передовой общественной мысли на старый мир и его институты продолжалось с возрастающей мощью.
В 1758 году были опубликованы книга Гельвеция «О духе» и «Экономическая таблица» Кенэ. В 1762 году был издан «Племянник Рамо» Дени Дидро. В том же 1762 году вышли в свет «Общественный договор» и «Эмиль» Жана Жака Руссо — книги, потрясшие современников.
Французское Просвещение достигло вершины своей мощи и влияния. Париж был его умственным центром, в глазах всех современников он оставался духовной столицей всего просвещенного мира.
Жан Поль Мара, пока еще безвестный провинциальный искатель славы, приехавший в великий город, должен-был быть потрясен всем увиденным.
Париж был средоточием французской культуры. В его литературных салонах встречались знаменитости века. В подвалах книжных лавок и даже на книжных развалах на берегу Сены лежали признанные еретическими и приговоренные к сожжению книги. Театры были переполнены. Во Французской комедии гремели овации госпоже Клерон — актрисе, пленившей парижан блеском своего таланта в «Танкреде» Вольтера. В музыкальных кругах столицы, во Французской опере со времени постановки в 1752 году оперы-буфф Перголези и выхода в свет в 1753 году «Писем о французской музыке» Жана Жака Руссо не прекращались ожесточенные споры. В живописи Шарден, Жан Батист Грез, в области скульптуры Пигалль, Гудон пытались сказать новое слово, вызывавшее яростные возражения поборников старой школы.
Казалось, никогда еще духовная жизнь Парижа не была столь полнокровной, столь богатой.
Все это было так. Но в то же время молодой Мара мог легко заметить и иное.
Он приехал в Париж в 1762 году, в год завершения разорительной, бесславной для французского оружия, более того, унизительной для Франции Семилетней войны.
Когда в 1763 году в Губертсбурге и Версале были подписаны мирные договоры, подытожившие результаты Семилетней войны, для всех стало очевидным, что для Франции война завершилась поражением Все завоеванное в век Людовика XIV было утрачено. Франция должна была отдать Англии свои колониальные владения в Индии, в Америке — Канаду. Она понесла не только территориальные, материальные и людские потери; она потеряла большее — веками создаваемый престиж великой державы, претендующей на первенство.
Ради чего велась эта война? В чьих интересах? Кому она была выгодна? Кому на пользу шло поддержание союза и дружбы со старыми противниками Франции — Австрийской империей Габсбургов и Испанией? Современники не находили ответа на эти волновавшие всех вопросы.
Война была крайне непопулярна. Страна была истощена, крестьянство голодало, во всех делах был застой. Правительство, испытывавшее вечный недостаток в средствах вследствие прогрессировавших рас ходов, знало лишь один путь — увеличение налогов «Наш век — бедный век, — писал Вольтер в сентябре 1758 года. — Франция, конечно, будет существовать, но ее слава, ее благоденствие, ее былое превосходство… что станется со всем этим?»
Король Людовик XV, тот самый, которому приписывали знаменитую фразу: «Après nous — le deluge!» — «После нас — хоть потоп!», нимало не был обеспокоен ходом событий. Пресыщенный к пятидесяти годам всеми благами жизни, равнодушный и безразличный ко всему, в особенности к государственным вопросам, волновавшим страну, он подчинялся лишь капризам мадам де Помпадур, год от году приобретавшей все большее влияние на короля, а следовательно, и на всю политическую жизнь королевства Королевский двор брал пример с монарха. По справедливому замечанию Д’Аржансона, одного из самых умных наблюдателей эпохи, при дворе каждый думал только о себе и грабил, как грабят в городе, взятом штурмом.
Недовольство было всеобщим. Разоренное, измученное непосильной феодальной эксплуатацией крестьянство выражало его восстаниями. В городах народ глухо волновался. В 1757 году в Париже, в Люксембургском саду, в Лувре, в здании Французской комедии разбрасывались афиши, содержавшие угрозы вооруженного выступления. В буржуазных кругах открыто высказывали недовольство правительством. Даже люди, близкие ко двору, не скрывали своих опасений. «В сущности, нам недостает правительства», — меланхолично констатировал в 1758 году аббат де Берни, государственный секретарь иностранных дел.
Аббату де Берни принадлежала также честь первым произнести ставшие столь популярными слова об упадке, о декадансе. «Мы приходим к последнему периоду упадка», — писал де Берни в июне 1758 года. По-французски «упадок» — «décadance». С этого времени это слово — декаданс — стало одним из самых распространенных в словаре французского языка. Все заговорили об упадке; во всем видели декаданс, и прежде всего в политике правительства.
Марат, приехавший в столицу королевства из делового, трезвенного, озабоченного поисками барышей Бордо, должен был быть ошеломлен этой разительной переменой.
Все сетуют. Все возмущены. Все осуждают. Это была совершенно новая и резко отличная от прежней духовная атмосфера, с которой впервые соприкоснулся молодой уроженец кантона Невшатель.
В этом огромном городе, казавшемся сказочно, неправдоподобно большим и людным, где рядом с блеском и великолепием соседствовала нищета, где наряду с прославлением монарха и угодливыми речами льстецов открыто звучали насмешка, слова осуждения и все громче раздавались голоса, возвещавшие начало всеобщего упадка, юный Жан Поль Мара должен был многому переучиваться.
Впрочем, он должен был вскоре же убедиться, что не следует переоценивать значение слов осуждения и что режим, над которым осмеливаются исподтишка посмеиваться, еще достаточно силен.
Людовика XV, сохранявшего все то же презрительное равнодушие к заботам государства или волнениям общества, весьма мало трогали неудачи французского оружия, поражения французской дипломатии, бедствия его подданных.
Тем не менее при всей слабости и бездарности правительства, при постоянных, самых неожиданных колебаниях его политики в разные стороны в некоторых коренных вопросах эта политика оставалась неизменной. Классовый инстинкт феодалов, стремление сохранить свое господство подсказывали правительству, из каких бы бездарностей оно ни состояло, необходимость держать народ в узде, в повиновении и подавлять, пресекать всякие крамольные вольнодумные идеи, которые распространяли «господа философы».