Мари из Порт-ан-Бессена
Шрифт:
Его глаза не давали ей возразить.
— Иди быстрей!.. Поговори с ним… Я должен знать, потому что сейчас буду говорить о нем кое с кем…
— Хорошо…
Она подхватила свой халат, сунула ноги в валявшиеся домашние туфли, сказала сестре:
— Я ненадолго…
Идя к двери, Одиль на секунду остановилась в размышлении, будто ее осенила какая-то догадка, но это ощущение быстро исчезло, и все, на что она решилась, было:
— Постарайтесь не ссориться!..
Мари не двигалась. Она стояла между кроватью и окном, в метре от зеркального шкафа, отражавшего ее спину. Бросая быстрые взгляды, Шателар наблюдал за ней, потом, когда Одиль вышла на лестницу, медленно, серьезно, словно делая нечто важное, хорошо обдуманное, подошел к двери, повернул ключ, положил его в карман, поднял наконец голову и посмотрел Мари в глаза.
— Вот так! — сказал он.
Он долго обдумывал это. Однако никак не мог предугадать, что она сделает.
Был ли он готов к весьма резкому отпору, может быть, крику, оскорблениям, ударам? Он ясно представлял себе, как она бьется в его руках и царапается, словно молодое животное.
Между тем она не шевельнулась, не отвела глаз. Пока она оставалась совершенно неподвижной, казалось, она не испытывает страха. Она все еще держала в руке свою маленькую сумку черной кожи с металлической застежкой, и это придавало ей вид дамы, пришедшей с визитом; без сомнения, она не делала так преднамеренно.
— Ты поняла, наконец?
Что до него, то он так уставился на нее, будто ненавидел, жестко, со злобой, угрожающе выставив челюсть вперед. Можно было подумать, что он охвачен жаждой ужасной мести этой неподвижно стоящей девчонке.
— Поди сюда…
Но нет! Она не шелохнулась! Ему самому пришлось шагнуть вперед! И он сделал это неловко, поскольку шагнуть вперед оказалось намного труднее, чем он предполагал. Если бы она хоть рассердилась или заплакала! Если бы она хоть двинулась! Но нет! Она так и стояла, а лицо ее ничего не выражало — ни изумления, ни гнева, ничего, кроме легкого любопытства, как будто это ее не касалось.
— Ты этого не ожидала?
Хоть бы одно движение, и все пошло бы как по маслу. Единственно, что требовалось сделать, так это преодолеть расстояние между ними, дотронуться до нее, схватить, ощутить в своей власти. Нельзя было даже представить себе, как трудно в определенный момент поднять руку, положить ее на плечо в черной сарже!
Но ему все-таки пришлось это сделать. Плечо не дрогнуло, не отодвинулось.
Он сказал:
— Видишь ли, моя маленькая Мари, я слишком долго об этом думаю…
И она ответила удивительно естественным голосом:
— Зачем вы закрыли дверь?
Что он еще мог сделать, кроме как засмеяться, еще ближе подойти к ней, обхватить рукой теперь уже оба плеча?
— Так ты заметила это?
А он-то думал…
Все оказалось намного проще, нежели он предполагал. В сущности, она уже безропотно покорилась; может быть, такое случалось с ней не в первый раз?
Он не любил казаться простаком. Прошептал:
— Это тебя пугает?
— Что?
— Ты что, не понимаешь?
Тогда она сделала странный жест: показала на неприбранную постель, где еще валялось скомканное белье Одиль, и произнесла:
— Вы об этом говорите?
Потом медленно высвободилась из его объятий. Он не знал, что она собирается делать. Он приготовился ко всему, но не к тому, что увидел: она направилась прямо к кровати, села на край и сказала:
— Вот!..
Что — вот? Она согласна? Она довольна? Она сломлена? Что — вот?
Насмехается она над ним или презирает его?
— Вы сильнее меня, не так ли? — добавила она с улыбкой. — Полагаю, вы предприняли все меры предосторожности…
— Послушай, Мари…
— Нет!
— Что — нет?
— Я не стану слушать. Не желаю ничего знать. Делайте что хотите, я не могу вам помешать, но избавьте меня от объяснений.
Она не заплакала. Не было это и притворством. Все шло столь необъяснимо, что он не верил своим глазам. Ничего! Чуть заметное выпячивание нижней губы, потом движение головы, которым она повернулась к стене так, что он впервые увидел, какая у нее длинная и белая шея с голубыми венами.
— Послушайте, Мари…
Он произнес послушайте! Он перестал понимать происходящее. Он злился на самого себя. Тогда, чтобы покончить с этой тягостной ситуацией, он резко подошел к ней, уселся рядом на кровать, неловко схватил ее, прижал к себе.
Она не сопротивлялась. Ее щеки были холодны. Он целовал ее как придется, в короткие волосы на виске, в щеки, в затылок. Он говорил наугад:
— Да понимаешь ли ты, что я не могу так больше, что я люблю тебя, что я…
Но она не шевелилась! Она словно не подавала признаков жизни. Она не делала никаких усилий над собой! Это было нечто неслыханное и невыносимое!
Он подумал, что все может измениться, если он прикоснется к ее губам, но она немного отвернула голову, словно его рот вызывал у нее отвращение.
— Мари, нужно, чтобы…
Чтобы — что? И в то же время он не терял головы, видел солнце в окне, отражающееся в зеркале шкафа, где только что отражалась спина Мари; он слышал шум, который производил Эмиль, расставляя столики.
Несколько раз Шателар испытал искушение поступить с ней грубо и решительно, чтобы покончить со всем этим, даже если пришлось бы потом раскаиваться. Так все же лучше, чем ничего!
Его рука легла на колено Мари в черном чулке, поднялась выше и дотронулась до кожи. И сразу вслед за этим он увидел, как ее лицо повернулось к нему, и в нем он прочитал грустную покорность судьбе, может быть, разочарование или первые признаки отвращения?
Нет! Даже не это.
Она произнесла одно лишь слово:
— Ну?
И все! Тем не менее он понял:
«Ну, это то, к чему вы стремились?.. Это все, что у вас есть на сердце?..
Из-за этого вы так бегали за мной, приезжали каждый день как безумный в Порт-ан-Бессен, а потом не решались приехать и, наконец, заставили звонить мою сестру? Из-за этого?»
Она не одернула платье. Она не дала себе труда сделать это! Что из того, что он мог видеть крохотную часть ее бедра?
Руки Шателара упали вдоль тела. Больше так не могло продолжаться. Его словно парализовало. Горло его сжалось. Он пытался не заплакать. Это было бы слишком глупо, слишком унизительно.